Категории и законы марксистско-ленинской диалектики и язык - А. М. Кузнецов
Э.Г. Беккер исследует выражение пространственных и временных отношений в селькупском языке и указывает падежи пространственной ориентации: дательно-направительный, местно-временнóй, местно-личный, исходный, продольный, предельный. Кроме того, указанные отношения выражаются послеложными конструкциями, наречиями. Для падежей отмечается связь падежных значений, их функциональной направленности с семантикой глагола. Тем не менее идея распространения действия от чего-либо, кого-либо, к кому-либо, вдоль чего-либо и т.п. заложена не только в семантике глагола, но и в самой природе падежного аффикса; часто аффиксы направительных падежей наряду с послелогами конкретной семантики и наречиями сами по себе служат грамматическим выражением пространственных отношений (8, с. 51). В селькупском языке есть явления, реализующие в определенных масштабах пространственно-временные отношения: одни отражают генетическую общность понятий пространства и времени, другие – былую морфологическую недифференцированность пространственных восприятий. Генетическая общность понятий пространства и времени находит свое выражение в ряде наречий и послелогов, в структуре падежных форм (все падежи пространственно-временнóй ориентации, независимо от того, пространственные или временные отношения выражаются, оформляются одними падежными показателями) (9, с. 131).
В кетском и югском языках, по данным Э.И. Белимова (10), существуют два локативных падежа: местно-временнóй и местно-личный. Форму местно-временнóго падежа образуют нейтральные в грамматическом отношении морфемы кет. -га, -ка, югск. -гей, -кей. Они не указывают грамматического рода имени, не уточняют его отнесенности к классу живых или неживых предметов. Автор предполагает, что по этой причине аффикс местно-временнóго падежа присоединяется только к названиям неживых предметов: югск. бу хушкей хок кет дисеста «он в чуме один сидит». Более употребительны формы местно-личного падежа. Названия неодушевленных предметов с аффиксами этого падежа обозначают место действия (на чем-то, внутри чего-то, рядом с чем-то), а названия людей указывают место их обитания или субъект обладания: кет. бунг кыуолʼсесʼ лингта:нʼ ди:нбесʼ «они к реке Тунгуске подошли».
Богатый материал о падежах пространственной ориентации и других средствах выражения категории пространства содержится в ряде статей сборника «Склонение в палеоазиатских и самодийских языках» (47). В частности, Г.А. Меновщиков анализирует пространственно-временные отношения в эскимосских и алеутских языках в эпоху гипотетической эскимосско-алеутской языковой общности. Они выражались посредством особых серий слов пространственной ориентации. После отделения алеутского массива от эскимосского развитие грамматических способов для обозначения пространственно-временных и других отношений и связей в этих языках пошло разными путями: эскимосский язык развил стройную падежную систему, сохранив в то же время и значительную серию послелогов, тогда как алеутский язык для выражения тех же отношений использовал большое число слов – послелогов, образовавшихся, как и в эскимосском, из имен пространственно-временнóй ориентации (35, с. 32).
В корякском языке пространственные отношения передаются падежными формами, когда предмет является лишь ориентиром направления движения, мыслится как нечто целое в соотношении двух предметов. Естественная ориентация самого предмета в пространстве, дифференциация «верха» и «низа», некоего внутреннего пространства (для предметов, имеющих объем), края и стороны выражаются в корякском языке с необязательным наличием особых падежных форм):
1) специальными суффиксами, размещающимися непосредственно перед падежными окончаниями;
2) послелогами (словами послеложного значения) (23, с. 159).
Таким образом, каждый из трех способов выражения пространственных отношений (падежные формы, суффиксы пространственной ориентации, послелоги) передает определенный круг значений, четко разграниченных и в то же время системно связанных. Падежные формы, являясь обязательным элементом оформления существительного, сочетаются с двумя дополнительными способами выражения пространственных отношений (23, с. 162). Аналогичная специализация языковых средств отмечена в энецком языке (49, с. 174).
Типология падежных парадигм приводит А.П. Володина к выводу о том, что нюансировка отношений, передаваемых падежными формами, может быть чрезвычайно детальной, но предела этой детализации, вероятно, не достигает ни один язык.
«В дагестанских языках, например, внешнее выражение в падежных формах получают такие моменты, как нахождение в полом / сплошном пространстве ориентира (на это различие накладываются еще такие, как нахождение в определенной точке пространства, движение от нее или движение к ней, при обязательном / необязательном ее достижении). В финском языке нахождение в полом / сплошном пространстве игнорируется и внешнего выражения не получает; специальными формами различается нахождение внутри некоторого пространства и на поверхности его, движение внутрь некоторого пространства и только до его границы, движение изнутри и от границы пространства. В чукотско-камчатских языках игнорируется различие: внешняя граница / точка внутри пространства, локативные значения находят обобщенное выражение в трех формах: статического локатива (нахождение в некоторой точке; внутри или на внешней поверхности – безразлично, в случае необходимости вводятся лексические уточнители) и двух динамических: направительного (движение к некоторой точке – внутрь или только до внешней границы) и исходного (движение от некоторой точки – изнутри или только от внешней границы)» (16, с. 279).
Отдельные вопросы истории локативов и выражения различных пространственных значений в палеоазиатских и самодийских языках рассмотрены в других статьях указанного сборника (47): в работах П.Я. Скорика, А.П. Володина, Г.А. Меновщикова, Н.М. Емельяновой, И.П. Сорокиной и др.
Предикативные категории также имеют пространственно-временные параметры (этим отличаются, например, категория вида, предельности).
Понятия дискретности / недискретности пространства в связи с движением находят свое выражение в семантической системе языка. Как указывает О.Г. Овчинникова (36), в лингвистике сложилось представление, что предметное значение, выражаемое именами существительными, связано прежде всего с пространственными характеристиками объективной реальности, тогда как отражение отношений между ними, прежде всего репрезентируемое глаголами, связано с временными отношениями. Для аспектологии важны понятия предельности / непредельности, дискретности / недискретности, ограниченности / неограниченности. По мнению автора, недостаточно определять предел только как временнýю границу действия (36, с. 51). Дискретный акт действия, например, англ. take «брать», предполагает лицо-агенс, находящееся в определенной точке пространства, предмет-объект, который этим лицом передвигается в иной точке пространства. При этом агенс перемещает объект к себе или в каком-либо ином направлении, к какой-то третьей точке пространства. Само действие взятия, захватывания предполагает, таким образом, идею не только временных, но и пространственных границ (в отличие от sleep «спать», которое выражает состояние, процесс).
Признак дискретности / недискретности в семантике английского глагола несет идею границ, выделимости, отдельности, существенную для процесса познания. Эта идея важна не только для наименования действия, но и для наименования предмета (36, с. 53). В языке признак дискретности / недискретности отражается в классе имен существительных и субстантивных местоимений, ср. также грамматическую категорию ограниченности / неограниченности предмета для имени существительного – нулевой и материальный артикли. Объединяющий фоновый признак для всех указанных категорий – возможность или невозможность очертить границы называемого существительным предмета.
Локативные глаголы состояния хорошо описаны У. Чейфом (53, с. 183 – 188). В особенности для
