Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
— А ты чего зубоскалишь? Завидуете все мне. И ты тоже виды имел… Да ничего у вас не выгорело! — он уже шутя толкнул меня в бок. — Вот такое-то дело… — и подвел меня к Наташе, склонился к ее уху, что-то шепнул. Наташа пригласила меня сесть, указав место возле себя. Зубов сел рядом с генералом. От внезапного озлобления в Зубове и следа не осталось, но я продолжал думать о странной перемене в его настроении. Что бы это значило?
За опоздание мне налили штрафной, хором настаивая, чтобы я выпил. И тут же последовали один за другим тосты, сопровождаемые традиционными напутствиями молодоженам. Зубов цвел. Ели и пили много, я же больше наблюдал. Зубов начинал бесить меня: он из кожи лез, стараясь угодить генералу, подкладывал ему на тарелку закуски, наливал вино, вовсе позабыв об остальных гостях. Изредка он обращал свои какие-то водянистые глаза к Наташе, демонстративно подчеркивая, что ни на минуту не выпускает ее из своего поля зрения, следит, чтобы ей было хорошо. Но молодую жену, как я заметил, эти любезности коробили, она оставалась к ним безучастной, свое внимание расточала гостям, много смеялась. Меня Наташа явно не замечала, хотя я и сидел чуть ли не на месте жениха.
— Лейтенант, — неожиданно повернулась она ко мне, — вы умеете улыбаться?
— Иногда. И то по заказу, товарищ военфельдшер.
— Пожалуйста, улыбнитесь. — Наташа сказала это громко, привлекая всеобщее внимание.
— Не могу, — пожал я плечами.
— Почему?
— Рад бы исполнить вашу просьбу, — ответил я, — но не могу. Мой друг старший лейтенант Зубов, приглашая на свадьбу, вполне согласился со мной, что жениться — значит похоронить себя, свою свободу. Ну, а какой смех при покойниках? Нет, это просто неприлично.
Наташа смутилась. Зубов резко повернулся, отбросил вилку. Она звякнула о тарелку.
— Что за чепуху ты говоришь, Метелин? Наталья Семеновна в меня жизнь вдохнула. Покойник… Ерунда!
— Сожалею, что вы, Наташа, не вдова, — кто-то громко пошутил из угла. Стол захохотал.
Генерал, посидев ещё минут десять, ушел. Зубов, провожая генерала, вытянулся перед ним, как гренадер, и все бубнил насчет того, что, мол, товарищ генерал ему, Зубову, все равно как отец родной, он век будет благодарен ему за оказанную честь. Едва тот успел закрыть за собой дверь, как Зубов во все горло крикнул:
— Пейте, братцы! Сброшены тяжкие узы. Свобода!
— Как тебе не стыдно? — упрекнула Наташа.
Но в Зубове заговорил хозяин: Подняв стакан, он продолжал разглагольствовать:
— Прошу налить. Прошу всех налить, друзья! Сегодня слишком ответственный день, чтобы молчать. У жены моей — тоже. Моего «я» как такового с нынешнего дня не существует…
Гости, отдавая должное виновнику торжества, на мгновение притихли.
Мочки маленьких ушей Наташи стали пунцовыми. Исподлобья она следила за мужем. А тот, покачиваясь, говорил:
— И отлично, что его нет. «Я» во мне, в тебе, в нем — это пережиток! Есть мы, я и она — совместно. И… тихо! — Зубов приложил указательный палец к губам. — Тихо!
По секрету. Мой друг, Наталья Семеновна, призналась: сила женщины — в мужчине.
— Долой равноправие! — неожиданно крикнул уже порядком опьяневший сосед.
— Ура!
— Выпьем за Зубова.
Красные пятна у Наташи разлились нездоровым румянцем во всю щеку.
— Ты пьян! — она окатила Зубова таким взглядом, что тот проглотил язык и плюхнулся на стул. «Вот как в милом, обворожительном, незлом человеке, — думал я, — просыпается другой — неприятный, злой; что же станется в таком случае с Наташей через год? И какие причины заставили ее связать свою судьбу с Зубовым?..» Но это как раз и осталось для меня навсегда загадкой.
— Товарищи, — стараясь перекричать других, поднял я тост.
— Давай, Метелин!
— За невесту!
— Горько! Горько!
Я оглядел захмелевших людей. Встретился взглядом с Наташей. Левый уголок губ у нее нервно вздрагивал.
Свой тост я поднял за любовь, которой дана сила править миром, воздвигать бессмертие, открывать неразгаданные тайны, поднимать человека к Солнцу.
— Умри, но оставайся все-таки человеком! — сказал я. — Любовь не терпит половинчатости, сделки и тем более торга со своей совестью. Я пью за счастье любить, пью за человека, вызвавшего во мне любовь. Ибо если он смог сделать это, то он выше и лучше всех. Если Зубов смог дать счастье любить, то я пью за вашего мужа! Это искренне, Наташа.
Зубов запрыгал на стуле.
