Евгений Воробьев - Незабудка
Замполит батальона заподозрил — не провокация ли это со стороны фашистов? Может, они заранее пристрелялись к дому и только ждут момента, когда внезапно осветятся окна и можно будет открыть огонь? Но какая тут провокация, если все окна в доме тщательно зашторены самими фашистами, они же сидели тут вчера вечером.
— Тысяча и одна ночь! Мир приключений! — вот все, что мог произнести Тальянов, когда своими глазами увидел горящую электрическую лампочку.
Аким Акимович перекрестился и сказал: «Чур меня!»
Коротеев от избытка чувств снял каску со своих навечно оттопыренных ушей, что делал весьма редко.
Гогоберидзе догадался включить радиоприемник, стоявший в углу на столике, зажегся зеленый глазок, послышалось шипение, потрескивание и наконец немецкая речь — диктор говорил очень возбужденно, даже истерически, и Коротеев зло кивнул на приемник:
— Знает собака, чье мясо съела...
Тальянов пожалел, что на КП нет Незабудки и она не видит этого расчудесного чуда — электрическую лампочку.
Выяснилось, что их снабжает током осажденный Кенигсберг. Конечно, пошли шутки по этому поводу: «А за неплатеж нас не выключат?», «Может, мы уже лимит перерасходовали? Теперь в тылу лимит строгий».
Среди ночи лампочки в доме погасли, оборвалась и трансляция молебствия, которое передавали вперемежку с бойкими маршами. Больше всех удивился ночному богослужению Аким Акимович:
— Всенощная у фашистов, что ли?..
Если бы время шло к утру, можно было бы предположить, что электростанция в блокированном Кенигсберге из экономии прекращает подачу тока. Но в темноте...
Тальянов приметил про себя — свет погас как раз в ту минуту, когда где-то неподалеку разорвался снаряд. Может, перебило провод? Надо найти повреждение!
Пользуясь туманом, он спустился в низинку, на ничейную землю, чтобы осмотреть заморский столб с единственным изолятором в виде петли; у нас таких крупных изоляторов не ставят.
Густой туман маскировал верхушку столба, но Тальянов знал, как он выглядит. Такие же столбы остались стоять за его спиной на пригорке, там туман не доставал до верхушек. Ничейный столб, к которому он подполз, стоял невредимый, но он увидел, что следующий столб электропередачи, также на ничейной земле, своротило снарядом.
«Кто же это постарался, оставил нас без света? — пытался определить Тальянов. — Могли немцы, могли наши. На нейтралке не угадаешь...»
Туман опасно рассеялся, хорошо, что в это время на переднем крае никто покоя не возмутил. Телефонист, которому не довелось стать электромонтером, благополучно выбрался из низинки и прошагал обратно вдоль столбов.
Когда Незабудка вернулась из девятой роты и узнала о предутренней прогулке Тальянова, она развела забинтованными руками и ужасно расстроилась. Выходит, только потому, что ее не оказалось рядом и некому было отговорить Павла от опасной затеи, он шлялся вдоль столбов черт знает куда, на кулички, которые просматриваются и простреливаются противником.
Он принялся объяснять — ему очень хотелось, чтобы она, когда вернется, тоже посидела при электрическом свете. Она рассердилась еще сильнее. Не нужен ей такой свет, от которого у нее темно в глазах! И как он смеет придумывать ей дурацкие капризы, из-за которых по-пустому играет жизнью!
В сердцах она наговорила ему немало резкостей. Он не обиделся, потому что чувствовал вину за собой. Но ей стало стыдно своей невыдержанности.
— Надо было мне тогда к летчикам перелететь, — притворно вздохнула Незабудка. — Когда я того симпатичного парня «потушила»...
— Думаешь, у них там в авиации ухарей-лихачей нет? — рассмеялся Тальянов.
— Если там и водятся пижоны, так они в небе свой дешевый характер показывают. А по земле ходят, как все смертные. И вообще летчик — не чета какому-нибудь телефонисту или линейному надсмотрщику. Взять хотя бы летный паек номер пять — намного сытнее и аппетитнее. А самое главное — форма мне пошла бы, хорошо знаю, что пошла бы. Под цвет моих глаз. И петлицы голубые, и погоны, и кант...
— Ну знаешь, бросить молодого мужа, который признал свои ошибки и уже раскаялся, только из-за голубого канта на пилотке и на галифе...
Теперь уже рассмеялись оба: Тальянов чуть заискивающе, а Незабудка чуть снисходительно; она еще не простила его.
— Ты же знаешь, я вспыльчивая, — сказала Незабудка тоном оправдания. — У нас тут поляк завелся в девятой роте. Все командуют «Огонь!», а он по-своему — «Огня!». Поляк тоже от моего характера пострадал и сказал: «В горонцей воде компа́на»... Это у них поговорка такая. Про вспыльчивых.
