Л. Пантелеев - Том 2. Республика Шкид
Когда-то в городе, сидя за уроками, они предавались мечтам о теплом лете, а теперь не знали, как убить время.
— Скучно, — лениво тянул Японец, переворачиваясь с боку на бок под жгучими лучами солнца.
— Скучно, — подтягивали в тон ему остальные. Все чаще и чаще собирались на вышке старшие и ругали кого-то за скуку.
А солнце весело улыбалось с ярко-синего свода, раскаляло железную крышу и наполняло духотой, скукой и ленью притихшую дачу.
— Ску-учно, — безнадежно бубнил Японец.
…Вечерело. Сизыми хлопьями прорезали облачка красный диск солнца. Начинало заметно темнеть. Со стороны леса потянуло сыростью и холодом. Шкидцы сидели на вышке и, притихшие, ежась от ветерка, слушали рассказы Косецкого о студенческой жизни.
— Бывало, вечерами такие попойки задавали, что небу жарко становилось. Соберемся, помню; сперва песни разные поем, а потом на улицу…
Голос Косецкого от сырости глуховат. Он долго с увлечением рассказывает о фантастических дебошах, о любовных интрижках, о веселых студенческих попойках. Шкидцы слушают жадно и только изредка прерывают речь воспитателя возгласами восхищения:
— Вот это здорово!
— Ай да ребята!
Сумерки сгустились. Внизу зазвенел колокольчик.
— Тьфу, черт, уже спать! — ворчит Воробей.
Ребята зашевелились. Косецкий тоже нехотя поднялся. Сегодня он дежурил и должен был идти в спальни укладывать воспитанников. Но спать никому не хотелось.
— Может, посидим еще? — нерешительно предложил Янкель, но халдей запротестовал:
— Нет, нет, ребята! Нельзя! Витя нагрянет, мне попадет! Идемте в спальню. Только дайте закурить перед сном.
Ребята достали махорку, и, пока Косецкий свертывал папиросу, они один за другим спускались вниз.
— Вы к нам заходите, в спальню побеседовать, когда младших уложите, — предложил Громоносцев.
— Хорошо, забегу
Уже внизу, в спальне, ребята, укладываясь, гуторили между собой:
— Вот это парень!..
Последнее время Косецкий особенно близко сошелся со старшими. Они вместе курили, сплетничали про зава и его помощницу. Теперь ребята окончательно приняли в свою компанию свойского Косецкого и даже не считали его за воспитателя.
Ночь наступила быстро. Скоро стало совсем темно, а ребята еще лежали и тихо разговаривали. Косецкий, уложив малышей, пришел скоро, сел на одну из кроватей, закурил и стал делиться с ребятами планами своей будущей работы.
— Вы, ребята, со мной не пропадете. Мы будем работать дружно. Вот скоро я свяжусь с обсерваторией, так будем астрономию изучать.
— Бросьте! — лениво отмахнулся Японец.
— Что это бросьте? — удивился Косецкий.
— Да обсерваторию бросьте.
— Почему?
— Да все равно ничего не сделаете, только так, плешь наводите. Уж вы нам много чего обещали.
— Ну и что ж? Что обещал, то и сделаю! Я не такой, чтобы врать. Сказал — пойдем, и пойдем. Это же интересно. Будем звездное небо изучать, в телескопы посмотрим…
— Есть что-то хочется, — вдруг со вздохом проговорил все время молчавший Янкель и, почему-то понюхав воздух, спросил Косецкого:
— А вы хотите, Афанасий Владимирович?
— Чего?
— Да шамать!
— Шамать-то… шамать… — Косецкий замялся. — Признаться, ребятки, я здорово хочу шамать. А что? Почему это ты спросил? — обратился он к Янкелю, но тот улыбнулся и неопределенно изрек, обращаясь неизвестно к кому.
— И это жизнь! Хочешь угостить дорогого воспитателя плотным обедом — и нельзя.
— Почему? — оживился Косецкий.
— Собственно, угостить, пожалуй, можно… но… — робко пробормотал Японец.
— Но требуется некоторая ловкость рук и так далее, — закончил Янкель, глядя в потолок.
— Ах, вот в чем дело! — Косецкий понял. — А где же это?
— Что?
— Обед.
— Обед на кухне!
Потом вдруг все сразу оживились. Обступили плотной стеной Косецкого и наперебой посвящали его в свои планы.
— Поймите, остаются обеды… Марта их держит в духовой… Сегодня много осталось. Спальня сыта будет, и вы подкормитесь. Все равно до завтра прокиснет… А мы в два счета, только вы у дверей на стреме постойте…
Косецкий слушал, трусливо улыбаясь, потом захохотал и хлопнул по плечу Громоносцева.
— Ах, черти! Ну, валите, согласен!
— Вот это да! Я же говорил, — захлебывался Янкель от восторга, — я же говорил: вы не воспитатель, Афанасий Владимирович, а пройдоха первостатейный.
