Александр Беляев - Голова профессора Доуэля
В девять часов вечера лихорадка усилилась, начался бред. Брике казалось, что она находится в каюте яхты. Волнение усиливается, яхту качает, и от этого в груди поднимается тошнотворный клубок и подступает к горлу… Ларе бросается на нее и душит. Она вскрикивает, мечется по кровати… Что-то влажное и холодное прикасается к ее лбу и сердцу. Кошмары исчезают.
Она видит себя на теннисной площадке вместе с Ларе. Сквозь легкую заградительную сетку синеет море. Солнце палит немилосердно, голова болит и кружится. «Если бы не так болела голова… Это ужасное солнце!.. Я не могу пропустить мяч…» – И она с напряжением следит за движениями Ларе, поднимающего ракетку для удара. «Плей!» – кричит Ларе, сверкая зубами на ярком солнце, и, прежде чем она успела ответить, бросает мяч. «Аут», – громко отвечает Брике, радуясь ошибке Ларе…
– Продолжаете играть в теннис? – слышит она чей-то неприятный голос и открывает глаза. Перед нею, наклонившись, стоит Керн и держит ее за руку. Он считает пульс. Потом осматривает ее ногу и неодобрительно качает головой.
– Который час? – спрашивает Брике, с трудом ворочая языком.
– Второй час ночи. Вот что, милая попрыгунья, вам придется ампутировать ногу.
– Что это значит?
– Отрезать.
– Когда?
– Сейчас. Медлить больше нельзя ни одного часа, иначе начнется общее заражение.
Мысли Брике путаются. Она слышит голос Керна как во сне и с трудом понимает его слова.
– И высоко отрезать? – говорит она почти безучастно.
– Вот так. – Керн быстро проводит ребром ладони внизу живота. От этого жеста у Брике холодеет живот. Сознание ее все больше проясняется.
– Нет, нет, нет, – с ужасом говорит она. – Я не позволю! Я не хочу!
– Вы хотите умереть? – спокойно спрашивает Керн.
– Нет.
– Тогда выбирайте одно из двух.
– А как же Ларе? Ведь он меня любит… – лепечет Брике. – Я хочу жить и быть здоровой. А вы хотите отнять все… Вы страшный, я боюсь вас! Спасите! Спасите меня!..
Она уже вновь бредила, кричала и порывалась встать. Сиделка с трудом удерживала ее. Скоро на помощь был вызван Джон.
Тем временем Керн быстро работал в соседней комнате, приготовляясь к операции.
Ровно в два часа ночи Брике положили на операционный стол. Она пришла в себя и молча смотрела на Керна так, как смотрят на своего палача приговоренные к смерти.
– Пощадите, – наконец прошептала она. – Спасите…
Маска опустилась на ее лицо. Сиделка взялась за пульс. Джон все плотнее прижимал маску. Брике потеряла сознание.
Она пришла в себя в кровати. Голова кружилась. Ее тошнило. Смутно вспомнила об операции и, несмотря на страшную слабость, приподняв голову, взглянула на ногу и тихо простонала. Нога была отрезана выше колена и туго забинтована. Керн сдержал слово: он сделал все, чтобы возможно меньше изуродовать тело Брике. Он пошел на риск и произвел ампутацию с таким расчетом, чтобы можно было сделать протез.
Весь день после операции Брике чувствовала себя удовлетворительно, хотя лихорадка не прекращалась, что очень озабочивало Керна. Он заходил к ней каждый час и осматривал ногу.
– Что же я теперь буду делать без ноги? – спрашивала его Брике.
– Не беспокойтесь, я вам сделаю новую ногу, лучше прежней, – успокаивал ее Керн. – Танцевать будете. – Но лицо его хмурилось: нога покраснела выше ампутированного места и опухла.
К вечеру жар усилился. Брике начала метаться, стонать и бредить.
В одиннадцать часов вечера температура поднялась до сорока и шести десятых.
Керн сердито выбранился: ему стало ясно, что началось общее заражение крови. Тогда, не думая о спасении тела Брике, Керн решил отвоевать у смерти хотя бы часть экспоната. «Если промыть ее кровеносные сосуды антисептическим, а затем физиологическим раствором и пустить свежую, здоровую кровь, голова будет жить».
И он приказал вновь перенести Брике на операционный стол.
Брике лежала без сознания и не почувствовала, как острый скальпель быстро сделал надрез на шее, выше красных швов, оставшихся от первой операции. Этот надрез отделял не только голову Брике от ее прекрасного молодого тела. Он отсекал от Брике весь мир, все радости и надежды, которыми она жила.
Тома умирает во второй раз
Голова Тома хирела с каждым днем. Тома не был приспособлен для жизни одного сознания. Чтобы чувствовать себя хорошо, ему необходимо было работать, двигаться, поднимать тяжести, утомлять свое могучее тело, потом много есть и крепко спать.