— Похоже, тебя не в горячей воде купали, а крутым кипятком ошпарили, — добродушно сказал Тальянов.
— Сперва ошпарили, потом сама обожглась, — невесело усмехнулась она.
Ему сильно досталось от Незабудки, но он понимал, чем вызваны ее волнение, резкость. Хуже, если бы она безразлично отнеслась к его похождениям на рассвете.
И все-таки было в ее тревоге что-то невысказанное вслух, а может быть, ему просто почудилось...
7
— Знаешь, Павлуша, раньше я больше боялась за тебя, чем за себя. А сейчас все переменилось. Новый страх пришел ко мне...
— Хорошо, что стала осторожничать. Тем более теперь, когда война на исходе и, можно считать, нам осталось с тобой...
— Тут совсем иная причина, — мягко перебила Незабудка. — Дело в том, Павлуша, что... — Она улыбнулась так, будто говорила с ребенком, которому приходится объяснять нечто трудно доступное его пониманию. — Я потому стала трусихой, что... Нас теперь, Павлуша, не двое в этом подвале, а трое.
Она лежала, закинув забинтованные руки за голову, и глядела в бетонный потолок, а он сидел возле нее и разбирал автомат. На днях ударили сильные морозы, и он, по совету Акима Акимовича, решил сменить смазку; что ни говорите, а по такой погоде веретенное масло все-таки надежнее.
Руки были в «веретенке», он не мог ее обнять, а только опустился перед Незабудкой на колени, счастливо засмеялся, а потом сказал:
— Я об этом не умом, а сердцем догадался.
— Как же это?
— Люблю тебя теперь вдвое сильнее прежнего. Хотя, видит бог, что я и раньше...
— Да, теперь нас трое, — она вздохнула. — Может, война скоро сдохнет? И мы втроем домой вернемся?
— На быструю капитуляцию надежда слабая. Я подам новый рапорт на имя Дородных. Чтобы откомандировали тебя с передовой...
— Сочиним вместе, — перебила Незабудка. — А подам рапорт сама. Мне за твою спину прятаться негоже. Хочу сама отвечать за себя.
— Может, тебя в медсанбат переведут. Там все-таки поспокойнее...
— Только не в медсанбат, — возразила она решительно.
— Ну, тогда в полевой госпиталь, пока такие бои... А еще лучше угадать тебе в Каунас, в СЭГ номер двести девяносто.
— Не забыть бы, как тот фольварк называется, где мы навсегда встретились и где нас каморка приютила.
— Гроссберхенсдорф. Я тогда часто с картой сверялся. Запомнишь?
— Как же я забуду? Гроссберхенсдорф. Там наш сынок жизнь нашел.
— Почему это непременно сынок? А если дочка? Мы бы ее тогда Катеринкой назвали, в честь моей матери.
— А я уверена, сынок у нас будет. И назовем его тоже Павлушей. Ну вот, сразу нос задрал. — Она засмеялась про себя. — Да вовсе не в честь папаши. Он уже три месяца с лишним не подозревает о нашем существовании. А в честь моего деда Павла Лаврентьевича... И почему это называется — «быть в интересном положении»? Я вот теперь в самом счастливом положении!
Она лежала неподвижно, внимая себе и по-новому прислушиваясь к каждому разрыву снаряда, к каждому выстрелу пушки, стоящей в засаде, неподалеку от их убежища.
А Тальянов лишь в эту минуту понял, чем была вызвана ее запальчивость тогда, после его прогулки вдоль столбов электропередачи, к черту на кулички! Впрочем, когда заходила речь о том, как Тальянов пытался стать электромонтером, Незабудка никогда не говорила, что он ходил от столба к столбу, а всегда говорила «шлялся».
Позже они долго примеряли, как у них сложится жизнь дальше. Но чтобы жизнь сложилась дальше, она прежде всего не должна оборваться! Эту мысль они от себя отгоняли, во всяком случае, скрывали друг от друга.
Но разве от близкого человека можно скрыть надолго то, чем ты сам встревожен? Пожалуй, честнее и смелее поделиться своей тревогой вслух, чем утаивать ее, унижая близкого человека недоверием, которого на самом деле нет и которому неоткуда взяться.
— Первый раз за всю войну жалею, что у меня нет офицерского звания. — Он нахмурился. — И аттестат не придет к тебе в случае чего...
При словах «в случае чего» она закрыла глаза и закусила губу.
Он понял, почему сорвалось с языка это неловкое «в случае чего» — от случая, который произошел с ним сегодня ночью на наблюдательном пункте у артиллеристов.
