Юрий Домбровский - Рождение мыши
— Какая еще Нюра? — закричал он. — Откуда вы?..
— А Елену?
— Ленку? — рассердился он.
Она устало вздохнула.
— Николай Семенович, вы как-то совсем не так меня поняли.
Он взял ее за руку и подвел к стулу.
— Ну, сядьте! — попросил он. — Не могу же я с вами разговаривать стоя. — Она покачала головой и осталась стоять. — Ниночка, что вы такое говорите? Какая там Ленка? Какая Таиса? Вы моя синяя птица! Видите, как я искололся о шипы, пока лез за вами.
— За мной? — удивилась она и села.
— А за кем же тогда? Разве вы уже не поняли, что это было путешествие за вами?! Разве я не мог бы дождаться дня и послать любого? Нет! Я решил так: если она сейчас пойдет и дальше за мной, через все колючки, то я при ней тоже пройду над пропастью и достану гнездо. И вот, если ночью с больной ногой я не сломаю себе голову — потому что второй раз уже кладут голову, — она всегда будет со мной.
В дверь вдруг постучали.
— Откройте, — шепнула она, — это Таиса.
— Ну нет, сейчас я уж никому не открою, — сказал он громко и вдруг притянул ее к себе и поцеловал в губы.
— Ни-ка-ка-я тут не Ленка, — сказал он, — ни-ка-ка-я не Таиса, ни-ка-ка-я… ты! ты! ты!
Она помолчала, а потом сказала:
— Николай, мне будет совсем плохо, если я не смогу жить без вас. Я совсем этого не хочу — понимаете? Ведь я в синие птицы не гожусь! Меня в эти клетки, — она показала на угол, — не посадишь, я только сама по себе.
Николай вдруг отпустил ее и пошел в тот угол, где стояла клетка, закрытая простыней. Осторожно поднял ее и перенес на подоконник.
— Смотри! — сказал он и открыл клетку.
Синяя птица смирно сидела на жердочке и смотрела на них.
— Видите: уже привыкла! — сказал Николай с выражением, которого она не поняла. — Она ведь обыкновенный дрозд, только перышки у нее синие, да живет высоко — не достанешь, а так как все дрозды быстро привыкают к хозяину, сейчас она запоет.
Он перегнулся и осторожно открыл окно. Был ясный погожий день. Пахло землей, цветами, зеленью и спелыми яблоками.
— Ну, — сказал Николай, поворачиваясь к Нине, — смотрите!
Синяя птица беспокойно вертелась на жердочке, спрыгивала, опять вспархивала и смотрела то вниз на двор, то на них, потом вдруг успокоилась, притихла и издала какой-то резкий каркающий звук — не то отказываясь навек от песни, не то прочищая горло перед первой песней в неволе.
— Что она? — спросила Нина.
Он улыбнулся.
— А вот сейчас она запоет и вы услышите, какие песни поют синие птицы в неволе.
* * *Совесть… эта ведьма,От коей меркнет месяц и могилыСмущаются и мертвых высылают…[4]
Она вспоминает это, сидя на кушетке, и ей становится все мутнее и все тяжелее. Что толку, что она сейчас пробует ворчать, огрызаться, валить с больной головы на здоровую и ругать Николая; с совестью разговор ведь короткий — она не спорит, она попросту спрашивает:
— Ты же кричала «люблю, люблю» и спуталась с другом, какая цена тебе после этого?
— Но я его ждала — ты знаешь!
— Сколько ты ждала? Как ты ждала? Ездила по курортам? В институте мечтала о великой любви, а стала взрослой, что получилось?
— Николай сам был во многом виноват, — почему он мне не дал ребенка? Что, я не просила его об этом? А ты знаешь, какое это унижение, когда красивая, самолюбивая молодая женщина должна… Э, да ты отлично знаешь все, но ты провокаторша, как все совести на свете.
Но это жалкая отговорка, совесть не проведешь — она старая наторелая ведьма.
— А почему же ты сразу не разорвала с ним? Вот тогда бы ты была права, — говорит совесть.
— И изменял он мне тоже много.
— Бедная девочка, он ей, оказывается, изменял! Что ж ты молчала?
— Что делать! Я такая тряпка. Я его люблю.
— Ах, ты тряпка? Ах, так, оказывается, любишь! Ну, хорошо! А вот он завтра придет к тебе, что ты с ним сделаешь? Захлопнешь перед носом дверь и скажешь: «Иди, иди на все четыре стороны!»? Или тебя не хватит и на это? Ты же тряпка! Так же любишь! Ты синяя птица в его клетке!
Она молчит.
— Так что ж ты все-таки сделаешь?
— Но у меня долг перед сыном и Григорием, — умоляет она, — что, ты не знаешь этого?
Совесть зло смеется.
— Я знаю, что ты с ног до головы в неоплатных долгах, одни признаешь, от других отрекаешься.
— А лучше, если я брошу сына?
