Ефим Гринин - Золотые коронки
— Не знаю, — нахмурился Виктор при упоминании об Осетровой. — Может, и нехорошо…
— Значит, лицемерить? — не унималась Тоня. — В душе счастье, а на словах — нет? Так я не умею… Я восхищаюсь нашими разведчицами, но быть на их месте, — ой, нет, не смогла бы…
— Есть кое-что поважнее «не могу». Когда надо, значит, надо, — отрубил Виктор. — Тебе кто выдавал комсомольский билет?
— А то ты не знаешь? — удивилась Тоня. — Твой же дружок, Белан, секретарь райкома.
— Не придется Григорию больше подписывать комсомольские билеты, — сказал Виктор с такой тоской, что у Тони болезненно сжалось сердце. — Схоронили… И Гаврик Зеленцов в штаб не вернулся, сообщили, что арестован…
Девушка прикусила палец. Еще одного из партизан не стало, Белана, такого парня! Так вот отчего Виктор хмурился! А она к нему с пустяками… Он еще цветы принес, шутил, не хотел огорчать!
Она виновато погладила его мускулистую, сжатую в кулак руку. Виктор не откликнулся на эту ласку. Он спешил в отряд, ему срочно нужен был доктор. Но едва Тоня успела сказать, что доктор занят, колокольчик позвал ее.
— Иди вниз, — сказал она. — Я кликну, когда можно…
IIСемен разглядывал убранство кабинета, и сложное чувство зависти, сожаления, неприязни овладевало им. Он отвык от человеческого жилья, он стал дикарем, простая фаянсовая тарелка была барством в сравнении с липкой лагерной алюминиевой миской. А эта больничная чистота! А картины в золоченых багетах, пианино, гардины! Неплохо живет старик! Спит на кровати, ест за столом на скатерти…
Обилие пищи оскорбляло Семена, но, забыв приличия, он ел много и жадно, пока не осоловел. И воды ему нагрели. В ванной комнате приготовили белье, синие бумажные брюки, вышитую косоворотку. От белья сладко тянуло душистым мылом, свежестью, на теле оно было почти невесомым.
Семен побрился и не узнал себя в зеркале. Если бы еще поспать! Но старик почему-то молчит.
Рябинина терзала непоправимость промаха. Все было рассчитано до мелочей, и все сорвалось. Начальник гестапо не прислал ему приговор Осетровой на подпись. Раньше гитлеровцы соблюдали видимость законности. Скорее всего, это признак их близкого конца.
На улице прогрохотал танк. Семен заметался. Рябинин усадил его, успокоил:
— У меня приемный день. Мне разрешена небольшая врачебная практика, — пояснил он с иронией. — Надо и о будущем думать: бургомистр — профессия непостоянная, на время войны, а зубы люди всегда лечат.
«Хитрый дед, — подумал Семен. — На три стороны работает: и нашим, и вашим, да еще на зубах подшибает». Но мысль эта была беззлобной. Какое ему дело! Спасибо, что дал передышку да накормил…
Рябинин предложил курить, спросил, как его зовут. Семен назвался. Рябинин методически задавал вопрос за вопросом: биография, партийность, где служил, как попал в плен, как бежал. Семен отвечал подробно, потом односложно, потом взорвался.
— Не кипятитесь, Семен Михайлович, я не могу рисковать своей репутацией. Вас могли подослать, чтоб скомпрометировать меня!
— Ну и нечего было в дом пускать!
— Напротив. Я врач. Всякий нуждающийся в помощи вправе рассчитывать на меня.
— А, ерунда! — Семен в упор смотрел в очки доктора. — Я сказал пароль, — вот и все. Не играйте в прятки!
На широком покатом лбу Рябинина вспухла жила. Он с угрозой сказал:
— Прятки могут понадобиться после. В мой дом легко войти, но из него не так просто выйти.
Семен устало привалился к спинке стула. Поспать бы! А старик все тянет за душу.
— Так-с, уважаемый, — проговорил Рябинин. — Все это правдоподобно: плен, побег, пароль. Но, повторяю, верить на слово…
Семен опрокинул стул, вздернул рубашку со спины на голову. Рябинин вздрогнул. Синеватая решетка рубцов покрывала тощую согнутую спину, на правой лопатке багровела выжженная буква N, а выше белесый шрам пулевого ранения.
«Н-да, изукрасили… Или работа специалистов-гримеров? — подумал Рябинин. — Нет, дистрофия у него настоящая. На еду волком накинулся. А торс какой крепкий! Была у парня силушка!»
— Комендант Вальтер русскому языку у меня учился, говорил, помещик он, скотину разводит племенную, — злобно усмехнулся Семен, опуская рубашку. — Тавро у него на рукоятке трости, не расставался с ней. Побоялся, что я его забуду, пришлепнул на память…
— Да, вам не следует забывать его, — мягко сказал Рябинин. — Так зачем вас сюда послали?
— Это я скажу только Виктору.
— А ежели я не сведу вас с Виктором?
— Тогда я уйду!
— Куда?
