Агния Кузнецова (Маркова) - Ночевала тучка золотая...
Действительно, Алеша и Антон разволновались. Они то и дело перебивали Нонну вопросами и восклицаниями. А Соня слушала молча, опустив голову. Нонна ее не узнавала.
Нонна не скрыла и того, что пожалела вернуть в Мюнхен подарки фрау Вейсенбергер и Курта Брауна.
В подтверждение своих слов она приподняла рукав шерстяной кофточки, сняла браслет и протянула его Алеше. Но тот отдернул руку и не притронулся к драгоценной змейке, точно она могла выпустить жало.
Антон ваял браслет и с интересом оглядел его. Подержала его и Соня, вспоминая о своем бриллиантовом кольце и со вздохом положила браслет на стол.
Алеша, добрый Алеша, стукнул кулаком по столу и решительно произнес:
– Чтобы я никогда не видел его у тебя на руке!
– Хочешь, я сейчас же его выброшу в форточку? – с радостью предложила Нонна.
– Дура! – остановила ее Соня. – Ты лучше отнеси ювелиру!
– Верно! – согласился Антон. – А деньги пожертвуй в фонд «Дня и ночи». Мы такие декорации отхватим – закачаешься!
Нонна взглянула на Алешу.
– Как хотите, – сказал он, – но чтобы на руке у тебя его не было.
Нонна была счастлива. Алеша целовал ее на вокзале, он ревновал ее к Курту и даже к его подарку. А на подарки фрау Татьяны не обратил никакого внимания.
Вечером на большой сцене шла репетиция. Алеша был в зале. Смотреть пришли многие студенты. Они наслышались от всезнающей нянечки Матильды (она была прежде Матреной), тридцать лет работающей в гардеробе училища, что спектакль получается удачным, и сама Александра Антоновна просидела почти до утра на репетиции, а потом сказала, что все идет хорошо.
24
Незаметно пролетела весна. Началась горячая пора экзаменов.
Алеша не знал, что судьба его предрешена. Его оставляли при кафедре невропатологии.
Правда, однажды ректор его спросил:
– Увлекаетесь гомеопатией?
– Увлекаюсь, – ответил Алеша.
– Пустяки! Романтика молодости и влияние деда. Это пройдет. – Он усмехнулся самоуверенной покровительственной усмешкой старшего, никогда не ошибающегося в своих воспитанниках.
Но на этот раз он ошибся. Алеша отказался от выгодного предложения и, к всеобщему изумлению, просил направить его в любое село, но обязательно Томской области. Свое желание он мотивировать отказался. Не хотел раньше времени выдавать свои мечты, связанные со свет-травой, цветущей под сибирским солнцем и, как чудесно говорилось в легенде, видимой только тому, кто искал ее с чистым сердцем, с мечтой принести человеку счастье.
Сердце Алеши было чистым, и во имя человеческого счастья он готов был отдать свою молодую жизнь. Потому, вероятно, он и верил в удачу. Уверенность его рождало еще и то, что с тех пор, как Антон начал лечиться свет-травой, здоровье его стало заметно улучшаться.
Алеша шел на свидание с Нонной. Он взглянул на часы и испугался: «Наверно, уже десять минут она ждет меня у кассы кинотеатра».
Нонна действительно ждала. Ждала и нервничала. Она хотела уйти и наказать Алешу.
Она старалась выглядеть спокойной и даже веселой.
– Не меня ли ожидаете, девушка? – спросил игриво молодой человек жгучего восточного типа.
«Вот и пойду в кино с этим красавцем!» – подумала Нонна. Но тем не менее повернулась к нему спиной и в этот момент увидела Алешу. Он бежал, натыкаясь на встречных, и, наверно, видел, как приставал к ней красивый парень.
«Это хорошо: пусть видит!» – подумала Нонна.
Алеша остановился подле нее взволнованный и виноватый.
– Прости… – начал он.
И Нонна сразу простила, не сдержалась, бросилась к нему и прошептала:
– Милый, милый… Все равно я люблю тебя! Всякого люблю…
Алеша растерялся.
В это время окончился сеанс и из кинотеатра повалил народ.
– Нашли где обниматься, – сказала полная пожилая женщина, сердито проходя мимо. – Ну и молодежь пошла – ни стыда, ни совести!
После кино, взявшись за руки, они бродили по Москве, выбирая самые темные, самые безлюдные переулки.
И вдруг Алеша вспомнил, что он еще ничего не сказал Нонне о своих планах на будущее. Он вдруг подумал о том, что, уезжая в сибирское село, потеряет Нонну: ей-то в селе делать нечего…
– Ты приедешь ко мне на каникулы. А я приеду сюда в отпуск, – так он закончил свое признание.
– Да, я приеду к тебе на каникулы… А ты – в отпуск… – повторила она, – а там… там будет видно… – но голос ее падал и падал. На душе становилось горько, и вечер уже не казался ей таким радостным.
