Виктор Баныкин - Андрей Снежков учится жить.
Пришел на берег и Дмитрий Потапыч с Алешей. Мальчик держал в руках удилище и баночку с червями. Всю дорогу он шел важно, как заправский рыбак, и не обращал никакого внимания на своих сверстников, у которых не было удочек.
Завидев Волгу, он забыл о напускной солидности и во всю прыть пустился к майне, высматривая себе удобное для рыбалки место.
— Васька, — закричал он, приметив среди мальчишек своего товарища. — У меня леска волосяная, лучше твоей!
Дмитрий Потапыч здоровался с рыбаками, приподнимая над головой малахай, с одними перебрасывался словцом, с другими останавливался поговорить, и шел по берегу дальше, к своим лодкам. Лодки у них с Константином были новые, в ремонте не нуждались, но старика тянуло на Волгу, хотелось повидать Евсеича, уже третий день пропадавшего на берегу.
В сдвинутой на затылок шапке Евсеич конопатил перевернутую вверх днищем лодку, ловко орудуя долотом и маленьким топориком.
— Бог в помощь, годок! — приветствовал Дмитрий Потапыч своего друга.
Евсеич проворно выпрямился и протянул подошедшему руку.
— Тружусь, как жук вожусь, — улыбнулся он нестареющими, веселыми глазами.
— Припекает? — спросил Дмитрий Потапыч, заглядывая в раскрасневшееся лицо приятеля с проступившими капельками пота у широкого приплюснутого носа.
— Эге, весна свое берет, — ответил Евсеич и, сняв с головы шапку, посмотрел на влажную, пропахшую потом, засаленную тулью.
И старики постояли минуту-другую молча, нежась под солнцем.
* * *Константин с каждым днем становился беспокойнее. Ночами он плохо спал, и во сне ему все мерещился сруб нового дома. Проснувшись, он ощущал запах влажной смолистой щепы.
Целые дни он проводил во дворе, отрывал из-под снега бревна, ходил к плотникам и подолгу рядился с ними о плате за постройку. Потом возвращался домой, перебирал в сарае тес, прикидывал в уме: хватит ли его на крышу и другие работы.
Уставший и взволнованный, он усаживался на ступеньку крыльца, грелся на солнышке и все думал о своем доме.
Из кухни выходила Катерина босиком, в подоткнутой юбке и просила мужа пойти в избу и отдохнуть.
Константин неохотно отвечал:
— Ладно, приду, — и продолжал сидеть.
Пришел из школы Егор, как-то сразу выросший за эту зиму. На нем был короткий и узкий в плечах суконный пиджак нараспашку. Константин сказал:
— Давай-ка, Егорка, перевернем бревнушки, чтобы их лучше просушило.
Отец с сыном взяли колья и начали ворочать лес. Ворочали они его долго и старательно.
Отворилась калитка, и во дворе появилась Маша.
— А вы все работаете? — приветливо улыбнулась она. — Может, помочь?
— Где уж тебе, — снисходительно засмеялся баском Егор и важно добавил: — Не женское дело!
Маше не хотелось идти в дом, она остановилась на крыльце и, ни о чем не думая, долго смотрела на горы, сверкающие снежными вершинами. Но она не видела Жигулей, она совсем не замечала ничего вокруг, она даже забыла, казалось, о своем существовании.
На работе Маша тоже часто теперь впадала в такое состояние. Она отодвигала в сторону арифмометр и, оболокотившись на расчетные ведомости, минутами глядела в окно. На Машу обращал внимание бухгалтер, лысый, в очках, пожилой мужчина, страдавший изжогой, а она по-прежнему была где-то далеко со своими мыслями. Чтобы избавить ее от неприятного объяснения, смелая, бойкая девушка Валентина Семенова громко говорила:
— Мария, дай мне резинку!
Маша оборачивалась к подруге — бледной, угрястой девушке, — и вместо резинки протягивала ей карандаш, а Валентина изгибалась и весело шептала в заалевшее Машино ухо:
— В тебя наши очки влюбились...
Постояв на крыльце еще некоторое время, Маша прошла в свою комнату. Она сняла шерстяное платье и надела домашнее, с короткими рукавами, поправила перед зеркалом волосы, пристально разглядывая появившиеся около носа веснушки.
С замужеством Маша вся как-то изменилась. Она стала задумчивее и медлительнее в движениях. Миловидное лицо с ямочками на пухлых, слегка разрумянившихся щеках кротко и застенчиво улыбалось, когда к ней кто-нибудь обращался.
Если нечего было делать в кухне, Маша садилась в комнате перед окном, возле столика с кружевной скатертью, брала книгу, читала одну-две страницы, потом опускала книгу на колени и смотрела на голубую с белыми лилиями фарфоровую вазу для цветов — подарок Павла.
