Борис Изюмский - Подполковник Ковалев
— Вы поймите, — внушал Крамов, — голос должен быть крепким, твердым, как в бою.
Грунев беспомощно бормотал:
— Совершенно верно. Но у меня не получается…
— Должно получиться! Вы родились мужчиной, так будьте им!
Грунев уже бодрее отвечал:
— В таком случае…
Его впервые назвали мужчиной, и он на полосе препятствий заработал оценку «хорошо».
А Крамов продолжал «обкатку»: добился того, что Грунев преодолел тысячу метров за 4,3 минуты, учил подходить к спортивному снаряду, вести рукопашный бой с автоматом Калашникова в руках. Отрабатывал удар ногой.
Багровея от напряжения, отрывал Грунев, до кровавых мозолей на ладонях, окопы. Прорывался через полосу, охваченную огнем, а потом сбивал с шинели язычки пламени, прыгал через ров, наполненный водой…
Но вот хоть плачь, а победить Дроздова в рукопашной — не мог. Тот легко валил его, обезоружив, цедил с пренебрежением: «Дохляк!»
…Даже армейский быт давался Груневу труднее, чем остальным. Но и он мыл ноги перед сном, стирал себе носовые платки, гладил брюки…
* * *Сегодня Крамов впервые за все время похвалил Грунева. Небывалая вещь!
Когда взял из пирамиды автомат Грунева и через канал ствола уловил багряное солнце, Грунев ждал слава одобрения, но Крамов смолчал. А мог бы похвалить. Ведь масло Владлен тщательно вытер, чтобы на морозе оно не загустело и автомат не дал осечку. Скуп, ох, скуп сержант на похвалы.
…На занятиях по гимнастике у Грунева все эти месяцы не получалось упражнение на перекладине. Он тянул ноги к ней, а они не тянулись. И сколько сержант ни показывал ему, сколько ни говорил: «Делай, как я!» — ничего не получалось.
…Стыдно было перед ребятами отделения, и появилось какое-то презрение к своему телу, к себе: да неужели он хуже всех? Вечерами, тайно от остальных, стал бегать по площадке, лазить по шесту. Лежа на спине, поднимал ноги. До болей в животе «качал» брюшной пресс.
А сегодня — вот удачный день! Грунев сделал подъем переворотом и спрыгнул наземь по всем правилам. Даже сам себе не поверил.
Но и на этот раз сержант лишь произнес:
— Так…
Грунев, расслышав в этом «так» одобрение, расцвел и ответил не по-уставному:
— Старался ж…
После чего Крамов помрачнел.
Потом начал учить Грунева не бояться танка: приказал ему подлезть под днище немой машины и оставаться там после включения мотора.
И, наконец, на стрельбах…
Усвоив все наставления сержанта, Грунев отменно стрелял. Тщательно и спокойно целился, плавно нажимал на спусковой крючок, не вздрагивал при выстреле, не сжимался в ожидании его.
«Полный ажур!» — удивился Крамов.
Автомат, уверенно приложенный Груневым, не подскакивал, линия прицеливания не сбивалась. Рядовой Грунев не напрягался, не вытягивал шею, как прежде. Он наклонял голову немного вперед и не менял ее положения во все время стрельбы, отчего стрельба приобрела особую точность.
— Доложу лейтенанту, — довольно сказал Крамов. — От лица службы объявляю благодарность.
— Рано еще, — самокритично ответил Грунев.
И Крамов подумал, что, может быть, действительно рано. Поторопился же он с поощрением Дроздова за оборудование учебного класса. Об этом даже полковое радио сообщало. А на следующий день, когда потребовал: «Рядовой Дроздов, приведите себя в порядок!», разгильдяй посмел огрызнуться: «Может, кто другой не в порядке», — и немедля схлопотал за пререкание наряд вне очереди. Когда же что-то забубнил, сержант веско сказал: «На строгость командиров не жалуются, — и властно скомандовал: — Кру-гом!» Сам же подумал: «Правильно командир полка говорит: „Душа службы — повиновение“. Как это внушить Дроздову?»
Виктор был недоволен собой. Опять глупо́й язык повёл, куда захотел. Сержант, при всей моей зловредности, службу ого как знает! И на это Дроздов невольно даже проникался уважением к нему.
Крамов здорово метал ручные гранаты на ходу, водил, как бог, все машины, что были в роте, стрелял без промаху из всех видов оружия, что были в его распоряжении. Схлестнулся с сержантом это — одно, а поучиться у Крамова было чему. «Он выше меня не только по званию, а и по знаниям», — думал теперь Дроздов. Конечно, противно, когда придирается, только его одного и замечает, дает по наряду за каждую минуту опоздания, почему-то требует от него больше, чем от других, говорит, как прокурор. Но было бы и вовсе невыносимо, если б Крамов что-то требовал, сам не умея это делать.