Он часто закрывал глаза и представлял, что, напрягая свою спину, поднимает и носит тяжелые мешки. Ему казалось, что он ощущает каждый напряженный мускул. Ощущение было так реально, что он открывал глаза в надежде увидеть свое сильное тело. Но под ним по-прежнему виднелись только ножки стола.
Тома скрипел зубами и вновь закрывал глаза.
Чтобы развлечь себя, он начинал думать о деревне. Но тут же он вспоминал и о своей невесте, которая навсегда была потеряна для него. Не раз он просил Керна поскорее дать ему новое тело, а тот с усмешкой отговаривался:
– Все еще не находится подходящего, потерпи немного.
– Уж хоть какое-нибудь завалящее тельце, – просил Тома: так велико было его желание вернуться к жизни.
– С завалящим телом ты пропадешь. Тебе надо здоровое тело, – отвечал Керн.
Тома ждал, дни проходили за днями, а его голова все еще торчала на высоком столике.
Особенно были мучительны ночи без сна. Он начал галлюцинировать. Комната вертелась, расстилался туман, и из тумана показывалась голова лошади. Всходило солнце. На дворе бегала собака, куры поднимали возню… И вдруг откуда-то вылетал ревущий грузовой автомобиль и устремлялся на Тома. Эта картина повторялась без конца, и Тома умирал бесконечное количество раз.
Чтобы избавиться от кошмаров, Тома начинал шептать песни, – ему казалось, что он пел, – или считать.
Как-то его увлекла одна забава. Тома попробовал ртом задержать воздушную струю. Когда он затем внезапно открыл рот, воздух вырвался оттуда с забавным шумом.
Тома это понравилось, и он начал свою игру снова. Он задерживал воздух до тех пор, пока тот сам не прорывался через стиснутые губы. Тома стал поворачивать при этом язык: получались очень смешные звуки. А сколько секунд он может держать струю воздуха? Тома начал считать. Пять, шесть, семь, восемь… «Ш-ш-ш», – воздух прорвался. Еще… Надо довести до дюжины… Раз, два, три… шесть, семь… девять… одиннадцать, двенад…
Сжатый воздух вдруг ударил в нёбо с такой силой, что Тома почувствовал, как голова его приподнялась на своей подставке.
«Этак, пожалуй, слетишь со своего шестка», – подумал Тома.
Он скосил глаза и увидел, что кровь разлилась по стеклянной поверхности подставки и капала на пол. Очевидно, воздушная струя, подняв его голову, ослабила трубки, вставленные в кровеносные сосуды шеи. Голова Тома пришла в ужас: неужели конец? И действительно, сознание начало мутиться. У Тома появилось такое чувство, будто ему не хватает воздуха: это кровь, питавшая его голову, уже не могла проникнуть в его мозг в достаточном количестве, принося живительный кислород. Он видел свою кровь, чувствовал свое медленное угасание. Он не хотел умирать! Сознание цеплялось за жизнь. Жить во что бы то ни стало! Дождаться нового тела, обещанного Керном…
Тома старался осадить свою голову вниз, сокращая мышцы шеи, пытался раскачиваться, но только ухудшал свое положение: стеклянные наконечники трубок еще больше выходили из вен. С последними проблесками сознания Тома начал кричать, кричать так, как он не кричал никогда в жизни.
Но это уже не был крик. Это было предсмертное хрипение…
Когда чутко спавший Джон проснулся от этих незнакомых звуков и вбежал в комнату, голова Тома едва шевелила губами. Джон, как умел, установил голову на место, всадил трубки поглубже и тщательно вытер кровь, чтобы профессор Керн не увидел следов ночного происшествия.
Утром голова Брике, отделенная от тела, уже стояла на своем старом месте, на металлическом столике со стеклянной доской, и Керн приводил ее в сознание.
Когда он «промыл» голову от остатков испорченной крови и пустил струю нагретой до тридцати семи градусов свежей, здоровой крови, лицо Брике порозовело. Через несколько минут она открыла глаза и, еще не понимая, уставилась на Керна. Потом с видимым усилием посмотрела вниз, и глаза ее расширились.
– Опять без тела… – прошептала голова Брике, и глаза ее наполнились слезами. Теперь она могла только шипеть: горловые связки были перерезаны выше старого сечения.
«Отлично, – подумал Керн, – сосуды быстро наполняются влагой, если только это не остаточная влага в слезных каналах. Однако на слезы не следует терять драгоценную жидкость».
– Не плачьте и не печальтесь, мадемуазель Брике. Вы жестоко наказали сами себя за ваше непослушание. Но я вам сделаю новое тело, лучше прежнего, потерпите еще несколько дней.