— А это уж мое дело! — отрезал Семен.
— Даже так! — насмешливо протянул Рябинин. — Весьма решительно. Ну-с, а после встречи с Виктором куда?
— Через фронт…
— Вот это уж яснее, молодой человек. И не грубите старшим. Значит, в армию? — задумался Рябинин. — А в партизанский отряд?
— Чтоб каждый допрашивал, чтоб на каждом шагу оглядываться! — утомленно и безнадежно сказал Семен. — Нет, доктор, пустое это дело! Комариные укусы. Я — снайпер. На фронте я фрицев буду стрелять с рассвета до темна… Мне бы до переднего края дойти…
Рябинин звякнул колокольчиком и послал Тоню в дверь налево. Она вывела оттуда высокого крепкого парня в куртке железнодорожника. Все совпадало с описанием Гаврика: хромота, нос длинный с горбинкой, черные волнистые волосы… Семен подал руку.
— Здорово, Виктор! Я — от Гаврика…
— Брехня! — воскликнул Виктор, вытаскивая из кармана пистолет, но дуло парабеллума уставилось в его лицо быстрее.
— Тихо, парень! — медленно процедил Семен. — На пушку меня не возьмешь. Разберись сначала!
— Стоп! — прикрикнул Рябинин. — В моем доме оружие запрещено! Дайте сюда револьверы!
— Не троньте! Я его кровью добыл! — Семен угрюмо отодвинул руку Рябинина.
— Доктор, это провокатор. Гаврик Зеленцов арестован, в штабе точно известно, — горячо сказал Виктор, но пистолет послушно положил на стол.
Семен рванул с себя гайтан, надетый Гавриком, разломил дутый крестик и вынул крошечную записку, которую партизан нацарапал в шалаше обломком грифеля. Виктор недоверчиво пробежал глазами записку, выругался и передал доктору, потом по-дружески улыбнулся Семену:
— Что ж ты сразу не показал?
— А ты спросил? — хмуро-презрительно бросил Семен. — Научился пистолетом махать!
Рябинин потер лоб. Вот причина гибели Осетровой. В ее деле лежал донос без подписи. Найти мерзавца немедленно! Знает ли его Виктор в лицо?
— Еще бы! — сказал Виктор. — И Андрей знает! Весь город перероем, а найдем!
— В таком случае на вас возлагается уничтожение предателя! Без суда! — сурово сказал Рябинин и, повернувшись к Семену, пожал ему руку: — А вам спасибо, Семен Михайлович. Это очень важно для нас. Мы тоже поможем вам. Зеленцов где сейчас?
Поведав историю о Гаврике, Семен напомнил про Марусю.
— Поздно! — сказал Рябинин, и голос его дрогнул. — Поздно, Семен Михайлович, нет Осетровой… Твердая была женщина!
Семена охватил озноб. А Василек как же? А Лидочка?
Виктор отвлек его вопросом:
— Как же ты ночью этот дом отыскал?
— Я бывал в Энске прежде, — неохотно сказал Семен.
— Так у тебя и знакомые тут есть?
— Нету… Была одна, да и та… — махнув ружой, угрюмо сказал Семен, отходя к окну.
— Это новая деталь, Семен Михайлович, — сказал Рябинин. — Нельзя ли поподробнее. Кто она?
— Про шлюху немецкую говорить не буду… — не оборачиваясь, буркнул Семен.
Неизвестно, чем кончился бы этот разговор, если бы не звонок в прихожей.
Выпроваживая их в библиотеку, Рябинин предложил Виктору подумать, как перебросить Семена на ту сторону.
— У меня срочный приказ, доктор! — напомнил Виктор.
— Как только освобожусь, — развел руками Рябинин. — Это, наверно, молочница…
Но он не угадал.
IIIПриход Галины в неурочное, подозрительно раннее время был нарушением дисциплины. Но Рябинин воздержался от замечания. Ему бросилась в глаза перемена в облике Галины, Ее темное, со стоячим закрытым воротником платье было строгим, как школьная форма. Побледневшее лицо осунулось, сумрачно горели воспаленные глаза. Рябинин встревоженно ждал разъяснений. Галина отвела взгляд, глухо сказала, что информация неотложная. Следовало еще вечером сообщить доктору, но барон продержал ее допоздна в ресторане. Рябинин усадил ее в кресло, приготовился слушать.
— Вчера я с бароном была у фон Крейца, — начала Галина. — Он дал по телефону указание повесить без промедлений женщину, которая помогала партизанам. Упомянул слово «бургомистр». Сказал, что формальности в данный момент ни к чему…
Галина говорила бесстрастно, не окрашивая своей оценкой ни одну из мельчайших подробностей, которые запечатлела ее тренированная память. Таков был порядок. Весь смысл ее работы заключался именно в буквальной точности передачи всего того, что удавалось ей узнать, услышать, увидеть. Не раз бывало, что из ее информации одно лишь слово решало успех боевой операции. Ради этого она рисковала. И потому сначала факты, одни факты, потом, если понадобятся, ее предположения, впечатления, ее личное мнение.
