Ахмедхан Абу-Бакар - Снежные люди
— Баркалла, баркалла, спасибо! — кланялся Раджаб на все стороны. — Да сохранятся ваши головы на плечах, чтоб радовались ваши дети! Я рад, что сижу с вами. Но горько мне сознавать, что, быть может, это последний раз в моей жизни…
— Да что ты? Почему последний раз?! — возмутился Кара-Хартум. — Еще не раз мы сядем за один стол, пока живы, пока есть овцы в колхозных отарах…
— Но без меня… Ведь никто не поверит, все скажут: «Это ты нарочно!»
— Никто не скажет! А мы? — Во хмелю даже Чамсулла стал щедрым. — Как-никак я все же парторг! Ты, Раджаб, настоящий мужчина, тебе ли отчаиваться… Ну, сгорели документы… Бумажки! Стоит ли из-за них плакать? Да я бы сжег все бумаги на свете! Мухтар, да успокой ты его душу! Ну, что это за человек: все переживает и переживает…
— А что ж делать? У меня семья, дети…
— Не говори так, а то плакать хочется! Я — ревизионная комиссия, — ударил себя в грудь Хамзат. — Мы-то знаем, что это не ты поджег! Да и зачем тебе поджигать, вредить самому себе. Разве не так, Чамсулла?
— Верно! Именно так! А ты как думаешь, Мухтар?
— Чепуха все это, — сказал наконец и Мухтар. — Составим эдакий длинный-длинный акт — и дело с концом. А если поймаем снежного человека, то взыщем с него.
— Умные слова сказал Мухтар! — воскликнул Кара-Хартум. — Эх, хороший ты человек, Раджаб! Зачем нам жизнь, если не сможем постоять за тебя?!
— Постоим! — закричал Хамзат, подставляя свой бокал. — Лей, Раджаб! Лей, щедрая душа!
И еще не раз выпили за Раджаба и сказали такие слова, что хозяин даже вытащил носовой платок, чтоб утереть слезы. Из всего этого выходило непреложно и очевидно, что нет на свете человека честнее и вернее, чем Раджаб; друзья могут положиться на него, как на самого себя, ибо у него чистая душа и нет в ней никакого изъяна…
— Какие вы хорошие, друзья! — вскричал вконец растроганный Раджаб. — Клянусь, откровенно скажу: до этого дня каждого из вас, бывало, я ругал, поносил за глаза. Дурак я был! Не знал! Но отныне, вот увидите, буду, как родных братьев, любить. Кроме вас, мне никто не нужен…
— Я же говорил, что у него душа нараспашку! — воскликнул тронутый такой откровенностью Кара-Хартум. — Да, Раджаб, узнать настоящего друга нелегко: не пуд соли надо съесть, а тонну…
Тут выпили еще по бокалу, и уже, как говорится, все расцвели, что павлиний хвост. Обычно горцы, даже совсем пьяные, не целуются, но Раджаб не выдержал, кинулся и расцеловал всех, утирая платком слезы счастья. И сразу же ткнулся в подушку и разрыдался, всхлипывая и невнятно причитая. Все бросились утешать. Раджаб обернулся к этим милым, дорогим людям, громко высморкался и жалобно сказал:
— Друзья мои, мне тяжело, очень тяжело…
И вновь зарыдал.
— Ну что ты, брат наш! Ну что ты…
— Разве так можно, дорогой?..
— Если б вы знали, как мне тяжело! А-а-а! — и вновь громкий плач.
— Ну что ты! Стыдно… Услышат женщины! Мужчина — и плачет.
— Не могу… Не могу сдержаться! Я так виноват, так виноват перед добрыми, хорошими людьми… Перед друзьями…
— Да о чем ты говоришь? Ни в чем ты, брат, не провинился. Что ты, право!
— Не могу больше молчать. Не могу! Я откроюсь перед вами… Ведь это я сам… Я сжег документы!
— Это уж ты врешь, — недовольно покачал головой Кара-Хартум. — Хотя от тебя всего можно ожидать… Но это уж ты наговариваешь на себя. Выпил лишнее.
— Нет, нет, нет! Теперь я говорю правду. Поверьте! Вы такие хорошие, такие милые! Наконец-то у меня есть настоящие друзья. С вами мне ничто не страшно: могу один поймать каптара и привести за ухо в аул… Как легко сейчас на сердце! Спасибо вам, друзья. Спасибо!
— Не верьте, не верьте ему… Он спьяну, он всегда так, когда выпьет лишнее! — заголосила жена Раджаба, услыхав слова мужа.
— Ты, женщина, не вмешивайся в мужской разговор! — возразил Одноглазый и показал на дверь. Жена вышла.
— Его надо уложить. Ну, что вы все стоите? — сказал Хамзат. — Вы же видите, что он болтает чепуху.
Мухтар и Чамсулла переглянулись, не зная, верить или не верить. И все-таки они не могли допустить, что такой радушный, щедрый хозяин пошел на преступление, не пожалел жену и детей… Нет, они не хотели верить!
— Да, да, Раджабу надо отдохнуть, а нам пора по домам, — сказал Чамсулла.
