Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов

— Михаил Иванович! — вскричал в восторге Сосновский. — Здравствуйте, дорогой мой!

— Не буду я с тобой здравствоваться, — угрюмо сказал Михаил Иванович.

— Да что так? — улыбаясь, спросил Сосновский.

— Не буду, и все. Не нравится мне эта процедура.

— И то верно. Какое уж в нашем возрасте здравие! Ну как вы? Я, как видите, уже поднялся!

Михаил Иванович молчал насупленно.

— Помереть дашь? — вдруг спросил он.

— Ни за что! — замахал на него Сосновский.

— Ну так я и гостить у тебя не хочу.

— Отчего же, Михаил Иванович?

— Оттого, что я совсем было туда собрался…

— Ну-ну?

— Вот и ну! — Михаил Иванович бешено заморгал седыми ресницами. — Дак нет! Растормошили! То Мишка, подлец, то Марья, дура!

— Успокойтесь, Михаил Иванович. Может, порыбачим?

— Я чего туда тороплюсь-то, Сосновский! Я там оживу. Ходить буду. — И Михаил Иванович подозрительно заглянул в лицо собеседнику.

Сосновский был серьезен.

— Это вполне вероятно, — задумчиво сказал он. — Я вас понимаю. Я, когда первый инфаркт случился, тоже так себя превосходно осязал, просто жаль было, что спасли. Нет, смерти не следует бояться совсем, возможно, что она и есть осязание счастья.

Михаил Иванович, глядя на него уже с одобрением, легко поверил, что этот Сосновский, точно, встретит конец с радостью, как встречал любую перемену в жизни, хорошую ли, худую ли. Хорошей радовался, потому что хорошая, худой — потому что за нею вслед придет и хорошая, — он мыслил философически.

В дверь постучали.

— Петя с производства пришел! — обрадовался Сосновский. — Петя! Входите!

Петр, как всегда нечесаный и небритый, зыркнул глазами по комнате, разочарованно произнес:

— Я думал, вы рыбачите…

— Что у нас, других дел нет? — рассердился Михаил Иванович.

— Мы сегодня на охоту собрались, — поспешно сказал Сосновский.

— Вечно с причудками, — проворчал Петр. — Меня возьмете? Я лаять умею. — Он достал из внутреннего кармана пиджака бутылку. — Может, в последний раз…

— Типун тебе на язык, — сказал Михаил Иванович. Порывшись в карманах, он нашел луковицу.

Кровать Сосновского стояла на изначальном месте, Михаила Ивановича подкатили к освободившемуся окну, расположились рядом. Стол накрыли на подоконнике.

— Петр! — раздался в коридоре женский визгливый голос.

— Это кто? — спросил Михаил Иванович. — Опять залетка?

— Ну, — сказал Петр.

— Пе-тыр-р-р! — опять воззвала залетка, растягивая это очень короткое имя до немыслимого предела.

— Любовь — большая молекула нашей жизни, — авторитетно сказал Михаил Иванович.

— Ну ее, пускай орет, — отмахнулся Петр.

— Может быть, лучше пригласить? — предложил Сосновский.

— Ну да! — запротестовали Петр и Михаил Иванович. — Только ее и ждали!

Пробную стопку выпили молча, в общей задумчивости.

— Стал быть, не пойдем на охоту? — спросил Петр.

Старики покачали головами.

— Отохотились, — сказал Михаил Иванович.

— Пе-тыр-р-р! — еще пуще прокричала залетка. — Где ты-ы?

Петр встал, прошел к двери, приотворил.

— Ну чего? — крикнул он в коридор.

— Чего, чего! Приехали к тебе!

— Кто?

— Сам спрашивай кто!

Приехали из интерната. Приехали за Сосновским, а попали к Петру.

Представительница интерната, студентка мединститута, будущий геронтолог, храбро вошла в комнату Сосновского и отшатнулась — к запаху старости она еще не привыкла.

— Боже мой, — прошептала она, превозмогая отвращение. — Как вы живете…

Итак, неизбежное свершилось. У Сосновского побелели губы, руки тряслись. Он втиснулся в пальто, черное, суконное, вытершееся до золотого свечения, застегнул пуговицы наперекос.

