Феликс Сузин - Единственная высота

Планшеты с предметными стеклами лежали справа на низком столике. Он еще раз проверил нумерацию препаратов — они должны быть разложены по порядку, чтобы потом не перепутать, — и включил микроскоп «Аксиомат». Вставил кассету с пленкой, навел окуляр на резкость. Наконец сегодня под утро, когда, проснувшись, он лежал неподвижно, чтобы не потревожить жену, все спорные, вроде бы противоречивые факты о начальных фазах роста костной ткани улеглись в стройную схему. Зубец к зубцу. Осталось отснять препараты и описать в строгой последовательности. Нет убедительнее документа, чем фотоиллюстрация.

Матвей Анатольевич, как гурман, потер руки, оттягивая удовольствие. Минимум на неделю отключится он от всяких собраний, совещаний, — уж как-нибудь без него, — и эта неделя, может быть, будет стоить нескольких лет кропотливого сидения у окуляра.

Вставил первый препарат, нашел нужное поле. Вот видны клубки кровеносных сосудов, а рядом еще не сформировавшиеся костные балочки.

Телефонный звонок заставил оторваться. Комиссия? Жаль, но, конечно, пусть приходят. Мы гостям всегда рады.

Он крикнул лаборантке:

— Нина Михайловна, зайдите, пожалуйста! — И продолжал, когда она вошла: — Тут комиссия приехала очередная. Так что приготовьте, пожалуйста, из второго шкафа планшеты с препаратами. Да-да, из коричневого, под дуб. Как обычно… И, пожалуй, не закрывайте дверь в препараторскую. Пусть пахнет формалином. Это создает рабочую атмосферу.

Он опять сел к микроскопу и нежным движением подвинул препарат. Комиссии приезжают и уезжают, а работа остается.

В их семье бытовала легенда о деде, который, уже будучи академиком, шел однажды по центральной улице города, думая не о правилах движения, а о капризах роста нервных волокон. Почему ему вздумалось переходить улицу посередине квартала, он и сам потом не мог ответить. Каким-то образом это было связано с нервными волокнами. Судьба в этот день была к нему милостива, но на другой стороне улицы он попал прямо в объятия милиционера, Тот принялся отчитывать нарушителя, грозя штрафом. «Минуточку, — прервал его дед. — Вы, кажется, должны оштрафовать? Будьте любезны, пишите квитанцию, а я пока буду думать дальше».

Вот так-то, уважаемые члены комиссии, мы пока будем думать дальше.

Ну вот и все. «Закончен труд, завещанный от бога мне, грешному»… Лежит на окне невидная книжица, переплетенная в синий ледерин — фотографии, формулы, расчеты. Диссертация. Закончил он ее все-таки. Конечно, могут на защите накидать черных шаров, может не утвердить ВАК — все может быть. Но работа стоящая, он в этом уверен. Первая, после Дагирова, докторская из стен института. А это кое-что значит.

Кандидат что? Кандидатов много, в институте их около сотни — и своих, и приезжих. Был такой период: защищались все, кому не лень. Сейчас не диво даже в районной больнице встретить кандидата наук. Для иных ученая степень вроде темной бутылки с красивой этикеткой. А вот попробуй стань доктором!

Коньков подошел к окну и уперся лбом в стекло. Самое трудное позади. А ведь не хотелось, ох как не хотелось. Казалось, зачем? В свои тридцать пять он и так был фактически вторым после Дагирова лицом в институте. Материальных благ хватало вполне. Работа? Она все равно не изменится.

А рядом кипела жизнь ослепительная и прекрасная. Красочная реклама приглашала посетить Кубу и Индию, Суздаль и Кавказ. Миловидные девушки призывно оглядывались на улицах. Друзья-приятели, технари, тоже кандидаты наук, нагревшие себе местечки в НИИ машиностроения, шикарно держа руль одной рукой, разъезжали на «Жигулях» и «Волгах», комфортабельных катерах… Водная гладь, укромные зеленые острова, пары в купальных костюмах возле угасающего костра… Хорошо!

Может быть, так и надо: брать от жизни как можно больше, не думая, не оглядываясь? Но у него не получилось. Во-первых, стало скучно, весь этот развлекательный комплекс за месяц приелся до слез. Во-вторых, сейчас с женой не больно-то разгуляешься. А в-третьих, всегда приходится выбирать: либо вкалывать, и вкалывать на совесть, либо развлекаться и халтурить. Он выбрал первое. То есть не выбирал. Иначе просто не могло быть. Удивительно еще, что при той куче дел, которые на него наваливал Дагиров, он вообще сумел что-то создать. А впрочем, может быть, именно благодаря этому обилию дел? Мышление ведь, как и мышцы, нуждается в постоянной тренировке.

