Собрание сочинений. Том 2. Нервные люди. Рассказы и фельетоны (1925–1930) - Михаил Михайлович Зощенко
— Да вот за эту. Это тормоз Вестингауза[23]. Дергани его слева в эту сторону...
Публика и гражданин, у которого вата в ухе, начали, конечно, останавливать поднатчика. Дескать, довольно стыдно трезвые идеи внушать окосевшему человеку.
А Володька Боков встал и слева как дерганет ручку...
Тут все и онемели сразу. Молчание сразу среди пассажиров наступило. Только слышно, как колесья чукают. И ничего больше.
Который в синем картузе, тот ахнул.
— Ах, — говорит, — холера, остановил ведь...
Тут многие с места повскакали. Который в синем картузе — на площадку пытался выйти от греха. Пассажиры не пустили.
У которого вата в ухе, тот говорит:
— Это хулиганство. Сейчас ведь поезд остановится... Транспорт от этого изнашивается. Задержка кроме того.
Володька Боков сам испугался малость.
— Держите, — говорит, — этого, который в синем картузе. Пущай вместе сядем.
А поезд, между тем, враз не остановился.
Публика говорит:
— Враз и не может поезд останавливаться. Хотя и дачный поезд, а ему после тормоза разбег полагается — двадцать пять саженей. А по мокрым рельсам и того больше.
А поезд, между тем, идет и идет себе. Версту проехали — незаметно остановки. У которого вата в ухе — говорит:
— Тормоз-то, — говорит, — кажись, тово...
Володька говорит:
— Я ж и говорю: ни хрена мне не будет. Выкусили?
И сел. А на остановке вышел на площадку, освежился малость — и домой прибыл трезвый, что стеклышко.
Пауки и мухи
Дядя Семен выехал в город порожним. Четыре часа подряд ехал он по шоссе и четыре часа подряд пел «Кари глазки». А когда стал подъезжать к городу, долго, пока не вспотел, рылся за пазухой и наконец выволок оттуда табачный кисет с деньгами.
С громадными предосторожностями и оглядываясь поминутно, дядя Семен стал считать.
«Три рубля будет стоить мануфактура, — думал Семен. — Кроме того, сахару и, например, земляничного чаю... Кроме того...»
Вдруг откуда-то сбоку вынырнул какой-то парень в пиджачке и в кепке.
Парень одним махом сиганул через канаву и подошел поближе.
— Подвези, папа, до городу, — сказал парень. — Устал чтой-то... Можно?..
Семен испуганно сунул деньги обратно и сердито крикнул:
— Нету. Не можно. Проходи себе мимо... Не трожь телегу руками. Не трожь, говорю... Я тебя колом сейчас по башке трахну!
— Ишь ты сурьезный какой. Характерный! — сказал парень, усмехаясь.
— Не характерный, — сказал Семен, — а мало ли... Может, ты мне, сукин кот, сейчас сонных капель дашь понюхать... Я не знаю... Нашего брата тоже очень даже просто завсегда объегоривают в городах.
— Ну?
— Ей-богу, — сказал Семен. — В нашенской деревне, может, ни одного мужика нету, который, значит, не всыпавшись.
— Ну?
— Истинная правда. У которого, значит, лошадь угнали, которому что ни на есть дерьмо вручили заместо ценности... Мало ли... Пахому, скажем, не настоящую брошечку вручили. Три рубля псу под хвост кинул...
— Да что ты?
— Да я тебе говорю. Нашенские мужики прямо как летучие мухи попадаются... Кроме меня... Не трожь, ей-богу, телегу погаными руками! Иди вровень... Вот я тебе сейчас колом по башке трахну.
— Ну, ну, — сказал парень. — Не трогаю. Я иду вровень. Не пужайся.
— Мне пужаться нечего, — сказал Семен. — А только мне пятьдесят три года. Мне довольно позорно попадаться. Мне мудрость мешает попадаться. Я, может, насквозь все знаю. Ты, парень, прямо говори: чего тебе, сукин кот, надоть?
— Да мне прямо ничего, дядя, — сказал парень. — Ничего не надо... Часы вот тут я хотел загнать задешево...
Дядя Семен зажмурился и замахал руками.
— Уйди, — сказал Семен. — Нашенские мужики с часами тоже много раз попадались. Уйди, милый человек, окаянная твоя сила. Я пятьдесят три года без часов живу... Уйди... Я тебе колом башку сломаю.
Парень шел за телегой, усмехаясь.
— Хмурый какой, — сказал парень. — Часы-то ведь ходячие, с пробой!..
— Да, с пробой! — сказал Семен. — Может, это ты зубом надкусил. С пробой!..
Парень протянул часы Семену.
— Да ты посмотри. Не лайся.
— Мне не надо смотреть! — заорал Семен. — Мне мудрость мешает смотреть.
Через час все-таки дядя Семен был хозяином часов. Часы остановились сразу, как только парень слез с телеги и исчез из виду.
Дядя Семен сунул часы в сено и хитро усмехнулся.
— Ладно, — сказал Семен. — Хотя стоячие часы, а все-таки дешево. Чуть не даром... Мне мудрость мешает обмануться. Еще неизвестно, кто кого надул. Едят его блохи...
А за мануфактуру дядя Семен расплачивался кусочками газетной бумаги.
Как бумага попала в кисет — дядя Семен при всей своей мудрости так и не узнал.
Он с изумлением вывернул свой кисет и каждый клочок бумаги разглядывал на свет и выл в голос.
Муж
Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовыми вопросами занята.
Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в квартиру. Стучусь, например, в собственную свою дверь — не открывают.
— Манюся, — говорю своей супруге, — да это же я, Вася, пришедши.
Молчит. Притаилась.
Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздается. А Мишка Бочков сослуживец, знаете ли, супругин.
— Ах, — говорит, — это ты, Василь Иваныч. Сей минуту, — говорит, — мы тебе отопрем. Обожди, друг, чуточку.
Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило. «Да что ж это, — думаю, — граждане, происходит-то на семейном фронте — мужей впущать перестали».
Прошу честью:
— Открой, — говорю, — Миша, курицын сын. Не бойся, драться я с тобой не буду.
А я, знаете, действительно, не могу драться. Рост у меня, извините, мелкий, телосложение хлибкое. То есть не могу я драться. К тому же, знаете ли, у меня в желудке постоянно что-то там булькает при быстром движении. Фельдшер говорит: «Это у вас пища играет». А мне, знаете, не легче, что она играет. Игрушки какие у ей нашлись. Только, одним словом, через это не могу я драться.
Стучусь в дверь.
— Открывай, — говорю, — бродяга такая.
Он говорит:
— Не тряси дверь, дьявол. Сейчас открою.
— Граждане, — говорю, — да что ж это
