Иосиф Герасимов - Скачка
Вера Федоровна раскраснелась, Петр Петрович, завернувшись в плед, сел на диване, подал ей питья, теперь она выпила с жадностью, крупными глотками, так, что в горле у нее булькнуло. Глаза сделались злыми, с блеском.
— Ну, ты послушай... Я вернулась, только оклемалась, опять меня этот Фетев по телефону вызывает. Говорит вежливо: тут, мол, Вера Федоровна, новые обстоятельства открылись, нам надо обязательно повидаться. Ну, прихожу к нему. Он и говорит: вот, Вера Федоровна, я ваше старое дело поднял. Неувязка одна есть. Вы в окно выстрелили после того, как длинноволосого уложили, а там человек стоял, вы ему плечо пробили, инвалидом сделали. Да, говорю, он же соучастник! Это, отвечает, так, но вы могли и не стрелять. Люди на ваш крик и без того бежали. А тот, в кого вы выстрелили, калекой на всю жизнь остался, нетрудоспособным, его кое-как спасли. Получается, вы превысили необходимую оборону. Но я, говорит, этого дела сейчас поднимать не буду. Однако же хочу вас предупредить, когда суд делом Вахрушева займется и выяснится, что вы укрывали его, то тогда и этот выстрел тоже вам в зачет пойдет. Ну, а теперь сами думайте, как вам быть? Или вы сейчас протокол подпишете, или... Тут он так нехорошо усмехнулся: впрочем, говорит, я и до утра могу подождать. Переночуете, как в тот раз, у нас. И берет бланк со стола... Я тогда ему говорю: если можете до утра подождать, то дайте мне в Синельник съездить. Он задумался, опять по-своему походил, согласился. Я к Ивану, думаю: как он скажет, так и буду делать. А Ивана всего затрясло. Он мужик неробкий, но кто же такое выдержит?! Может быть, если бы не увечный был, то по-другому бы все воспринял. А тут... Да подписывай, говорит, ты этому коту, что он хочет. А то ведь и вправду тебя загребут. Они умеют, если им надо. У Антона вот Найдин есть, он его в беде не оставит, он его из любого пекла вытащит. А у нас какая защита? Тебя если загребут, что я с нашими девками делать буду? Одной рукой много не заработаешь. От досады-то Иван даже заплакал. Вот, суди меня, Петр Петрович, как хочешь суди, а поехала я в область и все подписала этому рыжему. Он мне и говорит: только не вздумайте на суде отпираться, а то вас за ложность показаний привлекут... Мне бы к тебе, Петр Петрович, да я испугалась. Мне и сейчас страшно.
Все в Найдине бушевало, он не терпел несправедливостей, бесился иногда от них люто, но теперь он не мог дать волю своей злости, не мог ничего выплеснуть наружу, и от этого становилось еще тяжелее, он сжался весь, боясь распрямиться, боясь, что сердце разорвется от гнева.
Найдин не сомневался: рассказанное Верой Федоровной — правда, может быть, даже только часть правды, потому что всего она поведать не могла, да такое и не передашь словами, через это надо хоть отчасти самому пройти, чтобы уяснить весь ужас насилия над человеческим достоинством, когда страх оказывается сильнее, настолько сильнее, что вынуждает человека пойти на подлость...
Ему нужно было посидеть тихо, и он сидел, не шевелясь, и Вера Федоровна сидела, словно затаилась, боясь помешать ему, но время текло, и оно не могло вечно уходить в молчании. Он еще раз горестно вздохнул, и тут неожиданная мысль мелькнула у него:
— Ну, а этот,— тихо спросил он,— бригадир... Урсул. Он-то почему? Ведь на себя наговор...
— Не знаю,— сразу же ответила Вера Федоровна.— Я ведь и суда не помню. Словно в дурном тумане была. С головой у меня... Забыла все. Даже, что вас там не было, забыла.
— Так-то так,— задумчиво проговорил Петр Петрович,— конечно, и забудешь... И все же. Не могли же такого крепкого мужика против себя заставить говорить.
— Не могли,— кивнула Вера Федоровна.— А может, и могли. Эти шибаи, они пуганые. С ними ведь по-разному можно... Слышала я, будто иногда один садится, чтобы других спасти. Ведь семьи у них большие... Однако этот Урсул-то заболел.
— Откуда знаешь?
— Да приезжала сродственница его. Вещички у него в Синельнике кое-какие остались. Она и сказала. Он на вид такой здоровый был. А так сердце у него слабое. Видно, переживал сильно.
— Вот ведь, черт возьми,— досадливо сморщился Петр Петрович. Первая вспышка гнева прошла, и он обрел ясность мысли, старался говорить спокойно и твердо.
— Что же делать-то, Петр Петрович? — тихо спросила Вера Федоровна.
— А что делать? По совести поступать,— сказал он.— Вон садись к столу, пиши все, что мне рассказала.
— Кому писать-то?