Наступил день отъезда Алеши. Накануне, сдерживая рыдания, Нонна обещала прийти на вокзал, приехать к нему зимой на каникулы и в то же время с ужасом чувствовала, понимала, что дороги их разошлись навсегда.
Слово она сдержала и пришла на вокзал раньше всех. Спряталась за колонну…
Сквозь слезы, затуманившие глаза, она увидела его еще раз, когда поезд медленно тронулся и пошел, набирая скорость.
Его взгляд, напряженный, взволнованный, блуждал по перрону. Он искал ее… Но она не вышла из-за колонны: она не могла с ним прощаться.
25
Незаметно прошел еще год. Незаметно… Но сколько было пережито за это время, сколько дел было сделано, сколько судеб сложилось, и счастливых, и горьких, за этот год.
Осуществилась мечта Антона. Спектакль «День и ночь» получил отличную оценку и был принят как самостоятельный дипломный спектакль выпускного курса.
В училище это было событием. Но Антону оно не принесло большой радости.
Он затевал спектакль ради Люси, но ей «День и ночь» был уже не нужен: фильм «Неточка Незванова» шел всюду с большим успехом.
Нонна на зимние каникулы к Алеше не поехала. Он в это время был в Томске на курсах по повышению квалификации. Письма он ей писал нежные. Обещал обязательно быть на ее первом дипломном спектакле. Обещал, но не приехал. Впрочем, может быть, она от волнения не разглядела его в крошечную дырочку занавеса. Но как бы то ни было – спектакль начался…
Занавес дрогнул и пополз в разные стороны. За кулисами Люся, и Нонна обменялись тревожными взглядами.
«Интересно, – думала Люся, – у тех актеров, которые играют по двадцать лет, вот так же перед выходом от волнения болит живот и стучит сердце?..»
Нонна не задавала себе такого вопроса. Она знала, что знаменитая Марфа Миронова перед выходом на сцену всегда волновалась, как школьница. Однажды в минуту просветления бабушка сказала ей: «Трудную профессию выбираешь. Вечное волнение! Всегда надо быть в форме, хоть через силу… Ни болезни, ни настроение здесь не в счет! А балерины… балерины – это ломовые лошади».
После спектакля за кулисами толкались однокурсники. Шумно поздравляли актеров – одни от души, другие сквозь зубы, с завистью. Кто-то передал Нонне письмо, запечатанное в ненадписанном конверте.
Она схватила его, думая, что это весточка из зала. От него, от Алеши… Убежала в уборную, разорвала конверт. Почерк был незнакомый. Подпись: «Марина». Вот что было в письме:
Нонна! Совершенно случайно я оказалась на вашем дипломном, спектакле. Я та самая Марина из советского посольства в Бонне, которая отправила вас на виллу к жене посла. Повидать вас после спектакля я не успею: спешу на поезд. Отпуск закончился, и я опять отправляюсь в Бонн.
Мне вот о чем хочется рассказать вам…
Ваша тетка умерла. Все ее магазины и типографии каким-то образом перешли в руки Курта Брауна. В Париже ни о каком фильме про Марфу Миронову никто ничего не знает. Видимо, после вашего отъезда создавать этот фильм передумали. Вот и все. Вы хорошо играли. Счастливого вам будущего!
Марина.
Не снимая грима, Нонна сидела в уборной перед зеркалом.
Уж давно смолк шум в зрительном зале. И за кулисами было тихо.
Перед ней лежало письмо Марины. Вспомнился Мюнхен, тетя Таня, Курт, красавица монахиня, памятник у входа в крематорий и надпись на нем. Та самая надпись: «В память погибших и в назидание живым!» Потом она вспомнила ресторан «Романов», тоскующего по родине старого эмигранта и стихи, несущиеся из широкой трубы старинного граммофона: «Ночевала тучка золотая…»
Эти стихи напомнили об Алеше, о их любви, непонятно почему не сложившейся. Он не приехал, не сдержал обещания…
В уборную ворвалась Люся и увидела, что Нонна сидит на стуле, плачет и, глядя на себя в зеркало, полушепотом читает стихи.
– Сумасшедшая! – закричала Люся. – Там же директор театра, главный режиссер и члены художественного совета. Тебя и меня берут в театр! Скорей, они ждут! Ты понимаешь?!
Нонна равнодушно посмотрела на Люсю, хотела отвернуться. Но вдруг поняла смысл ее слов – вскочила, сбросила костюм, в котором играла, схватила платье… И пока Люся застегивала ей пуговицы и стаскивала с ее ног голубые старомодные туфли, Нонна торопливо снимала грим, расчесывала волосы.
Обе девушки повернулись к зеркалу, окинули себя быстрым, оценивающим взглядом, выскочили из уборной и помчались по коридору. Потом, стараясь сдержать стук каблучков, гулко разносившийся по строго притихшему зданию, они пошли медленней. Но в каждом их шаге, в каждом движении было острое нетерпение…
