Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Пока Бибиайым совершала ритуал превращения невесты в молодку, память услужливо подсказала Джумагуль: «Чти посаженую мать, как родную. Не то покроешь позором родную, не найдешь участия у посаженой».
Белый платок, повисший перед глазами Джумагуль, стеной отгородил ее от всего окружающего. Слепым кутенком нелепо тыкалась она из стороны в сторону. Это напоминало забавную детскую игру, и, видимо, оттого с таким восторженным хохотом неотступно следовали за ней аульные ребята. Джумагуль эта игра удовольствия не доставляла. Будто на посмешище выставлена, и сделано это с единственной целью поиздеваться над ней, унизить. За что? Кому это нужно? Ответа она не находила.
Забежав вперед, мальчишка с чубом на макушке и тонкими косичками на висках разжег на дороге костер из камыша.
— Прыгайте, тетя, прыгайте! — закричал он визгливо, когда Джумагуль приблизилась.
— Прыгай, таков уж обычай, — мягко подтолкнула ее к огню Бибиайым.
Джумагуль чуть приподняла подол свадебного платья, прыгнула. Но в тот же миг раздалось снова:
— Прыгай! Еще! Прыгай!
Так повторялось дважды и повторилось бы, вероятно, еще не раз, не загорись узорчатая кайма на подоле платья. Бибиайым погасила огонь и, чтобы взбодрить, обняла Джумагуль за плечи:
— Ты не печалься, родная. Кто пройдет через огонь и воду, тому не страшны уже радости семейной жизни.
Пошутила она или оговорилась, Джумагуль не поняла.
А на мосту, что вел в аул, невесту ждало новое испытание. Взявшись за руки, детишки перегородили дорогу и вразнобой кричали:
— Невеста-невеста, дань с тебя за переход через мост!
Бибиайым достала из кармана узелок, бросила детям.
— Мало! Пусть даст сама! — зашумели дети.
— Отстаньте вы! — прикрикнула на них посаженая мать. — Вот придет свекровь, с нее и спрашивайте.
Теперь Джумагуль была рада, что лицо у нее закрыто и никто не увидит краски, которой оно залилось. Как хотелось бы ей сделать ребятам подарки! Но где их возьмешь?
На улицах аула невесту ждали новые преграды. В конце концов у двух поставленных рядом юрт процессия остановилась.
— Вот твой дом, — шепнула Бибиайым, и Джумагуль, снедаемая любопытством, осторожно сдвинула платок.
Юрты стояли рядом, но были совсем не похожи. Одна — богатая, покрытая добротной кошмой, как видно, только сейчас поставленная. Другая — из циновок, старая, прокопченная. Какая из них Турумбета? Неужели обе?
В обеих юртах полно народу. Кто-то выходит, кто-то заходит. На лицах праздничное оживление.
Откуда появился Турумбет, Джумагуль не заметила. Он хозяйским глазом осмотрел юрты, перекинулся несколькими фразами со стоявшими рядом мужчинами и, не удостоив невесту даже взглядом, вошел в ту, которая победней. Это демонстративное равнодушие больно укололо Джумагуль: если так он ко мне в первый день, что же дальше? Но, подумав, успокоилась: Турумбет ни при чем — таков обычай.
Бессонная ночь, тряска на крупе лихого иноходца давали себя знать. Джумагуль едва держалась на ногах. Она не слышала, о чем так оживленно толкуют окружавшие ее женщины. Сон сковывал тело, гасил мысль. И вдруг в ее смутном, затуманенном сознании возникло странное видение: огромное волосатое чудище с выкатившимися из орбит глазами нависло над маленькой, беспомощной девочкой. Оно заставляло девочку то плясать, то кланяться, то лаять собакой, то прыгать сквозь огонь с завязанными глазами. Бессмысленно жестокое и грубое, чудище издевалось над девочкой. Не выдержав пытки, она упала и расплакалась. И тут в этой маленькой девочке Джумагуль узнала себя. Она вскрикнула и проснулась. Но пробуждение оказалось еще страшней: Джумагуль открыла глаза и ничего перед собой не увидела. Ничего. Только белую пелену. Подсознательно она схватилась рукой за глаза и тут только, наткнувшись на платок, сообразила, где она и что с нею происходит. Боже, какой ужасный сон, какое страшное пробуждение! Джумагуль осторожно сдвинула платок, осмотрелась. Все так же шумно и увлеченно беседовали женщины. В юрте, недалеко от входа, среди стариков и старух сидел Турумбет, спокойно попивая чай. Джигиты, входившие в юрту, подшучивали над ним:
— Желаю удачи, Туреке! Теперь ты стал двуглавым.
— ...и четвероногим.
— Четвероногое — это скотина. А не станешь четвероногим, и скотина у тебя размножаться не будет, — уже в который раз повторял одно и то же старик с навернутым на голову бязевым поясом. Он, видно, всем уже здесь изрядно надоел, и никто не обращал на него внимания. Джумагуль узнала его — Мамбет-мулла, тот самый, что приезжал с Дуйсенбаем сватать Бибигуль.
Напившись чаю, Турумбет вышел на улицу и сразу же был атакован аульными джигитами:
— Ну-ка, выкладывай, что ты там припас для свадьбы!
— Один баран, одна телка.
Шумной гурьбой джигиты бросились под навес, вывели оттуда скотину. Все пришли в движение: один тащит хворост, другой несет воду, третий дает советы — без таких мудрецов ни одна свадьба не обходится. Несколько джигитов устанавливают котлы, в которых будет вариться праздничный обед.
К группе женщин, окружавших невесту, подбежал джигит в черной тужурке, перепоясанный платком.
— В доме свекрови не знают: пускать — не пускать тебя. Какая ты есть?
— Пустят — узнают, — ответила за Джумагуль посаженая мать.
— Узнают — расплачутся, — быстро парировал парень. — Ладно, не хочешь говорить о себе, тогда я тебе кое-что расскажу, — и, подбоченившись, запел:
Вот и наша молодая!
За смотрины, не считая,
киньте несколько монет...
Всем собравшимся — привет!
Джумагуль и две молодки, приставленные к ней, низко склонили голову, сделали три шага вперед, остановились.
А певец продолжал:
Милость нам судьба вернула,
вот наш староста аула,
благ податель, жизни свет,
Дуйсенбаю наш привет!
И все повторилось сначала: поклон, три шага вперед, остановка. «Странно, почему здесь нет Бибигуль? — подумала девушка. — Наверное, бай не пустил».
Поклонитесь и свекрови,
у нее на сердце, кроме
доброты, иного нет.
Гульбике от нас привет!
На этот раз Джумагуль поклонилась
