Эдуард Хруцкий - Комендантский час (сборник)
– Да нет, все в порядке, – улыбнулся Полесов, – мы вот товарища нашего записать приехали.
– Как это записать? – удивилась заведующая.
– А очень просто, – Степан улыбнулся еще шире, – поженить. – Он показал на Игоря и Инну.
– Поженить? – возмущенно переспросила заведующая. – Вы, товарищи, наверное, все партийные, а текущего момента не понимаете. Время ли сейчас для мелких личных радостей? В те дни, когда озверелый враг…
– Прекратите, – Иван Александрович почти вплотную подошел к ней, – прекратите немедленно и делайте свое дело. А когда людям жениться, то их дело. Ясно?
– Мне, конечно, ясно, но я сообщу куда следует. Работники органов – и такая несознательность. Давайте документы! – рявкнула она на Игоря.
– Вы меня сознательности не учите, – возмутился Игорь, – мы свое дело делаем, а вы своим занимайтесь.
Лицо его пошло красными пятнами, руки, достававшие документы, дрожали. Инна осторожно взяла его за локоть:
– Игорек!
До этого она все время молчала, только улыбалась светло и радостно. Ее не смущало происходящее: ни эта женщина, грубая и злая, ни унылые комнаты ЗАГСа, ни скрипящие ремнями снаряжения друзья. Она просто не замечала ничего. Для нее в этом огромном мире жил сегодня всего лишь один человек – Игорь.
Заведующая доставала какие-то бумаги, рылась в столе, и все это она делала не переставая ворчать. Наконец она протянула Игорю документы:
– Распишитесь. Вот здесь… Теперь ваша жена.
– Все? – спросил Степан.
– А что еще?
– Да нет, ничего, – вмешался молчавший до сих пор Данилов, – ничего особенного, можно было бы и поздравить людей.
– Чего бог не дал, – сказал стоявший у дверей шофер, – того, значит, в лавочке не купишь.
Они вышли на улицу.
– Ух, хорошо-то как! – засмеялся Степан. – Ну, Игорек, поздравляю!
Он обнял Муравьева и поцеловал. Друзья поочередно поздравили молодых.
– Теперь куда, Игорь? – спросил шофер.
– На улицу Горького, к Белорусскому вокзалу.
– А может быть, пешком пройдемся? – вдруг сказала Инна. – Ну пожалуйста.
– А что? Давайте. – Данилов повернулся к шоферу: – Вы можете ехать в управление, мы пройдемся.
Переулками они вышли на улицу Горького. Впереди Игорь с Инной, за ними Данилов с Полесовым. До Инниного дома, где ждали молодых с гостями, было недалеко. Жила она в угловом здании у Белорусского вокзала, в самом высоком на улице Горького, в одиннадцатиэтажном. Он был последним, дальше – вокзальная площадь, Ленинградское шоссе.
– Иван Александрович, – сказал Степан, – а вы знаете, мне грустно что-то.
– Вот тебе и раз. Завидуешь?
– Да нет. Игорь женится как-то нескладно.
– Ты что же, Степан, тоже скажешь, что не вовремя?
– И не знаю даже.
– А кто нам это время определил – время любить? Неужели для прекрасного должны существовать определенные сроки? Вот тебе год на труд, вот на войну, на неприятности, а вот на счастье. Так, что ли?
Данилов помолчал немного и продолжал:
– Нет, брат, счастье – понятие постоянное. Оно должно быть стабильным, иначе жить незачем. И хорошо, что они поженились именно сейчас. Значит, это им обоим необходимо было.
Они дошли до угла Большой Грузинской и остановились. Со стороны Миусской площади шли войска. Длинная колонна людей по четыре в ряд. Шли ополченцы. Штатское пальто перетянули ремни с подсумками. Над колоннами колыхались граненые штыки трехлинеек.
Шли рабочие, инженеры, писатели, актеры. Люди самых мирных профессий, которых война заставила взять в руки оружие. Пусть в этих рядах не было геометрической точности армейских порядков. Пусть линия штыков ломалась при каждом шаге. Строй батальона объединяло другое – мужество и желание отстоять родную столицу.
Данилов, пропуская колонну, жадно вглядывался в лица людей, искал знакомых. Они наверняка были там, только он не узнавал. Вернее, не мог различить. Отпечаток мужественности, легший на лица людей, делал их незнакомыми и даже похожими одно на другое.
Рядом тяжело вздохнул Полесов. Иван Александрович поглядел на Муравьева. Игорь стоял, низко опустив голову.
Колонна шла, унося с собой запах ременной кожи и ружейного масла.
– Закурим, – предложил Данилов и достал пачку «Казбека». Он зажег спичку, дал по очереди закурить Степану и Игорю.