— Возьмите самое необходимое, — сказала девушка.

— А как же… вещи?

— У вас будет все, что нужно. А этим уж как-нибудь распорядитесь. Я вас подожду в машине.

Девушка торопливо вышла.

— Без Марьи не обойтись, — сказал Михаил Иванович. — Сходи за ней, Петр.

Петр, кивнув, ушел.

В коридоре толпились женщины, пожилые и молодые, обсуждали новость.

— Повылезали, — сказал Михаил Иванович. — Как черви после дождя.

Сосновский печально улыбался. Слова Михаила Ивановича напомнили ему воскресные рыбалки. Чтобы удержать слезы, он стал собирать самое необходимое для жизни в приюте: бритву, зубную щетку, документы, письма детей.

Появилась запыхавшаяся Марья Михайловна и с ней — Мишка.

— Марья Михайловна, голубушка, — не сдержался, заплакал Сосновский. — Пожалуйста, возьмите мои вещи на сохранение. Что сочтете необходимым выбросить — выбросьте. Что вам пригодится — возьмите себе. А что останется, пусть побудет у вас. Ладненько? Кто-нибудь из деток приедет, распорядится. Хорошо, дорогуша?

— Сделаю, все сделаю, — отвечала Марья Михайловна, утирая глаза и по-хозяйски осматриваясь.

Михаил Иванович глядел на нее с бессильной ненавистью.

— Ну вот, кажется, все, — тихо сказал Сосновский. — Прощайте, Михаил Иванович. Мне так много нужно было сказать вам, и времени было достаточно, а вот не успел…

— Прощай, Сеня, — сказал Михаил Иванович. — Не поминай лихом.

Сосновский широко растворил глаза, опять наполнившиеся слезами: по имени Михаил Иванович обратился к нему впервые.

— Я вам благодарен, Михаил Иванович, до конца дней, я вас всегда буду с благодарностью вспоминать! Я вам буду писать.

— Не надо, Сеня. Не пиши. Скоро и так свидимся. Не долго уж теперь ждать.

Позади них раздался какой-то сдавленный рык. Они оглянулись. Петр судорожно сжимал лицо обеими ладонями, между пальцев текло.

— Ну что вы, Петя? — дрожащим голосом проговорил Сосновский. — Что вы, голубчик?

Петр отвернулся. Согнувшись и покачиваясь, отошел в сторону.

— Дедушка Сосновский! — закричал Мишка. — Не уезжай! Дедушка Сосновский! Пожалуйста, не уезжай!

С Мишкой началась истерика.

Марья Михайловна силой утащила его к себе.

Расписание тревог

1

Юрка Крохмалев распрямился, смахнул пот сгибом левой, закованной в гипс руки.

Оранжевые буквы тлели на ватмане, как угли. Получилось вроде неплохо, хотя паренек не особенно гнался за красотой — главное, чтобы не было клякс или ошибок. С вечера еще Минбаев приказал обновить Расписание тревог, совсем выгоревшее на солнце.

Как кассир пристани, Крохмалев, оказывается, должен был по сигналу пожарной тревоги работать с рукавом № 2 на месте возникновения очага и одновременно спасать деньги, билеты и документы. По тревоге вода в его обязанности входило выполнять распоряжения начальника дебаркадера Минбаева и, если имеется опасность затопления, снова хватать деньги, билеты и документы и спасать любой ценой. И еще — после трех ударов колокола, означающих тревогу человек за бортом, ему предписывалось спустить шлюпку и сесть в нее гребцом на правое весло.

Писать всю эту белиберду Юрке не хотелось, все равно на его место уже приняли Лизу Пшеничникову, но деться было некуда, Минбаев не давал расчета.

Вообще, не мог он понять Лизу, польстившуюся на его место, никак не мог. Заработок тут у нее выходил намного меньше, чем на ферме, и ни тебе почета, ни тебе уважения, одна галда с пассажирами да выговоры Минбаева. Впрочем, тот обращался с Лизой совсем не так, как с Юркой; что-то непривычное, какая-то забота, предупредительность сквозили в его голосе, когда он подходил к