— Защищай, Метелин. Защищай, мой друг, Саша! Черт знает что такое: от одного взгляда можно умереть, когда на тебя так смотрят. — Он хлопнул ладонью по столу так, что зазвенела посуда. — Эх, войне бы конец! Семеновна, укатили бы мы с тобой… отсюда подальше. А то пришел генерал, и скис я, как мокрая курица. Был во мне человек, и не стало человека. Вот и философии моей конец: свобода, демократия. Э-э… Слова одни.
— Глупости, — сказал я, — человек во мне всегда остается, если я не трус, не подхалим.
У Наташи мелькнули в глазах никому не приметные слезы. Я поставил свой стакан, не пригубив его.
— Предлагаю выпить за человека, — сказал мой сосед.
— Браво!
— За человека!
Заговорили все хором. Неожиданно поднялся спор о личности, подчиненном и военачальнике. Минута — и уже ничего нельзя было разобрать. Сосед что-то доказывал соседу; закусывали, пили, чествуя друг друга. В противоположном конце стола зазвучала песня. Ее тут же подхватили. И поплыла она, неровная и хмельная, широко, раздольно. Лицо у Наташи грустное, в глазах — тоска. Она пела вместе с остальными и, пожалуй, делала это скорее из приличия. Песня постепенно завладела всеми; мужчины горланили, помня только самих себя. Я поднялся, чтобы незаметно уйти, стал одеваться. Наташа вдруг подошла ко мне.
— Уходите?
— Пора.
— Что ж, благодарю, что почтили своим присутствием. Как можно ошибиться в человеке! Но пусть будет вам бог судья, если он есть. Прощайте.
— Мне Зубов передал, что вы о чем-то хотели меня спросить.
— Ах, так вы, значит, пришли только из любопытства? Собственно, ничего особенного. Просто хотела спросить, почему вами недоволен Санин. Провинились? У вас есть грехи?
— Грешат женатые, а я еще покуда холостяк, — ответил я.
— От вас я ничего иного и не жду. Вам доставляет удовольствие делать мне неприятное. Почему, Саша? Может, я продолжаю в это верить потому, что вам дано больше видеть, чем другим? Но теперь я ведь, как говорится, сожгла за собой все мосты, отступать поздно. Да и некуда. Ну и он, разумеется, человек… И раз уж я решилась, то сделаю все, чтобы поднять своего друга выше… У женщин есть одно качество, которое чуждо вам, мужчинам, — самоотречение.
Искренность и теплота, с которой были произнесены эти слова, тронули меня, и я, в свою очередь, готов был ответить ей тем же, признаться, что все нелепо, что она, Наташа, мне не безразлична, что в ней я вижу многое себе близкое, родственное, что я готов раскаяться, что глуп в своих сомнениях: они вынудили меня поступать по-скоморошьи, что в те минуты я был несчастлив.
— Вы ничего мне не скажете на прощание? — спросила она.
— Вы повзрослели, Наташа, — ответил я.
— Мы все, абсолютно все, очень взрослые, — отозвалась она. — Я знаю, мне уже тысяча лет.
Я верил ей, чувствовал, что говорит она правду. Тысяча лет… Мы слишком много несем на своих плечах, чтобы быть моложе.
В землянку вдруг ввалился мой связной, Коля Мезенцев, возбужденный и запыхавшийся. Он чуть не сшиб меня и Наташу с ног, столкнувшись с нами в двери.
— Осторожнее! — остановил я его.
Мезенцев, вскинув руку к ушанке, отчеканил: послан майором Саниным доложить, что приехала невеста Галя.
— Какая еще невеста? — переспросил я и засмеялся.
— Товарищ майор приказал…
И только тут, как молнией, обожгло. В памяти встало детство, юность… Я извинился перед Наташей, чтобы уйти. Она растерянно глядела на меня, спрашивая глазами, что все это значит. Известие, принесенное Мезенцевым, ее ошеломило. Боль, тоска отразились на ее лице. Глаза наполнили непролившиеся слезы, она оглянулась на гостей. Оттуда несся шум, пахло кислыми огурцами. Кто-то, кажется Зубов, низко тянул: «Шумела буря…» Я видел — Наташе очень не хотелось здесь оставаться одной.
Галя! Давно ли это было и было ли это когда-нибудь? Прошла вечность! Девочку с озорными глазами я встречал последний раз три года тому назад. Неужели это блаженная явь, сладкая, как мед, и терпкая, как старое сухое вино. Но откуда, каким образом могла она оказаться здесь?
Сломя голову влетаю к себе в землянку. В объятия падает милое, хрупкое существо. Горячими губами целует щеки, губы, глаза. Она не утирает, не стыдится слез счастья. Мой друг детства. Бесценный мой друг! Человек, знавший меня, как никто другой, умевший тонко чувствовать мое настроение, рассеять едкий туман тоски, вместе со мной посмеяться надо мной же. Юная, сильная, по-мальчишески легкая и красивая, она часто увлекала меня в водоворот самых непредвиденных затей, умела не убить, а возвеличить во мне человека, способного и умного.
