Юрий Нагибин - Господствующая высота

Видимо, реакция зрителей, уверенных в победе Молодца, не смогла поспеть за событиями: трибуны безмолвствовали. Затем послышались редкие, неуверенные хлопки.

«Неужели я ошибся?» — мелькнуло у Кретова, когда он поймал обращенный к нему вопрошающий взгляд Ожигова.

И вдруг кто-то звонко выкрикнул с веселым изумлением:

— Вот-те и Родионов! Продул на самом финише!

Разом забурлили голоса вокруг, обвалом грохнули аплодисменты. Кретов тронул за плечо Струганова:

— Очнись, браток! Наша взяла!

Струганов поднял чуть примятое ладонями лицо, несколько секунд тупо глядел на Кретова, шумно вобрал воздух, ударил себя кулаком в грудь и на выдохе сказал:

— На то ж мы сухинцы!

Голос диктора уже не казался таким унылым, когда из черной трубы репродуктора до сухинцев донеслось:

— Первое место и приз для трехлеток присуждается кобыле Стрелка, сухинский колхоз, наездник Колосков, тренер Кретов…

Держа под уздцы Стрелку, Никифор вяло брел вдоль трибун. Вид у него был осунувшийся, он поминутно зевал, прикрывая ладонью рот. Стрелка выглядела куда свежее своего наездника. С такой же веселой охотцей, с какой обошла своих соперников, двинулась она сейчас в почетный путь победителя. Словно вознаграждая и коня и наездника за свою первоначальную холодность, зрители не щадили ладоней.

Затем победителю, сухинскому колхозу, был вручен приз — бронзовые часы, тяжелые и неуклюжие. Пожимая руки членам судейской коллегии, Кретов задержал руку директора девятого конезавода. Состоялось знакомство. Кретов тут же поведал ему о великой нужде сухинцев.

— Будем думать, будем думать, — многообещающе сказал директор.

Большие призовые часы, стоявшие на особой подставке в клубе, ежедневно отбивали положенные удары. Струганов отсчитал Кретову пятнадцать тысяч; в кармане Кретова лежала адресованная в девятый конезавод бумага, скрепленная подписями и печатями. Но большой денник в центре конюшни пустовал по-прежнему: Кретов никак не мог выбрать на конезаводе подходящего коня среди назначенных к продаже жеребцов…

Его опередили «Заря» и «Первомай». Конефермы этих колхозов пользовались давней и прочной славой, и, несмотря на победу Стрелки, предпочтение было оказано этим старым, заслуженным коллективам. Впрочем, на конезаводе и сейчас оставались для продажи неплохие жеребцы. Один из них, Урожай, тянул на целых восемь баллов и являлся неоднократным победителем состязаний. Но Кретову хотелось подыскать жеребца, безупречного не только по резвости, но и по экстерьеру, а у заводского коня имелись изъяны.

Желая помочь сухинцам, девятый конезавод списался с соседними хозяйствами, но все, что Кретову предлагали, не удовлетворяло его. В конце концов он уже решил было остановиться на Урожае, но случайная встреча с наездником Родионовым изменила его намерение. Тот оказался человеком весьма доброжелательным, не затаил обиды за поражение, понесенное от Никифора, и посоветовал обождать с покупкой Урожая.

— Я тут к одному генералу должен на днях съездить — может, что и получше наклюнется…

— К генералу? — удивился Кретов.

— Ну да, к Басалаеву. Неужели не слыхали? Генерал-лейтенант в отставке, директор Осташковского конезавода.

Услышав название завода, Кретов помрачнел:

— Эк, куда вы хватили! Нам до осташковцев — как до небес! Они ведь только первоклассные хозяйства обслуживают.

— Верно. Но надо знать Басалаева. Коли он почует родственную душу, коли угадает в человеке большую мечту, он всегда навстречу пойдет. Это же артист в нашем деле! — улыбнулся Родионов. — А мне он верит, я у них не первый год коней объезжаю. Есть у них жеребчик… — мечтательно продолжал наездник. — Чистейших кровей… Не конь — сказка, хотя и норовист маленько. Многие к нему присватывались — не отдает Басалаев, хочет сперва нрав его укротить. «Если, говорит, я его не — воспитаю, то у кого же силы хватит?»

— Силы хватит, — просто и серьезно сказал Кретов, достанься он только нам. А верно ли, так хорош жеребец?

— Хорош ли? — обиделся Родионов. Если уж элитный жеребец десяти баллов вас не устраивает, то… простите!

У Кретова мурашки забегали по спине. Воображение мгновенно нарисовало ему орловца, в котором с первозданной чистотой запечатлены все качества породы. Но нет, все это и впрямь похоже на сказку.

— Паспорт, конечно, утерян? — спросил он не без едкости.

Родионов презрительно сплюнул.

— Стал бы я тогда говорить! Вся родословная налицо: прямой потомок Улова…

— Так, так… — пробормотал Кретов, все еще упорствуя в своем неверии.

