Анатолий Буйлов - Большое кочевье
«Вот бы Хэвкара сейчас сюда!» — мечтательно думал Николка. Но Хэвкар был у Ахани. Николка видел однажды, как работал этот пес, и был восхищен его работой. Он возвращал в стадо отколовшегося оленя отовсюду, куда бы тот ни убежал, и никогда не врезался в стадо, бегал по краю его, звонко лая, и по малейшему взмаху руки заворачивал стадо в ту или иную сторону. Хэвкар выполнял все команды своего хозяина немедленно, словно только этого и ждал.
Чем дальше продвигались кочевщики в глубь полуострова, тем суровей становился пейзаж. Не было здесь ни карликовых березок, ни ольховых кустарников, только вездесущий кедровый стланик на южных склонах да каменные осыпи, обрызганные цветными лишайниками. На склонах среди гольцов зеленели брусничники, перед закатом солнца от обилия брусники эти пятна отливали красным, точно обсыпанные рубиновой пылью. Изредка над гольцами, задумчиво улюлюкая, проплывали гуси. Погода стояла ясная, теплая. То и дело стадо вспугивало гусей. С гортанным трубным криком птицы взмывали над стадом, отлетали немного в сторону и тут же осыпались на синеватую от голубицы тундру.
На Эткилане пастухи задержались только на один день. В большой котловине, со всех сторон густо заросшей стлаником, они оставили стадо и немедленно откочевали к самой узкой части полуострова, где намеревались простоять до конца оленьего гона.
Отлогий перевал, у подножия которого пастухи поставили чум, вид имел пустынный и довольно мрачный: кругом, сколько охватывал глаз, виднелись острые каменистые хребты гольцов. Если бы олени, оставленные на Эткилане, вздумали вернуться назад, то смогли бы пройти этим перевалом, которым всегда и ходили. Но где-то в двадцати километрах был второй перевал. Из-за него пастухи и поспорили, делиться ли бригаде на два звена и жить на обоих перевалах либо жить в одном чуме, а ко второму перевалу ходить отсюда.
— Туда олени вряд ли пойдут, — доказывал Фока Степанович.
— Да черт его знает, Фока! — пожимал плечами Шумков.
Пастухи говорили то по-русски, то по-эвенски, вовсе не обращая внимания на Николку, а он и не претендовал на внимание, вполне сознавая, что рано ему еще принимать участие в подобных спорах. Но, прислушиваясь к спору товарищей, он был на стороне Фоки Степановича. Хабаров в споре не участвовал, пристроив на своих коленях чемоданчик, он что-то усердно выписывал из книги. Лоб его то и дело морщился, губы беззвучно шевелились.
Николка тоже достал свой дневник и начал записывать события минувшего дня, но тут же отложил карандаш в сторону — день-то еще не закончился. Пастухи продолжали спор. Наконец, к великой Николкиной радости, все сошлись на предложении Фоки Степановича.
— Ну, тогда отпускайте ездовых, — махнул рукой Шумков.
Ездовых отпустили, и они направились к Эткилану.
— Теперь целый месяц без оленей будем жить, — грустно сказал Костя.
— Чудак ты, Костя, разве не надоели тебе олени, отдохнешь хоть без них. Радуйся…
— Эх, не понимаешь ты еще, — укоризненно покачал головой Костя. — Пастуху радость одна: чем больше в стаде оленей, тем лучше. Какой ты пастух, если иначе думаешь?
Николка смутился.
В течение недели Николка с Костей побывали почти на каждой вершине окрестных гор. Обычно, взобравшись на очередную вершину, если позволяло время, Костя спрашивал: «Ну, а теперь куда пойдем?» Прежде чем ответить, Николка долго разглядывал в бинокль бесчисленные распадки, отроги, скалы-останцы и наконец, выбрав понравившуюся вершину, предлагал: «Давай вон на ту». — «Туда мы сегодня не успеем, — рассудительно возражал Костя, если вершина была далеко. — Завтра с утра туда пойдем». Но если место, на которое указывал Николка, нравилось Косте, он с готовностью шел туда, не считаясь со временем.
Правда, ничего необычного они не открыли, разве что обнаружили высоко в гольцах небольшое озерцо. Угрюмые скалы и каменные осыпи окружали его со всех сторон, заслоняя от солнца, и от этого озерцо казалось бездонным и напоминало черное жерло потухшего вулкана. К озеру едва приметными извилистыми линиями сходились с разных сторон бараньи тропы. На склонах гор у границы гольцов в изобилии росла черная водянистая ягода шикша. Если хотелось пить, пастухи брали ее пригоршнями и с удовольствием жевали, глотая чуть сладковатый прохладный сок, напоминавший березовый.
