Владимир Амлинский - Ожидание
— Не о вас речь. Мы уже цепочку взяли. Но представьте себе, человек из определенных краев вернулся. Вокруг него начинают группироваться старые знакомые… И вот на этом фоне в районе что-то случилось. Вот и начинаешь думать, есть тут связь или нет. Вам это нужно? Нет. И нам, кстати, это не нужно.
— Ладно, начальник, — сказал Иван. — Мы вас поняли… Вы нас тоже поймите…
Участковый пошел к двери. Но мать, видно, не собиралась его отпускать.
— Нехорошо так. Все-таки уважать надо людей… Окажите нам честь, а Ивану доверие… Прошу вас к столу.
Вячеслав Павлович уже пододвигал стул.
— Ну ладно, посижу минутку, — согласился лейтенант.
Через минуту появился штофик с водкой, остатки вчерашнего пиршества. Вячеслав Павлович точной рукой, не целясь, разлил беленькую в мелкие рюмочки.
— Ну, вздрогнем! — сказал он.
Все, даже мать, быстренько вскинули рюмки. Только лейтенант не шелохнулся, все осеклись, замерли, чувствуя разницу между собой и им, таким молодым по возрасту и с виду похожим на всех обычных парней, но являющимся в полном смысле слова представителем власти.
Мать начала очень бодро, настолько бодро, что Ивану показалось, будто это наигранно, она улыбалась и говорила громко, а глаза были потухшие, но вдруг голос ее сломался, и все лицо быстро и сильно побледнело, и рот дернулся, будто она поперхнулась костью.
Она замолчала и села на стул.
— Да что ты, Ната? — сказал Вячеслав Павлович.
Иван удивился этому имени: «Ната». Разве у матери есть и такое имя? Никогда он не слышал, чтобы кто-нибудь ее так звал.
А она между тем тяжело сползала со стула. Иван с опозданием, Вячеслав Павлович на мгновение раньше кинулись к ней. Иван поддерживал ее за руки, старался, чтобы она не упала, с ужасом чувствовал безвольную, неуправляемую тяжесть ее тела. Вячеслав Павлович начал метаться по комнате, беспомощно размахивая руками, что-то искал, что-то неразборчиво бормотал.
Иван с усилием подтащил ее к дивану, подложил под голову подушку, увидел, как набухшие веки начали прикрывать глаза, дотронулся до ее лба, и ему показалось, что лоб холодеет. Вячеслав Павлович увидел лицо Ивана и закричал.
Лейтенант быстро и деловито, как врач, подскочил к матери, склонился над ней, взял руку, нащупал пульс, глазами приказал Вячеславу Павловичу, чтобы тот перестал бегать, чтобы замолчал.
В комнате стало тихо, лейтенант сидел, выражение лица у него было колдовское, а Иван и Вячеслав Павлович со страхом и надеждой смотрели на него, как на врача.
— Прощупывается, — сказал лейтенант. — Но слабенький…
Он покопался в пиджаке, нашел цилиндрическую металлическую коробочку, откупорив ее, сунул матери что-то в рот. Зубы ее были сомкнуты, он стал с усилием разжимать челюсти, но она сама неожиданно открыла рот, по-собачьи, языком взяла таблетку, что-то надтреснуто, неразборчиво прошептала.
— Сейчас, сейчас получше будет, — говорил лейтенант. — Это — хорошее средство, проверенное. Валидол.
То ли средство помогло, то ли мать сама справилась, но лицо ее начало окрашиваться слабым румянцем, она провела рукой по лицу, сказала виновато и тихо:
— Ну вот… напугала всех.
— Вот видите, помогло, — возбужденно говорил лейтенант. — Нелишне иметь при себе. Я иногда в сильную духоту, в жару или как понервничаю сам употребляю, оно кислое, приятное, вроде мятной конфеты…
Он еще раз пощупал пульс у матери и сказал:
— Ну вот, теперь все в порядке… Я уж пойду, пожалуй.
— Нет, погодите, — слабым голосом сказала мать. — Сейчас Слава чаю поставит.
Вячеслав Павлович, весь еще напуганный, сжавшийся, покорно выскользнул на кухню.
Мать лежала на диване, а Иван с лейтенантом молча сидели у большого обеденного стола. Иван сказал лейтенанту:
— Давай, лейтенант, по маленькой — за мать.
Лейтенант посмотрел на Ивана, подумал, согласился:
— За мать выпью… Чтобы не было у нее больше с тобой неприятностей. Согласен?
— Согласен, лейтенант. И чтоб ты ее больше не пугал.
Они чокнулись, выпили. Вячеслав Павлович возился на кухне, чашки звенели, круто, громко закипал чайник.
— Ты, лейтенант, за меня не бойся, — сказал Иван. — Я уже старый. Я вот лет на десять тебя старше. А может, и на сто… Я уже устал, да и здоровье не то, так что можешь за меня не волноваться.
— Только потому, что здоровье не позволяет, — сказал лейтенант.
— Не только. Есть еще много, много других причин, да ведь мы еще не сошлись так близко, чтобы рассказывать.
— А близко нам и не надо, — сказал лейтенант.