На это совесть не отвечает, и разговор прекращается.
Нина сидит, сжавшись в комок, и даже не плачет, а только дрожит.
Это ужасно, что иногда воскресают мертвые. Милый! Я похоронила и оплакала тебя, зачем же ты приходишь снова? А ты, конечно, пришел! Где это и про кого написано: «И лежит на нем камень тяжелый, чтоб встать он из гроба не мог»? В жизни все совсем не так просто. Вот вернулся же мертвец.
* * *И к первому мертвец приходит к Сергею.
Сергей сидел, писал и очень торопился, как вдруг входит Ленка, руки у нее трясутся, и она говорит:
— Сережа, там Николай!
Сергей вскрикнул и чуть не опрокинул стол вместе со всеми причиндалами.
— Да ты что? Взбесилась?!
А Ленка сказала: «Да уж лучше бы я взбесилась». И ушла.
Сергей выскочил в переднюю. Там возле вешалки стоял живой Николай и держал за ворот синий реглан с продолговатыми пуговицами, рядом прыгала Ленка и пыталась что-то сказать, но только у нее ничего не получалось; одни только ахи да охи.
— Как же так? А мы уж…
— Сережа! — тихо выдохнул Николай и швырнул реглан на сундук, и тут Сергей крикнул и бросился ему прямо на шею, и все сразу пошло колесом. Они обнимались, а рядом прыгала Ленка, плакала и кричала:
— Сергей, ну что ты его давишь? Идите же в комнаты, товарищи!
— Дай хоть взглянуть на тебя! — с восторгом говорил Сергей, поворачивая его и так и эдак. — А худой! А бледный! Ну, в гроб краше кладут.
— Я и лежал в гробу восемь лет, — усмехнулся Николай. — Что ты смотришь? Так! Так! Восемь лет в нумерованном гробу.
— Д… — заикнулся было Сергей.
— Ай! Да что вы такое развели, товарищи, — крикнула Ленка со слезами на глазах. — Николай, да ты, наверно, голодный еще (до сих пор она — на людях по крайней мере — была с ним на вы, но сейчас, конечно, все полетело к черту). Милый ты мой! Ну вылитый Кощей Бессмертный — лица нет, один нос! Ну, идемте, идемте, товарищи!
И под руки она их повела в столовую.
* * *Получилась чертовщина.
Сергей всегда твердил: «Нина абсолютно во всем права, до каких пор можно ждать? Нина не из породы бабочек. Ей надо было иметь ребенка и семью, и она должна была выйти замуж. А такого человека, как Григорий, еще нужно поискать!» Так он говорил всем и всегда, но сейчас он вдруг сразу понял: то, что она сделала, это чудовищно, противоестественно, и никаких иных слов для этого нет. Вот они сидят, разговаривают, радуются, а ее нет. А ведь это должен быть ее праздник, ее торжество. Кто же так любил, кто же так ждал, как не она! Вот и дождалась, и что же? Можно ей зайти к ним?
Они сидели в столовой и пили чай.
— Ты только что с поезда? — осторожно спросил Сергей (он желал узнать, что Николай уже знает о Нине, что нет).
Николай допил стакан и подвинул его Ленке.
— Прошу, Леночка. Я к вам, братцы-кролики, прямо с Внукова. Дом-то ведь разрушен? Как нет?! А мне сказали — прямое попадание. Значит, нет? Вот что!
Сергей украдкой посмотрел на Ленку. Может быть, он ничего не знает? Разрушили ведь не жилой дом, а театр, а жилой-то дом цел, и там Нина с Григорием — вот залетел бы!
— И хорошо сделал, что прямо к нам, — спокойно похвалила Ленка. — Нины все равно в городе нет. Она сейчас с театром в Дмитрове. Приедет в конце недели.
Молодец, Ленка, и тут выручила! Черт знает, что за самообладание у баб!
— Ах, так! — естественно откликнулся он. — Я ведь, Коля, по-прежнему ничего о них не знаю! Леночка, надо бы все-таки…
Ленка вдруг встала.
— Я сейчас пойду ему делать ванну — вот что! Николай, не рассказывай ничего без меня, я сейчас…
Когда она ушла, Николай сказал:
— Ну, а ты как, старик? — Сергей потерянно улыбнулся. — Ладно, знаю, знаю, а что ж ты меня все чаем да чаем — водка-то есть?
— Боже мой! — испугался Сергей и ударил себя по лбу. — Видали дурака? — И выскочил в коридор. Там в ванной у колонки возилась домработница Маша, а Ленка стояла возле и грызла розовый ноготь на большом пальце.
— Ты слышала? Он же ничего не знает, — отчаянно заговорил Сергей. — Прямо с самолета к нам!
— Я отдам ему свою комнату, пока он не… — печально ответила Ленка и вдруг сморщилась, как от сильной боли. — Боже мой! Боже мой! Нинка, Нинка! Что ж ты такое, дура, наделала!