– Вот что, ребята, – сказал Иван Александрович, крепко затянувшись сразу затрещавшей папиросой, – нет того хуже, когда перестаешь уважать свое дело. Вот сейчас ополченцы на фронт пошли. А кто их до войны охранял? Дом их оберегал, работу, жизнь? Мы! Теперь же мы должны семьи их здесь, в Москве, защищать. Да разве только семьи? Ну давайте уйдем все в окопы. А тыл на кого оставим? Обычно армия наступает эшелонами. Первый, второй, третий. Мы, четвертый эшелон, не менее важный и нужный, чем все предыдущие. Мы охрана тыла действующей Красной армии. Подумайте об этом. А что касается опасности, так каждый из нас в любой момент может пулю схватить. – Данилов краем глаза увидел сразу побледневшее лицо Инны. – Да, – продолжал он, – конечно, горько об этом говорить в такой день, но пусть и жена твоя, Игорь, знает и гордится твоей профессией. Помните, мы – чекисты, а этим сказано все. Ну что стоим? Пошли, а то свадебный гусь остынет.
Лифт не работал. Пришлось подниматься пешком на одиннадцатый этаж. Данилов еле осилил бесконечные ступени. Сказывалось постоянное недосыпание и курение. Только сейчас он понял, как устал. Сердце колотилось гулко и прерывисто.
«Плохи дела, – думал он, преодолевая ступеньку за ступенькой, – совсем плохи. Возраст-то какой? Всего сорок один год. Мужик-то еще молодой, а сердчишко шалит. Эта сволочь Широков тогда в Саратове испортил сердце. Но ничего, в запасе есть немного времени. Мы с ним рассчитаемся. Это уж непременно!»
Их ждали. Как только на лестнице раздались шаги, дверь распахнулась. На пороге встречала гостей мать невесты.
Они вошли в прихожую, казавшуюся очень просторной, поскольку в ней не было привычных вещей. Только вешалка намертво прикреплена к стенке да в углу высилась груда сундуков и чемоданов.
– Вы извините за беспорядок, – сказала хозяйка, – эвакуируемся. Я с Инночкой еду, и бабушка с нами.
В прихожую вплыла, именно не вошла, а вплыла маленькая старушка, похожая на колобок.
– Заходите, гости дорогие, заходите! А что, все милиционеры, больше людей не будет?
– Будет, – захохотал Игорь, – и еще один будет, Анна Васильевна, только тоже милиционер.
Стол был накрыт в большой комнате. После двух месяцев казарменной жизни чистые салфетки, блестящие грани фужерного хрусталя казались непривычными, необычайно чистыми и хрупкими.
– Все запасы здесь, – сказала за спиной Данилова Иннина мать. – Как знала, икру зернистую на черный день, мол, заболеет ли кто, приберегла. Вот и пригодилась.
Что и говорить, стол по военным временам был неплохой, а запах, идущий из кухни, вызывал зверский аппетит у мужчин, несколько месяцев питающихся в столовой.
К столу не садились, ждали Инниного отца. Данилов взял с подоконника раскрытую книгу.
«За Гусь-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времени Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У паровоза было обидное прозвище: «мерин». Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие стояло вокруг задыхающегося «мерина». Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял вагоны».
Иван Александрович опустил книгу и закрыл глаза. И снова вспомнил он поездку к отцу: маленькую станцию, куда его привозил такой же паровик, лесную дорогу, поросшую травой. Обычно он приезжал вечером. В лесу было тихо, только на маленьком озерке пронзительно и звонко клекотали лягушки.
Как там его старик? Просто страшно подумать, что с ним могут сделать немцы. Но он гнал от себя эти мысли. Александр Данилов не будет сидеть и ждать фашистов. Не тот человек. Еще в Гражданку лесничий стал на время начальником уездной милиции, дрался с бандами и кулачьем. Теперь-то отец наверняка партизанит. Но все равно сердце щемило. Тревоги заполнили Данилова. Противно заныло сердце.
В прихожей послышался звонок. Иван Александрович открыл глаза. Звонок повторился. Он по-хозяйски важно дребезжал в пустой прихожей. «Наверное, отец Инны». В комнату вошел мужчина в военном костюме без петлиц и с орденом Трудового Красного Знамени на гимнастерке.
– Ну, давайте знакомиться, товарищи, – широко улыбнулся он, – я, так сказать, отец молодой. Фролов, – говорил он, поочередно пожимая руки, – Александр Петрович.
С приходом хозяина все оживилось. Женщины засуетились у стола, что-то расставляя и поправляя на нем.
– А чего стоим? За стол, за стол!
Александр Петрович обнял Инну и Игоря и повел их к столу. Только сели, загремели посудой, как в прихожей снова раздался звонок.
