Борис Павлов - Айгирская легенда

Дрожащий, желтовато-фиолетовый прогал во мгле вагонной, в проходе, под потолком. Чемоданы, рюкзаки, мешки, удочки, коробки, перехваченные веревками, бутылки из-под пива и лимонада. Дыханье, бормотанье, храп. Запах непрогоревшего угля и чистых влажных простыней и наволочек. Паркое, чуть горьковатое тепло от разморенных, размякших во сне человеческих тел. Душновато от угарного тепла. Люди, умаенные делами и заботами, покачиваются на нижних и верхних полках.

Была в прошлом хорошая традиция в народе: миром встречать беду. Стихию миром одолевать. Коллективной помочью. Теперь мы больше на государство надеемся, за его спиной подчас прячемся. Чуть что — не трогайте меня. Я кусаюсь!.. Не от материальной бедности сбегали некоторые со стройки. От бедности более страшной — духовной, нравственной. Вот тут-то и предъявить бы высокий счет совести к такому человеку-бегуну: слышишь крик? Крик того красного всадника из отряда Блюхера, сраженного пулей и падающего на… трассу? Он тебя зовет. Подойди к нему, протяни руку…

Многие слышали этот крик и шли на помощь.

Часто думаю, какая особая сласть притягивает строителей на пути неторенные, целинные, на морозные «железки», на сквозящие ветрища. Что толкает путейцев на труд изнуряющий, сулящий в будущем разные простудные заболевания, суставные и костные болезни? Труд порой и неприветный, и не ахти уж какой прибыльный. Привычка? Особое чувство? А может, любовь к рельсам? К дорогам, которые рождаются в муках, как дети? Которым приходится отдавать частичку самого себя: «Живи, магистраль, трудись во славу человека!»

Странная, неподвластная сила сдвигает время. Каким образом сохранить для истории не слова, улыбки, знамена и грамоты, а чувства, которые испытывали строители, когда загоняли в шпалы костыли, закручивали гайки на стыках рельсов, вгоняли под шпалы щебенку, бросали взгляд вдоль готового пути: вот они, рельсы, ровные, как струнки.

У «серебряного» костыля есть начало — костыль простой, железный. И когда забивают этот, первый, костыль, чувство радости охватывает каждого. Без торжеств особых, без оркестров совершается это чудодейство. Но с шуточками-прибауточками. Подтруниванием друг над другом: ишь, поджилки дрожат, слабаки вы, однако, братцы-кролики, не повернуть ли оглоблю, впереди-то еще, ой-е-ей, сколько рельсов! Как в народный старинный праздник. И с богом, и с чертом, и матерью родной, и с начальством непутевым. Неузаконенный, стихийный, близкий сердцу праздник.

Но по-новому, глубоко отзовется он позже, когда железная дорога будет закончена, сдана по проекту, а «серебряные» костыли вытащены из шпал и заменены на обычные. Вот тогда-то и вспомнится веселое начало, с грустью вспомнится, а может, со слезами. И, словно занимаясь раскопками, начнут уточнять: кто же все-таки забил первый, самый первый костыль. Кто же врезал первую, самую первую стрелку. Хоть в Карламане. Хоть на восьмом километре от Белорецка. Тут и стихи вырвутся из груди, как стон радости, и свет в глазах задрожит и как бы невзначай перельется в счастливую слезу. И обнимутся, и поцелуются, и руки крепко пожмут, крепко, горячо, с жаром. Не обойдется, разумеется, без спора и обид, новых шуточек и смешков. Взрослые станут детьми. И всем от этого будет хорошо. А может быть, и не всем… Но каждый живет новой мечтой. Дороги манят в будущее.

Руки увесисты: две кувалды. Черными казались они на белом листе бумаги. Толстые пальцы — бревнышки, в порезах, трещинках, шрамах, засохших ссадинах, в буграх. Впиталась в них земля, и металл, и уголь, и мазут. Сколько ни мой, ни скобли, не отмоешь, не отскоблишь. Это руки Алексея Степановича Зуева.

Они неуклюже двигались по белому листу бумаги. В правой руке белым лучом светила авторучка.

Зуев только что с объекта, и немудрено, что ладони гудят от натертых бугров-мозолей, и оттого авторучке неуютно в руке, он ее не чувствует, и сжимает крепко, чтобы не потерять между пальцев. Вот сломает, кажется, напополам. К таким рукам не идет хрупкая, нежная вещь. Только что лом держал, деревянную рукоять костыльного молотка, которым вгонял в шпалы костыли.

