Максим Горький - Под чистыми звездами. Советский рассказ 30-х годов

— Я… Я могу уйти, товарищ капитан… — замялся парень.

— Ну… и ступай… Впрочем, постой. Зачем пришел?

— Вы же вызывали меня… боцман докладывал…

— А, насчет гальюна? Ну, так в чем же дело? Почему не подчиняешься?

— Кто? Я не подчиняюсь? — удивился Сашка, стукнув себя по груди кулаком. — Я подчиняюсь, я только уборные не могу мыть — ведь я же этими руками посуду мою… У меня же запасных рук нет.

— Ступай в кубрик, — стараясь не вспылить, сказал Лука Кириллыч, — только мы тебя за это на берег в Стамбуле не пустим!

— Т-то есть как? — хотел было снова удивиться Сашка и уже снова хлопнул себя по груди кулаком, по, постояв с минуту, побежал мыть гальюн.

Теплоход, не останавливаясь, прошел Кильский канал. Пошла Эльба, желтая, густая, с тонкими полосками берегов, с крупными и мелкими судами под разноцветными флагами. Ребята стали было по ним определять, кому какое принадлежит судно, но сбились. Уже смеркалось, дул сильный холодный ветер с моря, и Сашка побежал в кубрик накрывать к ужину.

Красный уголок в кубрике, где ужинали матросы, был продолговат, бел, светел. У одной из стен на вделанной подставке стоял бюст Ленина. Свежие, красочные плакаты призывали строить пятилетку, звали на борьбу с кулачеством. Вдоль уголка, на самой середине его, стоял стол — длинный, узкий.

— Что-то у нас, ребята, Сашка нынче не весел? — отхлебнув первую ложку палящих щей, спросил моторист первого класса Моргунец. — А, ребята?

И тут все удивились перемене в Сашке.

— А ну, поглядите в иллюминатор, не меняется ли море, — он недолюбливает погоды. Факт, Сашка?

Из иллюминатора действительно подуло и донесло несколько брызг, кубрик слегка качнуло, стало совсем темно.

Кто-то зажег электричество, закрыл иллюминаторы, и разом прекратились шутки. Первым желанием Сашки было по; бежать в кубрик и уснуть, но он не мог уйти с дежурства.

Когда матросы поужинали, корабль выровнялся, и Сашка пришел в себя. Но едва он стал убирать посуду, его снова замутило, и так продолжалось до того времени, пока наконец кок, высунув из рамы бескровное лицо, не прокричал ему:

— Все! Домывай посуду и ступай спать…

Сашка налил воды в таз, сгреб в него посуду, намочил губку. Он доставал тарелку, быстро проводил по ней губкой, и тарелка с грохотом летела в ящик. Когда уже ничего не оставалось в тазу, Сашка пошел на выход. Кок стоял у двери, одетый в черный суконный пиджак поверх синей спецовки.

— Сразу не ложись, сначала выйдь на палубу… — сказал он так, что Сашка не мог понять, смеется кок или говорит правду.

Схватившись за перила трапа, он, пошатываясь, полез наверх. Вдруг его ослепило сизым блеском. Огромный головокружительный горизонт падал и поднимался, волны, набирая высоту, внезапно рушились, отвратительно пенясь.

В каюте Сашка лег, стараясь заглушить преследовавший его запах водорослей и мыла, подступавший прямо к горлу. Он попробовал представить себе Стамбул, но его воображение не шло дальше узких и кривых улиц и ущербного турецкого полумесяца, забившегося между двумя высокими домами, один из которых — мечеть, другой — церковь,

Штиль, зной, утро. Теплоход проходит Ла-Манш. По правому борту видны скалы, отвесно спускающиеся в море.

Могучий поток воды мчится из брандспойта, заливая палубу. Матросы палубной команды в одних трусах, вооруженные железными скребками, драят доски. Бригадир в сползающих полотняных брюках, с ремнем на голом животе, с кисточкой в одной руке и с ведерком в другой ходит вдоль бортов, подкрашивая перила. Сашка говорит:

— Ребята, посмотрите на эти острова. Разве из-за них стоит мучиться морской болезнью? Другое дело — Стамбул. Скажите нет, ребята?!

И, видя, как поблескивают у ребят глаза, Сашка продолжает:

— Будто я не знаю ваших планов насчет этого местечка…

Хотите, скажу?

— Молчи, трепач! — ворчит Катернов, разгибая спину и забрасывая голову. — Уйди, а то сейчас утоплю!..

— Зачем, зачем? — живо откликается Бисо. — Ты ему про шторм скажи, про погоду скажи. Скажи — через час шторм будет… Слышь, Сашка?

Смеркается. Волны, сверкающие за бортом, становятся сизыми. Кое-где на корабле зажгли электричество, но та часть палубы, где после работы на скамейках отдыхают матросы, еще погружена во мрак. Требуется усилие, чтобы увидеть лицо соседа.

