Адъютант Пилсудского - Федор Федорович Шахмагонов
Кольберг придвинул бутылку виски, вынул пробку, разлил виски по рюмкам.
— Последнее звено не так необычно! Линию фронта многие переходят. Здесь у меня нет вопросов. Вас задержали в Москве, вот откуда начинаются чудеса. Вас взяли с нелегального собрания вашей боевой группы. Это называется взять с поличным,
Они знали, зачем вы в Москве, зачем вам боевая группа?
— Вопросы следователя были точны. Он был широко осведомлен о деятельности организации.
Кольберг пригубил рюмку и поморщился.
— Кто-то на допросе разговорился, вот все и посыпалось... Я не об этом! Деникин развивает наступление, Юденич под Петроградом, вы вербуете офицеров для Колчака и переправляете их через линию фронта. Как может в такой обстановке расцениваться ваша деятельность? Руководствуясь революционной законностью... Так, что ли, звучит их формула? Расстрел! За чем же дело стало?
— Не знаю... Мне казалось, что следствие закончено, мы ждали суда.
— Почему вас сразу не перевели в тюрьму?
— Я не искушен в делах контрразведки. Я не придавал значения этой детали.
Кольберг досадливо щелкнул крышкой сигарного ящика. Закурил сигару.
— Ах, господа офицеры, господа офицеры! Оказалось, мы с вами ни к чему не подготовлены. В делах контрразведки в наше время необходимо быть искушенным! Они закончили следствие и держат вас на Лубянке во внутренней тюрьме?
— Не только меня! И Нагорцева, и Протасова, и Тункина. Нагорцев был осужден!
— Осужден?
— И Протасов был осужден!
Кольберг задумался. Сделал несколько затяжек, положил сигару на край серебряной пепельницы.
— Не спорю... Может быть, у них и не разработаны правила содержания заключенных. Но вот к вам в камеру вводят двух заключенных. По их делу следствие не закончено. Тункина сначала, затем Курбатова. Они проходят по одному делу, и по делу особой важности. Как же это, пока не окончено следствие, их сводят в одной камере? Это уже странный знак!
— А почему вы полагаете, Густав Оскарович, что по их делу следствие не было закончено? Оно, на мой взгляд, даже затянулось. Наверное, их могли расстрелять на месте?
Кольберг снисходительно усмехнулся.
— Выстрел дело пустое и последнее. Им многое хотелось бы узнать в связи с этим делом. Кто в группе, например, велика ли группа, кто ее формировал, кто ее направлял?
— Курбатов мне сказал, что его поразила осведомленность Дзержинского. Он сказал мне, что Дзержинский знал больше, нежели он.
— Стоп! — воскликнул Кольберг. — Это деталь... Немаловажная деталь!
— Человек был на допросе у Дзержинского. Он был для нас героем, чудом. А чуда не было! Они все знали...
Кольберг закрыл глаза и провел по ним пальцами.
Ставцев сочувственно вздохнул.
— Вы устали, Густав Оскарович! Отдохните, час поздний, я не хочу быть вам в тягость!
— Сейчас отдыхать? Я не так богат, чтобы в такие дни спать и отдыхать! А вот русские люди любят поспать на этом свете. Проспали, продремали... Итак, меня интересует, Николай Николаевич, первый момент, самая первая минута, самые первые слова, как только Курбатов вошел в камеру.
— Тункин нам рассказал, на каком его взяли деле, как взяли. Он сидел на явочной квартире, ждал сигнала. Постучали в дверь условленным стуком. Он открыл, его схватили, вывернули назад руки, разоружили. Был обыск... Его на извозчика — и на Лубянку. На Лубянке провели к следователю. Туда, по словам того же Тункина, привели Курбатова и каких-то двух девиц, знакомых Курбатова. Начали их допрашивать, вошел Дзержинский. Девиц выгнали, Дзержинский увел Курбатова на допрос к себе... И вот к вечеру ввели Курбатова. Мы его не знали, Тункин сразу к нему кинулся.
— Что он говорил?
— Курбатов ничего сначала не говорил. Я спросил, каков Дзержинский. Он ответил «краток». Я спросил, всех ли взяли. Курбатов ответил, что один из его группы ушел. Отбился гранатами. Потом уже, на нарах, разговорились. Он сказал, что чекистам о его группе было все известно. Все!
— Вы говорили, что чекистам, по утверждению Курбатова, было известно больше, чем самому Курбатову.
— Так точно!
Кольберг опять задумался.
— Значит, отбился гранатами... Интересно! Вернемся, однако, к побегу!
Ставцев перебил Кольберга.
— Но здесь-то, здесь все произошло на моих глазах. Автомобиль занесло, он врезался в фонарный столб.
— И?
— Мы бежали...
— Курбатов, Ставцев, Протасов, Нагорцев и Тункин...
Кольберг, произнося фамилии, загибал для счета пальцы.
— Бежали пятеро смертников! Зачем, почему бежали?
Ставцев беспомощно уставился на Кольберга.
— Мы бежали, чтобы...
— Мотивы вашего побега мне ясны и не вызывают недоумения. Зачем нужно было руководству ВЧК, чтобы вы бежали? Ради кого из вашей пятерки устраивался этот побег? Вот в чем вопрос!
Ставцев встал, у него от возмущения задрожали щеки.
— Простите, Густав Оскарович! Ваше предположение... Это странно! Курбатов на моих глазах застрелил чекиста, Нагорцев тут же застрелил еще двух!
Кольберг беззвучно рассмеялся.
— Николай Николаевич! Святая душа! Сколько мы таких побегов устраивали! Дорого они заплатили бы, чтобы узнать, для кого мы устраивали такие побеги. Давний прием всех контрразведок мира. И беспощадный прием. Хорошо устроенный побег невозможно расшифровать.
Ставцев сел в кресло. Он еще не успокоился.
— Мысль о побеге родилась у Нагорцева. С первой минуты, как я его увидел, он твердил о побеге. Он подговаривал и Курбатова.
— Нагорцев? Почему вы мне не рассказывали об этом раньше?
— Вы и меня в чем-то подозреваете, Густав Оскарович?
Кольберг сокрушенно покачал головой.
— Ничего-то вы не поняли, Николай Николаевич! Вы боевой офицер, и я вас не виню, что в этой игре вы не знаете правил. Вас поразила тишина в этом городе, белая скатерть у меня на столе, обилие закусок. Вас радует призрачность порядка, призрачность старого порядка. Нижние чины вам отдают честь, сверкают погоны. Здесь на каждом шагу звучит «ваше высокоблагородие»j «ваше превосходительство»... Все как в старое доброе время. Не так ли? Это вас умиляет? Мы с вами старые друзья, очень старые... С вами я могу быть откровенным до конца! И только вам я скажу! Сегодня, сейчас, на ближайшие десяток лет мы проиграли. Большевики победят в этой войне!
— Что? — воскликнул Ставцев. — Что вы говорите, Густав Оскарович? В военном деле я кое-что понимаю. Вы сами выразились в том духе, что я строевой офицер. Они стиснуты со всех сторон, я проехал сквозь всю Россию... Развал, падение. Мы этим летом войдем в Москву!
— На белом коне, под малиновый трезвон всех