Она думала о наступающей весне, и в груди теснились неопределенные желания: глухая тоска о чем-то несбывшемся и какие-то стремления к неизвестному, загадочному, к тому, что не имеет имени, но волнует и тревожит.
Павел все больше и больше втягивался в работу. С промысла он нередко возвращался поздно. Он заметно похудел, серые глаза его ввалились и под ними появилась синева, но домой он приходил возбужденным и бодрым, будто и не уставал. Павел рассказывал Маше о своей учебе на курсах, о соревновании между вахтами, о новом оборудовании и о многих других делах бригады, которые принимал близко к сердцу.
Как-то под вечер, в один из последних дней месяца, он пришел особенно оживленный.
— Машенька, поздравь, — весело сказал он. — Наша буровая план выполнила. Первой на промысле!
За обедом Павел много и с охотой ел и все находил вкусным: и щи, и пшенную кашу, и оладьи в сметане.
— Устал? — спросила Маша.
Павел поднял на нее глаза, и они загорелись юношеским огоньком, и он вдруг так преобразился, что Маше захотелось обвить его ребячески тонкую шею и целовать его долго-долго.
— Когда работа спорится, не замечаешь усталости, — сказал Павел, опуская глаза. — А нынче проходка скважины шла хорошо. Оглянуться не успел, как и дня нет.
Покончив с обедом, Павел обычно шел в комнату и, почитав газету, садился готовиться к очередному уроку. Когда из района привозили новые фильмы, он с Машей ходил в клуб. Но на танцах они не бывали: не хватало времени. Маша записалась в кружок кройки и шитья и теперь не пропускала ни одного занятия.
В этот вечер Павел особенно долго читал «Правду». А потом, опустив на колени газету, задумчиво сказал:
— Да-а... Плохи же там дела...
— О чем ты? — спросила Маша, занятая вышивкой дорожки.
— Война в Европе все разгорается. Немцы Англию каждый день бомбят.
И он снова углубился в чтение. Маша бросила работу и промолвила:
— Павел, неужели и нам придется воевать?
— Кто знает? Может быть... — Павел взглянул в побледневшее лицо жены и замолчал.
Ему вдруг стало жалко Машу: ну зачем, зачем он ее так растревожил?
В другие вечера, случалось, устав от занятий, Павел снимал со стены гитару и спрашивал Машу:
— Сыграешь?
Маша брала из рук Павла гитару, пробовала струны и начинала играть что-нибудь протяжное и грустное. Если она была в настроении, то негромко подпевала. Пела Маша с чувством, и слушать ее было всегда приятно. Павел нежно обнимал жену, откидывал назад голову, и замирал, довольный своим счастьем.
Маша расходилась все больше и больше. Немного кокетничая, она пела, ласково заглядывая в лицо Павлу:
Меж крутых бережковВолга-речка течет,А по ней на волнахЛегка лодка плывет...
«Кажется, я его люблю», — растроганная и возбужденная, говорила себе Маша.
А Павел думал о том, какая у него хорошая, милая жена и какое большое выпало ему счастье.
Но такие вечера случались не часто. Почти постоянно Павел бывал уравновешенным и даже, когда Маша мечтала вслух, например, о том, как летом во время отпуска они будут жить на тихой Усе, он рассудительно замечал:
— Надо к тому времени полог брезентовый достать.
— Зачем?
— Палатку сделаем, чтобы дождь не промочил, ежели ненастье случится.
Рассуждения мужа Маша находила будничными, скучными, и ей уже не хотелось после этого ни о чем говорить.
А Павел продолжал:
— Тебе тогда придется беречься да беречься!
Маша молчала. Павел не допускал мысли, что у них может не быть ребенка. Каждый вечер, ложась в постель, он спрашивал Машу:
— Ничего не чувствуешь?
— Нет, — смущенно и подавленно отвечала она.
И это неведение уже начинало тревожить и угнетать Машу, а вопросы Павла больно кололи в самое сердце.
Как-то после работы он поспешно вошел в комнату в промасленной спецовке. Маша шагнула к нему навстречу, но вдруг взялась руками за шею и отвернулась, прижалась лбом к спинке кровати.
Павел бросился к жене.
— Что случилось? — испуганно спросил он, боясь дотронуться до жены, чтобы не причинить ей лишнюю боль.
— Плохо... тошнит меня... — неожиданно Маша повернула к нему бледное лицо и закричала: — Уходи скорее, от тебя нефтью пахнет... Ой, не могу!
С этого раза Маша не могла переносить запаха нефти. Возвращаясь с промысла, Павел на кухне снимал спецовку, долго и старательно умывался с мылом. Теперь, когда он появлялся в комнате, она наполнялась тонким ароматом спелой земляники.
Однажды Маша совсем отказалась от ужина.