Налет проводили организованно. Цыган, Японец и Янкель на цыпочках пробрались на кухню, а Косецкий прошел по всем комнатам дачи и, вернувшись, легким свистом дал знать, что все спокойно.
Тотчас все трое уже мчались в спальню, кто со сковородкой, кто с котлом.
Ели вместе из одного котла и тихо пересмеивались.
— Хе-хе! С добрым утром, Марта Петровна! За ваше здоровье!
— Хороший суп! Солидно подсадили куфарочку нашу, — отдуваясь, проговорил Косецкий, а Воробышек, деловито оглядев посудину, изрек:
— Порций двенадцать слопали.
Нести котлы обратно не хотелось, и лениво развалившийся после сытного обеда Косецкий посоветовал:
— Швырните в окно, под откос.
Так и сделали.
Сытость располагает к рассуждениям, и вот Янкель, кувырнувшись на кровати, нежно пропел:
— Кто бы мог подумать, что вы такой милый человек, Афанасий Владимирович, а я-то, мерзавец, помню, хотел вам чернил в карман налить.
— Ну вот. Разве можно такие гадости делать своему воспитателю? — улыбнулся благодушно Косецкий, но Япончик захохотал.
— Да какой же вы воспитатель?
— А как же? А кто же?
— Ладно! Бросьте арапа заправлять!
Косецкий обиделся.
— Ты, Еонин, не забывайся. Если я с вами обращаюсь по-товарищески, то это еще не значит, что вы можете говорить все, что вздумается.
Теперь захохотала вся спальня.
— Хо-хо-хо!
— Бросьте вы, Афанасий Владимирович. — Воспитатель! Ха-ха-ха! Вот жук-то!
А Япошка уже разошелся и, давясь от смеха, проговорил:
— Не лепи горбатого, Афоня. Да где же это видано, чтобы воспитатель на стреме стоял, пока воспитанники воруют картошку с кухни! Хо-хо-хо!
Косецкий побледнел. И, вдруг подскочив к Японцу, схватил его за шиворот:
— Что ты сказал? Повтори!
Япошка, под общий хохот, бессильно барахтаясь, пробовал увильнуть:
— Да я ничего!..
— Что ты сказал? — шипел Косецкий, а спальня, принявшая сперва выходку воспитателя за шутку, теперь насторожилась.
— Что ты сказал?
— Больно! Отпустите! — прохрипел Японец, задыхаясь, и вдруг, обозлившись, уже рявкнул: — Пусти, говорю! Что сказал? Сказал правду! Воруешь с нами, так нечего загибаться, а то распрыгался, как блоха.
— Блоха? А-а-а! Так я блоха?.. Ну хорошо, я вам покажу же! Если вы не понимаете товарищеского отношения, я вам покажу!.. Молчать!
— Молчим-с, ваше сиятельство, — почтительно проговорил Громоносцев. — Мы всегда-с молчим-с, ваше сиятельство, где уж нам разговаривать…
— Молчать!!! — дико взревел халдей. — Я вам покажу, что я воспитатель, я заставлю вас говорить иначе. Немедленно спать, и чтобы ни слова, или обо всем будет доложено Викниксору!
Дверь хрястнула, и все стихло.
Спальня придушенно хохотала, истеричный Японец, задыхаясь в подушке, не выдержал и, глухо всхлипывая, простонал:
— Ох! Не могу! Уморил Косецкий!
Вдруг дверь открылась, и раздался голос халдея:
— Еонин, завтра без обеда.
— За что? — возмутился Японец.
— За разговоры в спальне.
Дверь опять закрылась. Теперь смеялась вся спальня, но без Еонина. Тому уже смешно не было.
Минут через пять, когда все успокоились, Цыган вдруг заговорил вполголоса:
— Ребята, Косецкий забузил, поэтому давайте переменим ему кличку, вместо графа Косецкого будем звать граф Кособузецкий!
— Громоносцев, без обеда завтра! — донеслось из-за двери, и тотчас послышались удаляющиеся шаги.
— Сволочь. У дверей подслушивал!
— Ну и зараза!
— Сам ворует, а потом обижается, ишь гладкий какой, да еще наказывает!
— Войну Кособузецкому! Войну!
Возмущение ребят не поддавалось описанию. Было непонятно, почему вдруг халдей возмутился, но еще больше озлобило подслушивание у дверей.
Подслушивать даже среди воспитанников считалось подлостью, а тут вдруг подслушивает воспитатель.
— Ну, ладно же. Без обеда оставлять, да еще легавить! Хорошо же. Попомнишь нас, Косецкий. Попомнишь, — грозился озлобленный Цыган.
Тут же состоялось экстренное совещание, на котором единогласно постановили: с утра поднять бузу во всей школе и затравить Косецкого.
— Попомнишь у нас! Попомнишь, Кособузецкий!..
Спальня заснула поздно, и, засыпая, добрый десяток голов выдумывал план мести халдею.