Завтра надо будет махнуть в Новосибирск, договориться насчет апробации. А сегодня — праздник, отдохновение души! Сегодня можно уйти пораньше, купить бутылку шампанского, приготовить самому что-нибудь вкусное — пусть жена удивляется. Устроим маленький праздник!

Вошла секретарша.

— Комиссия приехала. Из министерства.

Ну вот, устроили праздник. Теперь будут по два-три раза расспрашивать больных, пересматривать снимки и… величественно сомневаться. Впрочем, стоит присмотреться к членам комиссии поближе, повнимательнее: отзыв на диссертацию никогда не помешает…

Коньков позвонил, чтобы приготовили больных, потом набрал другой номер:

— Рыбколхоз? Председателя мне! Степан Феофанович? Здравствуй, Коньков говорит… Нет, нет, спасибо, все в порядке… Просьба к тебе, Степан Феофанович: москвичи к нам приехали, гости, так вот… Ну да, на уху… Ну, как всегда… Завтра или послезавтра. Я позвоню предварительно.

Тимонин сидел у шикарного, во всю стену, окна и грел руки над электрическим рефлектором. На дворе начало лета, а ему холодно. Это от двойственности, от неуверенности в себе. После разговора с Шевчуком даже думать не хочется, писать, разговаривать. Зачем? Он человек временный.

Да и отношение к нему в институте не вдохновляет. Его приказы и распоряжения встречают усмешкой, всячески увиливают от выполнения, а если и выполнят, то все равно потом приходится переделывать. Народ здесь с провинциальным гонором. Обижаются, протестуют… Им, видите ли, не нравится, что он делает замечания. А это, между прочим, его обязанность, прямая обязанность зама по науке.

Пусть они владеют дагировским аппаратом, а он нет. Разве художник обязательно должен сам растирать краски? Его задача — создать картину. А собравшаяся вокруг Дагирова молодежь не хочет понять, что главное — работать головой. Посмеиваются по углам, ехидничают… Ничего, готовится конференция, посмотрим, как они справятся без него…

А пока что жизнь все же доставляет маленькие радости. Вот вчера удалось купить латино-русский словарь тысяча девятьсот восемнадцатого года издания. Он достал потрепанный томик и любовно погладил его. Только далеко от столицы можно прямо с прилавка купить такую редкость. Приятно было держать книгу в руках, неровно обрезанную, в бумажном переплете, пахнущую пылью неведомых книгохранилищ. С возрастом все больше доставляло удовольствие озадачить собеседника оригинальным толкованием какого-нибудь распространенного слова, толкованием, почерпнутым из старинных словарей, напечатанных квадратным шрифтом с загадочной буквой «Ъ». Слова в них казались осязаемыми, хотелось подержать их в руке.

В дверь постучали, и он, невольно поморщившись, спрятал словарь. Вошел младший научный сотрудник. Вид его не вызывал положительных эмоций: помятый, в пятнах халат без одной пуговицы, давно не стриженный затылок, легкомысленная бородка, съехавший набок галстук…

Тимонин дернул головой, машинально провел ладонью по седеющему бобрику, проверил щегольскую бабочку.

— Ну, что там у вас? Опять?

— Да, — робко выдавил мэнээс. — Выправил. — И добавил со значением: — В третий раз.

Он протянул Тимонину скатанную трубкой рукопись, на внешнем листе остались отпечатки вспотевших рук.

— Если понадобится, и шесть раз переделаете, — возразил Тимонин, кончиками пальцев разворачивая рукопись. — Из института статья идет, а не из какой-нибудь Хацепетовки. Это там ваш приятель, главврач, подмахнет любую тарабарщину. А здесь за науку отвечаю я, профессор, доктор наук, и если вы сами не следите за слогом, за чистотой языка, то это обязан сделать я.

Он надел очки, вооружился карандашом и, не скрывая наслаждения, стал править. Карандаш, как плуг, вгрызался в текст, выпахивая целые фразы. Уцелевшие обрывки гляделись одинокими островками на поле битвы.

— Так! — сказал Тимонин удовлетворенно, отбрасывая карандаш. — Никуда не годится! Вот, смотрите сами и не обижайтесь… Заглавие не строго по центру. Фамилия автора прижата к тексту. Поля три сантиметра вместо четырех. Количество знаков в строке больше положенного. На каждой странице не менее трех орфографических ошибок.

— Это ж опечатки, — пытался сопротивляться мэнээс. — Машинистка ошиблась.

— Молчать! — распалился Тимонин. — Молчите и слушайте, когда вам делает замечание старший товарищ! Между прочим, для вашей же пользы. Бы думаете, мне доставляет удовольствие править подобный бред? Ничего подобного! Трачу на вас время, а вы еще возражаете! Сижу вот и думаю, — он потряс рукописью прямо перед лицом ошеломленного мэнээса, — что дальше делать с этим, извините, творением.