Алексей Степанович Зуев, ветеран Минтрансстроя, бессменный заместитель редактора стенгазеты, член группы народного контроля, — работал на путях станции Карламан, на новых «нитках» дороги. Быстро пришел. Вихрем ворвался: возможно, думал, что срочно приглашают провести какой-нибудь рейд. Как раз был обеденный перерыв. Он даже не стал умываться, а пришел, какой есть, в рабочем старом обмундировании, с запахом шпал, железа, дыма, разгоряченный. Не удивился, когда узнал, зачем его пригласили. Как должное воспринял. Даже глазом не моргнул — сел писать. Стихи. Свои собственные. Он их знает наизусть — трудно ли, раз просят.

Стихотворение было напечатано в стенгазете СМП-340 «Строитель». Стенгазета висела в коридоре конторы. Зайдешь с улицы, сразу бросается в глаза. Кроме красочного внешнего оформления у нее всегда было бойкое содержание. И вот — стихи.

Я попросил заместителя начальника штаба стройки Геннадия Даутова разыскать автора. Пришел. Ломаться не стал. Смотрю на него и думаю: «Какой чумазый! Видно, досталось сегодня. А может, вообще любит всласть повозиться с рельсами?..»

Зуев спешит, водя «кувалдой» по бумаге. Но пишет, видать, с охотой, постепенно входя в азарт. Он не остыл от «железок», и внутренний жар «той» работы вливается в «эту», в стихи.

Пишет Зуев крупно, размашисто, с силой вдавливая наконечник стержня в бумагу.

Не забыть нам, братцы,День весенний,Май.Голос Изгородина:«Ребята, начинай!»

Это — о первом дне стройки, о первом ее прекрасном миге.

Стихотворение было шероховато, необтесано, но в общем — земное, крепкое… А дальше автор твердость свою, задор смягчал улыбкой, легкой грустью.

А потом все стихло.. Сели отдохнуть…Стрелка нами врезанаВ белорецкий путь.

Может, вспомнили о других дорогах, что остались позади. И вдруг рывок вперед.

Не думайте, не сказкуРасскажу я — быль:Забьем мы скоро в шпалы«Серебряный» костыль!

Прочитав такое, можно было бы подумать: «Ух, как лихо!» Но это была мечта Зуева. Нелегко он вырывал ее из груди.

Паводок. Поезд в прорыве. А он наперекор природной стихии — «рубанул». Позвал себя и весь коллектив к заветной мечте… Он широко расписался под стихотворением: «А. Зуев, рабкор, 25 апреля 1974 года, Карламан». В этот день мы с ним и познакомились.

Я снова взглянул на руки Зуева. Расслабнув, они раскрылись, выпустив авторучку. И казались беспомощными, не знающими, что им дальше делать. Широкое, грубоватое, с впалыми щеками лицо его напряженно застыло. Глаза, глубоко запрятанные под бровями, были тверды и кололи. Зуев ждал оценки.

«Серебряный» костыль забили не очень скоро — 28 декабря 1976 года.

Немудрено, что мечта об этом дне многим казалась по меньшей мере неуместной. А мечтатели — наивными.

Я похвалил стихотворение. Словно штукатурка обвалилась с лица Зуева — ребячливо сверкнули глаза, и поплыла улыбка до ушей. Застеснялся своей же радости, будто набедокурил и вот пойман с поличным. Потом, перестав улыбаться, проговорил виновато: «Его бы подредактировать малость…» Стихотворение то есть.

Ушел Зуев, унося улыбку. Авторучка осталась на столе. Сейчас он возьмет другую «ручку» — лом. И будет выправлять рельсы. Легко, привычно. Ведь рельсы для него тоже как стихи.

«Экономистом быть обязан». Под такой рубрикой в газетах публиковались материалы профессора А.М. Бирмана, где речь шла о соотношении материальных и моральных стимулов, поощрениях, настроении рабочего человека. Попросил я Зуева прочитать одну из статей. Прочитав статью, Алексей Степанович написал мне: «Прежде всего каждый рабочий человек должен быть богатым духовно. От этого будет зависеть все: если рабочий живет и работает ради денег, то жизнь этого человека пропащая… У меня была возможность построить свой дом, иметь много ценных вещей, но я живу в щитосборном доме, езжу с семьей с одного места на другое, строю новые железные дороги и когда уезжаю, оставляю след в жизни. Ради этого мы живем, чтобы своими руками создавать все прекрасное на земле».

Кстати, последняя строчка этого письма имеет свою «спорную» историю. В очерке о Зуеве я однажды привел полностью текст письма Зуева. Редактор усомнился, видимо, в том, что слова «создавать все прекрасное на земле» может написать простой рабочий, и убрал их. Я долго спорил, но потом согласился: может, на самом деле слишком красиво? Но все время думал, прав редактор или нет? Ведь Зуев так и написал «все прекрасное».

Потом я решил все-таки достать эти слова из «корзины». Ибо у них был хозяин. И сказаны были от души.