— Нет, я не хочу спать! — возразил Раджаб, вырываясь из рук Касума и Хамзата. — Хочу быть с вами. Хочу выпить еще бокал вина… А-а-а! Когда я врал, вы пили, вы расхваливали меня, были друзьями… А теперь, когда сказал правду, отворачиваетесь, бросаете? А я-то думал, что нашел настоящих людей! Доверился… Какие же вы жалкие! — крикнул кладовщик.
— Раджаб, дорогой, не надо. Зачем такие слова? Мы же твои друзья, — уговаривал Кара-Хартум. — И пить больше не надо, хватит.
— Нет, не хватит! — Раджаб налил в свой бокал вина. — Если вы друзья, то пейте со мной. Ну, что вы уставились на меня, а? Удивляетесь? Да, это я, я уничтожил документы, потому что там много недоставало… Ну, чего же вы замолчали?
— Пора по домам! — сказал Мухтар и стал одеваться.
Стал одеваться и Чамсулла.
— Что, убегаете? Угостились, теперь домой пора? — зло усмехнулся Одноглазый. — Уходите, все уходите!
— Одумайся, Раджаб, что ты говоришь?! Сам же пригласил и сам же гонишь гостей?! — возмутился Кара-Хартум.
— Да, неприятен я вам, когда говорю правду. Ну, да шайтан с вами, буду пить один!
Раджаб снова сел за стол, опорожнил еще бокал.
— Ха-ха-ха! — расхохотался он вдруг. — Ну и друзья же у меня! Садитесь, садитесь! Это я просто хотел посмотреть, проверить, какие вы будете, если совру такое… Нет, нет, ничего я не сжигал! Зачем? Садитесь спокойно…
Но больше никто не сел за стол. Все оделись и как будто разом протрезвели. Раджаб проводил их до ворот, недоумевающих и оскорбленных тем, что над ними посмели так подшучивать… Да, всего можно ждать от этого негодяя, думал каждый, но никто не сказал этого вслух: неловко, еще так недавно они щедро, не жалея красок, хвалили за трапезой Раджаба.
И только посторонний для всех Касум сказал:
— Странный он человек! То ли хитрит, то ли глуп… Скорее всего хитрит. Ведь случается, что и дверной крючок закрывается сам по себе…
В ГОРНЫЕ УЩЕЛЬЯ, НА ВОЛЮ!
Я надеюсь, читатель, что вам не приходилось ночевать в тюрьме одного из горных районов Дагестана? Вот и хорошо: не такое это место, чтоб стоило там ночевать.
А между тем Хажи-Бекир живет там уже не один день…
Давно ли он видел снежную чалму Дюльти-Дага и тучи, сбежавшиеся в ущелье, как отара серых овец? Давно ли над ним клекотали в вышине орлы и вольный ветер гор свистел в ушах? Да и он сам был волен почти как ветер: захотел бы — и поехал на самый Тихий океан; или в горы Тянь-Шаня; или на перламутровое Белое море; или даже в Злату Прагу по туристской путевке. И везде ему продавали бы лучшие билеты, проводники стелили постели на вагонных полках, официантки подавали дымящиеся паром тарелки…
А теперь мир сократился до этой клетки с решеткой на окне и дубовой запертой дверью в каменном пустом доме на два этажа. И никуда не уйдешь отсюда. И никому нет до тебя дела в родном Шубуруме: нет тебя ни в живых, ни в мертвых; словно и не жил никогда сельский могильщик Хажи-Бекир, словно никто и никогда не нуждался в его услугах; будто проклят он всеми навеки и выброшен из аула, как дохлый пес. Загнали его в эту тесную мрачную клетку и заперли. Три раза в день по полбуханки хлеба, ведро холодной воды, в обед похлебка, какую, бывало, готовила Хева отелившейся корове, обрубок пня, чтоб сидеть, и топчан с матрацем, набитым не соломой, а будто хворостом, с одеялом, что пахнет сыростью, как паршивая овца весной, — вот и все, что осталось Хажи-Бекиру от всех богатств мира. И так на многие годы. Клетки на колесах, клетки в каменных домах, клетки за колючей проволокой. Холодные, ледяные края…
Есть еще у Хажи-Бекира собеседница — тюремная крыса ростом с кролика, которая ночью забирается к нему в постель, отчего могильщик вскакивает с проклятиями. Но крыса бесстрашна и ведет себя полновластной хозяйкой.
Сперва Хажи-Бекир, как одержимый, кидался на крысу, чтоб ее уничтожить. Потом стал беседовать, будто желая, чтоб она заговорила. Но крыса есть крыса, и нечего от нее ждать…
«Каждый будет покойником, — мрачно размышлял Хажи-Бекир. — Но зачем же торопиться, зачем прежде времени забираться в могилу, хотя бы даже вот такую: с окошком?» Когда-то ему казался величайшим бедствием глоток горячего бульона: из-за него выгнал жену! Ох, если б ему теперь дали этот бульон! «Я был безумцем, — говорит он теперь крысе (больше некому!), — понимаешь, я был настоящим сумасшедшим!»
Могильщик оброс — хоть стриги бороду ножницами. И в густой бороде четко выступила седина, которой раньше что-то не замечал. Еще бы! Столько пережить и не поседеть!