Но тут Родионов разобиделся не на шутку:

— Мне-то какая корысть? Я на одной любви к делу ввязался: вижу — наш, лошадный человек. А не хотите — не надо! Мое дело — сторона.

— В том-то и дело, что слишком хотим! — Кретов обнял Родионова за плечи. — Даже и сказать трудно, как хотим!

— Ладно, — смягчился Родионов. — Еще он, может, и не захочет его отдать.

Порешили на том, что Родионов на обратном пути от генерала завернет в Сухую.

В последующие дни на сухинской конеферме только и разговору было, что об осташковском коне. Никифор ходил сам не свой, он уже страстно влюбился в этого сказочного коня, а Кретов, в котором тренерские навыки выработали склонность к морализированию, назидал своих — подручных:

— Видите, что значит любить свое дело! Вот Родионов человек нам чужой, можно сказать, соперник, да еще побежденный соперник, а старается для нас, как родной. Почему бы это? А потому, что все мы, колхозные лошадники, общее, государственное дело делаем.

Но прошло два дня и еще два, а о Родионове ни слуху ни духу. Кретов, избегая взглядов своих подручных, с досадой и горечью думал: «Эк же ошибся я в человеке!» Наконец по прошествии недели, когда Кретов, отчаявшись, уже собирался ехать за Урожаем, Родионов внезапно появился на ферме. Не поздоровавшись толком, какой-то неприязненный, он, не вдаваясь в объяснения причин своего опоздания, заговорил с хмурой усмешкой:

— Характерный генерал! «А как же я им продам, говорит, раз я их вовсе не знаю?» Ну, я ему расписал, как вы тут, сухинские, на пустыре орудовали. Он вроде проникся. В общем, теперь ваше дело, сами добивайтесь, — заключил он почти грубо.

— А коня-то видели? — подозрительно спросил Кретов, по-своему истолковавший происшедшую с Родионовым перемену.

— Видел, — неохотно отозвался Родионов, и вдруг ясная, добрая улыбка вмиг согнала всю хмурь с его лица. — Знаете ли, как подумаю, что не про меня этот конь, — будто ножом по сердцу! — Он махнул рукой. — Ну, да раз обещал… ваше счастье!

Кретов всердцах захлопнул дверь конторы; он был так разгневан, что Ожигов счел нужным выйти вслед за ним.

— Будет тебе, — примирительно говорил парторг. — Пошумели — и хватит! Струганов сделал больше, чем мог.

Кретов нервными движениями крутил папиросу.

— Посмотрим еще, что правление скажет!

— Правление может взять сторону Струганова. Пойми ты: с одной стороны — электростанция, с другой — желание товарища Кретова иметь в колхозной конюшне сказочного жеребца, чудо из чудес! А ведь как же это здорово, Алеша, если подумать! Давно ли войну кончили, за войной засуха пришла, а мы о чем теперь спор ведем? Не о лошаденке какой, а о чудо-жеребце, да о тепличном заводе, да об электростанции!..

— Чудак ты, Марк Иваныч! — пожал плечами Кретов. — Тут конкретное дело…

— Опять за свое! Вот тебе мой совет: поезжай ты к этому генералу, может и сладишься. А нет — тогда и поговорим на правлении.

Распрощавшись с парторгом, Кретов медленно побрел по мартовской ростепельной улице. Легкий весенний ветер морщил голубые лужи. Каждый порыв ветра приносил свой запах: то слышался свежий дух березовой почки, то прель прошлогодних листьев.

Кто-то тронул его за рукав. Кретов обернулся и коротко бросил в ответ на безмолвный вопрос Никифора:

— Четвертак!

— А разве он дороже стоит? — робко спросил Никифор, приглядевшись к лицу своего шефа.

— Такому на заводе не меньше тридцати цена…

— Может, уступит?

— Так ведь не он же цены устанавливает!

— Так что же будет, Алексей Федорыч?

— Что будет? Конец света… Завтра к семи утра подавай.

— Не рановато ли? Ведь генерал…

— Ладно, давай к девяти. Только не позже. Может, еще на дому застанем.

Ясное весеннее утро, полное хлопотливого гомона скворцов, спорящих из-за своих квартир с зимними жильцами — воробьями и чечетками, — преисполнило Кретова надеждой. Когда небо такое голубое, когда звенят ручьи, не так-то уж трудно поверить в чудо.

Кретов стал одеваться. Он считал, что к генералу приличнее явиться в военной форме, при всех регалиях. Форма оказалась ему несколько тесновата, но все же он не без удовольствия оглядел в зеркале свою плотную фигуру, ничуть не утратившую военной выправки. Наценив колодку с орденскими ленточками и планки «за ранение» — впервые за все свое пребывание в колхозе, — Кретов испытал странную неловкость, словно присвоил отличия, ему не принадлежащие.