— Генеральному прокурору и мне,— вскинулся он.— Так сверху и поставь: Петру Петровичу Найдину, Герою Советского Союза. И не бойся ничего. Уж защитить-то тебя я сумею. Или не веришь?
— Верю, Петр Петрович,— покорно согласилась она.— Как не верить? — И встала со стула, чтобы сесть в кресло у письменного стола.
4
Потом Сергей Кляпин вспоминал: весь этот день его мучили нехорошие предчувствия. Вроде бы ничего особенного не происходило. Утром он, как обычно, заехал за Трубицыным, отвез в исполком, поставил машину под дерево — он любил ее тут ставить, когда ему надо было о чем-нибудь поразмышлять. Зачем снова здесь объявилась Светлана? — думал он. В доме у них все в порядке, в отпуск она давно сюда не ездила, Антона нет... Он краем уха слышал, будто Светлана добралась туда, где Вахрушев отбывает срок. Значит, он ей мог многое наговорить...
Однако же сколько он ни думал, для чего приехала Светлана, так ни до чего и не додумался. Сам не заметил, как заснул, хотя старался не спать в машине, когда ждал Трубицына. Слава богу, его разбудила машинистка Клара, постучала по стеклу:
— Вставай, Серега, подавай машину шефу.
Все же предчувствие неприятности весь день саднило душу, и он старался ездить осторожно, хотя езды было немного, да и Трубицын отпустил его рано. Отогнал машину в гараж, там же умылся, облегченно вздохнул: ну, кажется, пронесло, и пошел домой.
Он отворил дверь, услышал еще в прихожей женские голоса, раздававшиеся из большой комнаты, и, едва переступил порог, вздрогнул: за круглым столом сидели Неля со Светланой, и обе чему-то весело смеялись. Неля увидела Сергея, воскликнула:
— Сережа! А у нас, видишь, гостья. Тебя дожидается...
Сергей так перепугался, что чуть не бросил в лицо жене: «Дура!» Она заметила его нахмурившийся взгляд, всплеснула руками:
— Ой! Или опять машину зашиб?
— Порядок,— ответил он и попытался улыбнуться Светлане, легонько отстранил жену, шагнул к столу, протянул руку, сказал: — Очень рад. Такая, понимаешь, профилактика. В гости или дело?
Она смотрела на него темно-зелеными глазами, в них роились бесенята, она улыбнулась.
— По делу, Сереженька,— ласково сказала Светлана, повернулась к Неле, попросила: — Нелечка, можно мы одни побудем, посекретничаем? Не заревнуете?
— Да куда там,— махнула рукой Неля, застыдилась.— У меня дела на кухне.— И вышла.
И сразу же Светлана с необычной легкостью вскочила, оказалась рядом, почти лицом к лицу. Сергей уловил сладковатый запах ее духов.
— Ну, Сереженька,— сказала она,— может, поведаешь мне, как ты умудрился, сидючи в машине, видеть, что Урсул дал взятку Антону? Или ты через стенку купюры посчитал? — Схватила его за грудки, тряхнула, зашипела: — Ты меня знаешь! Я из тебя сейчас душу вытрясу, ты мне правду выложишь!
— Ты чего, ну, чего?! — шепотом проговорил он.— Ты того...
— Того, сего...— трясла она его.— Говори! А то я тебе все припомню... все, что ты тогда на дороге мне наговорил. И как с людей поборы собираешь. Лучше мне скажи, чем отцу. Он вот-вот прискачет...
Он испугался и ее, и Найдина, и всего того, что происходит в его доме, испугался, что услышит их Неля или сбегутся соседи, а Светка, она такая, она и при всех начнет качать права.
— Да отпусти ты,— все так же шепотом проговорил он.— Я скажу... Все скажу...
— Нет уж,— ответила Светлана, так и не отпуская его рубахи.— Это я тебе скажу. Все, как было. Фетева испугался? Мол, ты же сидел, Кляпин, у меня ка тебя бумаги есть. Если на Антона не понесешь, я бумаги пущу в ход. Будет уже рецидив. Вот ты в штаны и наложил, Серега. И на Антона понес. Того, чего и видеть, и слышать не мог. А я это раскопала. Ты Найдина знаешь. Он за правду до самых верхов дойдет. Его пустят. Тогда тебя за лжесвидетельство так припекут... Да и совесть у тебя есть? Ведь из-за твоих показаний Антону восемь лет влепили. Я думала, пусть ты там сидел, но все же хоть что-то человеческое в тебе осталось. А ты даже перед малой угрозой трухнул, не побоялся честного человека закопать... Слышишь, гад?!
Он сразу сделался мокрым, чувствовал, как пот выступил на лбу, на груди, наверное, прошел через рубаху. Он думал прежде: она не знает, а если и узнает — не беда, выкрутится, но если старик Найдин... Того и в самом деле никто не остановит.
— Все так было? — спросила она, дыша ему в лицо, толкнула, и он упал на стул. Она вынула из сумки лист хорошей бумаги, подала ему шариковую ручку.