Каждый вечер Шумков встречал уставших пастухов неизменным вопросом:
— Ну что, братцы, нашли золото?
— А зачем нам золото? — с улыбкой спрашивал Костя.
— А чего же вы тогда ходите по сопкам, ноги бьете зря?
Костя молчал, улыбаясь. Николке хотелось дерзить, но он тоже молчал, раздраженно думая: «Какое тебе дело до наших ног? Нравится, вот и ходим».
Фока Степанович деловито говорил:
— Чего ты, Васька, осаживаешь их? Нравится — пусть ходят. Молодые — много знать хотят.
А Хабаров поднимал голову от своих бумаг и книг, внимательно смотрел на Николку, и нельзя было понять, осуждает он его или поддерживает.
Несмотря на то что Костя старался ходить по горам не спеша, Николка с трудом поспевал за ним и в первый день совершенно измучился. Но на следующий день он оставил на таборе свой порядком надоевший рюкзак, в котором уже набралось не менее пуда камней. Без рюкзака даже походка у него первое время была подпрыгивающей, точно с ног его сняли тяжелые гири, так легко ему было теперь идти.
— Давно бы выбросил эти каменюки, — сказал Костя. — А то мучил себя зачем-то.
— Нет, Костя, ты не прав, я потому и мучил себя; чтобы теперь стало легче. У меня были слабые ноги, теперь я их маленько подкачал.
Подошло время проверить дальний перевал.
— Кто пойдет на перевал? — спросил вечером Шумков, многозначительно поглядывая на Николку.
— Мы с Николкой, — тотчас отозвался Костя. — Пойдешь со мной, Николка?
— Какой разговор! Конечно.
— Ну, тогда пораньше спать ляжем — завтра трудная дорога, на два дня пойдем.
Вышли на рассвете.
— Когда идешь далеко, сразу быстрый темп не бери — устанешь, — наставительно заметил Костя. — Скорость набирай постепенно, когда почувствуешь предел — эту скорость и держи все время. Пастух должен много ходить, хорошо кругом смотреть, где озеро есть, где речка, где ягель растет, где табор можно ставить, где нельзя. Есть ли рыба, есть ли охота — все-все должен знать пастух. Как хозяин знает, что у него во дворе лежит, так и пастух должен знать тайгу и тундру.
— Да, но у хозяина двор всего на пятнадцати сотках, а у нас пятьсот километров в одну сторону, — заметил Николка.
— Поэтому и надо много ходить. А будешь сидеть в чуме — всех оленей растеряешь.
Вскоре начался крутой подъем, и Костя смолк. К полудню преодолели половину пути.
Более мрачного пейзажа Николка не видел даже во сне. Здесь не было ни причудливых отвесных скал-останцов, ни обрывистых каньонов с бурлящими внизу ключами: всюду, куда доставал взор, застывшими каменными волнами стояли серые каменные хребты, виднелись глубокие цирки из беспорядочно набросанных больших и маленьких камней, которые гулко постукивали под ногами, а иногда вдруг оживали и, зловеще скрежеща, начинали медленно сползать по крутому склону, и вскоре могильную тишину резко вспарывал быстро нарастающий и так же быстро стихающий дробный стук, похожий на пулеметную очередь. Ни деревца, ни пучка травы. Громкий разговор, подхваченный многократно усиленным эхом, превращался в страшные неземные звуки, и поэтому пастухи большей частью угнетенно молчали, а если и говорили, то негромко, невольно озираясь, словно опасаясь, что их кто-то подслушает. Но все было здесь пусто. Даже вездесущие пищухи не оживляли резким свистом это вечное каменное безмолвие.
Только в сумерках добрались до перевала. Здесь место было более оживленное, по крайней мере на склонах распадка, куда спустились на ночевку, кое-где росли чахлые, низко стелющиеся кусты стланика.
С трудом набрав две вязанки сухого стланика, пастухи разожгли около родничка небольшой костер.
Ночь была холодная звездная и очень длинная. На рассвете, хорошенько проверив перевал и не обнаружив оленьих следов, пастухи зашагали в обратный путь.
— Напрасно ходили, — с досадой говорил Костя. — Оленей сюда калачом не заманишь.
К тарбаганьим норам пришлось спускаться по крутому распадку едва ли не ползком, ежеминутно рискуя сорваться вниз и разбиться насмерть — далеко внизу чернели камни и блестело море. Справа и слева от распадка высились неприступные отвесные скалы, где-то у подножия этих скал глухо шумели волны.
— Это единственное место, по которому можно спуститься к тарбаганам, — объяснил Костя, цепко ухватившись за выступающий из земли камень. — Можно еще со стороны моря на лодке подойти. Да кому здесь на лодке плавать? Безлюдье!