И потом, он не гнушается черной работы: показывал Груневу, как надо мыть пол, наматывать портянки, отрывать окоп…
«Ну, ничего, — сказал себе Дроздов, — напишу Евгении Петровне: „Нас протирают с песочком, но мы крепнем“. Да неужели я слабак? Кончать надо… Скоро Груне в служебную карточку благодарность запишут, а я все Стеньку Разина разыгрываю… Сержант верно говорит: „Упрямство — это вовсе не сила воли“».
Возникла неожиданная мысль: «Хорошо бы стать таким командиром, как Крамов… — Но здесь же Дроздов добавил: — Только не придиристым…» Это Виктор уже торговался с самим собой, не хотел все же так просто уступить сержанту.
А как здорово тот проучил Виктора с выполнением приема «Автомат на — грудь»!
— Рядовой Дроздов, вы слишком выдвигаете автомат. Так можно задеть впереди идущего.
— Не задену, самый раз, — огрызнулся Дроздов.
Тогда Крамов стал спиной к столбу и «заговорил Виктору зубы». А потом скомандовал:
— Автомат на — грудь!
Сам же отступил в сторону, и Дроздов «влип» в столб.
— Я был на расстоянии впереди идущего, — сказал сержант.
Особенно любил Дроздов, когда Крамов проводил с ними занятия на «тропе разведчика», Здесь были стены в проломах, мишени для метания ножей, проволочные заграждения. «Тропу» надо было преодолеть под огнем «противника», бесшумно минуя хитрые ловушки, сняв часовых. А потом сержант проверял наблюдательность и память.
— Сколько домов было в том хуторе, через который мы прошли?
— Пять! — утверждал Дроздов.
— Нет, семь, — не соглашался Грунев.
Вот тебе и «рассеянный профессор» — домов, оказывается, было действительно семь.
— А сколько окон у крайнего дома возле дороги?
* * *После стрельб на морозе ох как приятно похлебать горячий борщок.
Правда, Грунева поражала обильная армейская раскладка. Восемьсот пятьдесят граммов в день одного только хлеба! Да еще почти килограмм картофеля и овощей.
За полгода службы при всем том, как его гонял сержант, Грунев… поправился. Даже непонятно. Лицо вроде бы похудело. Разве что мускулишки появились? Отношения Грунева с Дроздовым, говоря языком дипломатов, нормализовались. Трудно, со срывами, но все же… И — немалую роль в этом сыграл «стол именинника».
В правом углу солдатской столовой, под вентилятором у потолка, на некотором возвышении, стоит круглый стол с золотистой папкой посредине. Странный стол заинтересовал Грунева, когда он пришел сюда в самый первый раз.
Оказывается, это — «стол именинника». По давней традиции полка, каждый солдат накануне дня своего рождения открывал золотистую папку и делал «индивидуальный заказ» на завтра: что бы хотел, в пределах возможного, поесть. Он и его товарищ, которого именинник имел право на весь день сажать рядом с собой.
Накануне своего девятнадцатилетия Дроздов долго что-то записывал в особое меню. Перед отбоем сказал грубовато Владлену:
— Сядешь со мной завтра за круглый стол.
«Какая непоследовательность, — с удивлением подумал Грунев, — все время жить не дает, а тут вдруг…»
Но вспомнил слова бабушки: «Худой мир лучше доброй ссоры». Собственно, почему бы ему действительно не сесть за круглый стол?
— Спасибо, — сказал он Дроздову, — у меня день рождения еще через четыре месяца, я тебя тогда тоже приглашу.
Дроздов, оказывается, заказал суп с фрикадельками и жаркое. Не спрашивая Грунева, и ему — тоже.
Хотя Владлен к пище был почти безразличен и восседал на этом помосте с чувством неловкости перед остальными, но все же было и приятно. Он мысленно составлял будущее меню с непременным творогом и топленым молоком. И еще должны быть пирожки, начиненные рисом, крутыми яйцами, петрушкой и прожаренные в котелке с постным маслом.
Только вдали от бабушки начинаешь по-настоящему ценить ее кулинарное искусство.
Когда она недавно додумалась прислать… слоеный пирог, Владлен усадил за него все отделение. Азат Бесков от удовольствия даже закатывал глаза.
* * *Вскоре после дня рождения Дроздову, в порядке поощрения, дали внеочередное увольнение в город, до отбоя. Сержант сказал: «Снимаю с вас прежнее взыскание».
Дроздов еще осенью познакомился в городском клубе с девушкой Клавой, танцевал с ней. Теперь, не зная куда себя девать, решил заглянуть к Клаве: она работала продавщицей в парфюмерном отделе.