Вячеслав Павлович уже принес чай, пироги, варенье.
Пропустили еще по одной перед чаем. Попили чаю, не торопясь, поговорили о чем-то незначащем, неважном.
— Где живете-то? — спросил неожиданно Вячеслав Павлович.
— Между небом и землей, — усмехнулся лейтенант.
— То есть?
— А вот так. Обещали дать с назначением, но уже год тянучка идет. Холостой, семьи нет, вот и таскаюсь с квартиры на квартиру по углам. А ведь мог в Средней Азии остаться работать. Я в Ташкенте училище кончал. Бывал кто? — спросил участковый инспектор.
— Я бывал, — сказал Иван. — Приходилось.
— Так вот, как приехал из Ташкента, так и не устроюсь.
— Что же это?.. И вас, выходит, обделяют? — сказал Иван. — Не дело. Власть своих не должна обижать.
— У нее все свои, — сказал лейтенант.
— Выходит, что и я свой?
— А то какой же? Ты, можно сказать, нарыв на теле общества, но свой.
— Спасибо за комплимент, начальник.
— Да нет, я не в настоящем времени имею… Я имею в прошедшем. А то кто ж ты был, как не нарыв… Роза, что ль, чайная?
— Ну, опять пошли не в ту степь, — сказал Вячеслав Павлович. — Конечно, нарыв, а то кто же, только был нарыв, да лопнул. А теперь новая кожа наросла. Не так ли, товарищ лейтенант? А с квартирой безобразие.
— Оставайтесь у нас, — сказала мать. — И места много, и Иван у вас под рукой. Чуть набедокурит — сразу за шкирку.
— А что, — сказал Иван, — идея. По крайней мере, не соскучитесь.
Все улыбнулись, и лейтенант тоже, но как-то невесело. Он поднялся с места, но Ивану показалось, что скорее по необходимости, чем по желанию… Видно, не так уж и хотелось ему уходить из теплого, обжитого дома на квартиру, которую он снимал.
— До свидания, товарищи, — сказал он официальным, таким же, как вначале, тоном. Он постоял, поглядел в раздумье на Ивана и добавил тем же тоном, только понизив голос: — А ты, Иван, на днях зайди куда надо. Ко мне лично.
— Будет сделано.
— И вообще, — сказал лейтенант, — надеюсь…
— Все будет нормально, товарищ лейтенант, чин чинарем.
— Ну, спасибо и будьте, — бросил лейтенант и ушел.
— Про свое не забывает, — сказал Вячеслав Павлович. — Из молодых, да ранний.
— А что, вроде симпатичный, — сказала мать.
Иван промолчал. Может, и симпатичный. А может, и нет; лично для него, Ивана, все они симпатичные.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Правда, был один. Лет двенадцать назад Иван возвращался из колонии с Урала, отбыв свой срок. Возвращался он к старым друзьям и знал уже заранее, что начнется все снова, потому что тогда ни к чему другому интереса не имел. Но в дороге об этом думать не хотелось.
Была весна, он стоял все время у окна вагона и смотрел с нежностью на то, что давно уже не видел, от чего отвык: на мелькавшие домики, на темные голые поля, на проносящиеся станции, где скорый не останавливается, на мальчишек, что-то громко, возбужденно кричащих вслед поезду.
Зябко ему было, и странно, и одиноко, и интересно… Чувствовал он себя и молодым и старым, глупым, как лопоухий щепок, и хитрым, как травленный на охоте волк.
Шел он сквозь вагоны спокойно и медленно, не прыгая на ходу, не свисая с подножек, никуда не торопясь, а просто так, пассажир, идущий в направлении вагона-ресторана. Ему нравилось идти по вагонам, на секунду заглядывая в чужую жизнь: вот эти спят, а те играют в карты, а третьи пьют вино, а вот девушка на нижнем боковом, в некупированном вагоне. Вот что его интересовало сейчас: не деньги, не работа, не будущее, а девушки, стоявшие у окна, сидевшие у столиков, читавшие, лежавшие на сиденьях, спящие и притворяющиеся, что они спят. И не то чтобы он конкретно чего-то хотел от них, хотя, конечно, и это было, но просто ему было хорошо и радостно, что они есть, вот тут рядом, отделенные от него не стеной, не проволокой, а тоненькой вагонной перегородкой, а некоторые ничем не отделенные.
Он разглядывал их и разговаривал с ними, записывал их адреса, все они сходили на разных станциях, махали ему ручкой, делали грустные глазки, но кто-то там их встречал, ждал, а он ехал дальше. За одной он ухлестывал довольно сильно, она была спортсменка и ехала на сборы. Ее окружали рослые парни с румяными ряшками. Иван таких не уважал: они все казались ему глупыми и занимались не делом. Хоть были они с виду и здоровы, и рослы, и мускулисты, но Иван представлял себе, что если понадобится, если жизнь заставит, то он будет ломать их как захочет и давить, как приземистый, худой волк может задавить любую рослую и мордастую овчарку, даже если у нее на шее болтается несколько золотых медалей. Но заводиться с ними без причины он не собирался, настроен был по-весеннему мирно, да и к чему ему валиться на чепухе?