Откуда-то доносятся голоса штурмана и Бисо.

— Ну, теперь понял, что такое долгота и что такое широта? — это голос Лаврова. — Покажи меридиан! А параллель!

Да нет же ж, параллель!.. Ну, то-то… Ну, теперь определи, на каком градусе широты и долготы мы находимся.

Молчание.

— Мы проходим девятый градус западной долготы, считая от Гринвичского меридиана, и сорок четвертый градус северной широты — от экватора. Понял?

— А сколько градусов до Стамбула? — внезапно перебивает Бисо.

Теперь несколько секунд молчит штурман. Наконец он говорит с усмешкой:

— Ты хочешь сказать, в скольких милях мы от Стамбула?

— Да.

— До Стамбула еще около трех тысяч миль.

— Так много? — вздыхает матрос.

— Далеко? — спрашивает штурман.

— Очень! — проникновенным шепотом говорит Бисо.

Окончив занятия, Алеша Лавров идет в штурманскую. Бисо бродит вдоль борта, всматриваясь в темноту, изредка разрезаемую лучами португальского маяка.

— Ну, как успехи в географии? — спрашивает его Сашка.

— В Стамбул не скоро придем… Три тысячи миль… Никак нельзя меньше сделать.

В кают-компании идет общее собрание экипажа. На кожаных диванах сидит вся команда, машинная и палубная, кроме вахтенных. За одним из столиков, разложив перед собой листы бумаги, стоит болезненного вида рыжевато-русый человек. Это председатель судкома моторист Лебедев. Он говорит:

— Товарищи! У нас плохо обстоит дело с соревнованием.

Посмотрите на другие суда. Тот же «Декабрист» или тот же «Пестель» — они имеют соревнующиеся вахты, а мы…

Сашка сидит возле иллюминатора, в который видно нестерпимую голубизну неба и моря. Он слушает внимательно. Он смотрит прямо в рот Лебедеву. Он думает: «Что такое соревнование? Наверное, это что-то озорное: „Вот вы все так, а мы вот как? Видали? Мы еще не так можем!“»

— Я скажу, товарищи, — продолжает между тем Лебедев, — что при таком темпе, когда моторист опаздывает на вахту, неаккуратно сдает машину, льет масло куда попало… при таком темпе никогда мы не придем в Одессу!

— Стой! — прерывает его Моргунец, шевеля игольчатыми усами. — Стой! Дай слово сказать… «Пестель»! «Декабрист»!..

Был бы я на «Пестеле», в четыре-пять портов наверняка зашли б. Для команды отдых. А тут жди Стамбул, да еще сколько там простоишь… Сравнил!

Лебедев долго возражал ему.

Комично поднимая и опуская плечи, Сашка как-то боком подходит к столику председателя.

— Товарищи! — начал он. — Я… как бы сказать… Что ж, ребята, я так думаю, что соревнование нам определенно светит. Я — за! В самом деле, почему бы нам не прийти в Стамбул на сутки раньше? Что же, это совсем не плохо… Скажите нет, ребята? — посмотрел он на своих сверстников. — Ты, Бисо, и ты, Егор, писать вас?

— Пиши! — сказал Катернов.

— И меня пиши! Я тоже согласен! — сказал Бисо.

Первая ударная вахта была создана.

Вскоре в красном уголке уже висела доска соревнования с изображением аэроплана, автомобиля, голубя, мотоцикла, лошади, матроса, рака и черепахи.

На всем протяжении пути по Средиземному морю, от Гибралтара до Греческого архипелага, первая палубная красовалась под аэропланом.

Когда теплоход вошел в Мраморное море, в рубрике «Экономия» значилось уже тридцать четыре часа. До Стамбула оставалось около семисот миль. Уже тянулись пепельно-зеленые массивы островов со спрятанными в глубине селениями, издали похожими на выводки гусят.

В полдень показались Дарданеллы. Сашка видел ветхие дома, облезшую мечеть, остатки старинной крепости. Два-три каменных здания грязновато-серого цвета, очевидно, были заняты казенными учреждениями.

Такая же убогая, немая жизнь тянулась по правой стороне пролива. Теплоход круто поворотил. Две фелюги показались из-за мыса. «Аджаристан» входил в Босфор. Сначала проступила топкая и еле видимая цепь огней, огни размножились, и наконец огромная светящаяся бухта обозначилась перед глазами.

«Аджаристан» замедлил ход и стал на рейде. Тотчас же, визжа сигнальными рожками, из темноты стремительно приблизились к нему новый полицейский катер и старый, похожий на чисто выскобленное корыто, буксир «Гарвет».

По трапу поднялись тощие турецкие полицейские. Два лодочника зацепили свои утлые лодчонки за открытый иллюминатор одной из нижних кают и беспечно покачивались на волнах.