Юрий Васильев - Ветер в твои паруса
Они стали выгребать из костра полусгоревшую картошку. Павел вспомнил серебряное ведро со льдом, в котором стояло шампанское, накрахмаленные скатерти и отутюженного официанта, кормившего их вечером в ресторане, и подумал, что теперь, в каких бы ресторанах он ни ел, он всегда будет вспоминать вкус печеной картошки.
— Вот только выпить у нас с тобой нечего, — сказал Павел, — Не грех бы сейчас за именинника по рюмке водки. Или спирта, на худой конец.
— Ой! — передернула плечами Нина. — Не говори такие страшные слова. Я однажды на лабораторных занятиях попробовала любопытства ради — это ведь убийство, честное слово!
— Да, — важно согласился Павел. — Не дамское питье. Согласен. Но знаешь, время от времени… — Он рассмеялся. — Ну ладно, не буду, не морщи нос. Тянет, понимаешь, по старой привычке показать себя полярным человеком. Рассказать, как выпили однажды весь спирт из компаса. В критических, правда, обстоятельствах.
— Из компаса. Грамотей!
— Вот теперь-то, девочка-отличница, тебе придется переучиваться. На земле еще много мест, где весьма ученые и уважаемые люди говорят «рапорт», «Мурманск», «добыча» и другие непонятные тебе слова. И в первую очередь, конечно, «компас».
— Ладно, — кивнула Нина, — научусь. Только я не понимаю, зачем в этом… компасе спирт?
— Варг тебе подробно объяснит. Он большой специалист в этом деле.
— Скажи, Павел… Александр Касимович так никогда и не был женат?
— Был. Жена у него погибла во время войны. Я слышал от Нади. Сам капитан никогда не говорит о ней.
— А дом? Веня мне рассказывал, что дом Варга стоит на вершине скалы и его далеко видно с моря. Он сам его выстроил, да?
— Сам… Не надо больше вопросов. Ты все это скоро увидишь. И услышишь. И потрогаешь руками.
— Увижу, — сказала Нина. — Скоро увижу и потрогаю. И научусь произносить все эти слова с варварским ударением. И буду носить шапку-малахай с длинными ушами. Мне пойдут длинные уши? — Она вдруг рассмеялась. — Мысли у меня скачут как зайцы.
— Нина, — сказал он. — У тебя по носу муравей ходит… И у тебя глаза сонные, ты поспи немного, я постелю тебе пиджак. Или давай мы чехол свернем.
— Пиджак — это хорошо, а спать я не буду. Не люблю… Во сне столько прозевать можно.
Она поуютней устроилась на куче еловых веток и стала смотреть в огонь. Костер догорал; его сердцевина подернулась пеплом. Павел тоже смотрел в огонь, и ему виделась полоса багряного неба, куда хотел залететь Венька. Может быть, он успел побывать там, когда отправился в последний рейс, когда шел над океаном.
15
Веня шел над океаном.
Он, конечно, знал, что это всего лишь море, что через полчаса откроется на горизонте берег Зеленой косы, но раз уж оговорено, что океан — дело воображения, он позволил себе сегодня лететь над океаном. Тем более что час назад он налетал свой первый миллион километров.
Сегодня они это отметят. Во-первых, конечно, хороший ужин. Во-вторых… А что, сегодня они могут пойти к колоколу, просто посидеть у маяка, там чертовски красиво, а потом Веня как-нибудь намекнет, что было бы не грех ударить разок в древнюю медь — не по пустякам, все-таки первый миллион. И сделает это пусть Надя, Хранительница маяка, Главный инспектор Колокола.
Конечно, ребята в порту поздравят его. Он еще вчера краем глаза видел, как в ленинской комнате готовили «молнию». Фотография и перечисление заслуг. Интересно, про выговор там тоже будет?.. Напишут, наверное, что он совершил три маршрута до Луны. Далась всем эта Луна! Лучше бы написали, что он провел в воздухе более полугода — это добротный северный отпуск, с учетом дороги в оба конца.
Могут, конечно, вспомнить про ихтиозавра…
А в диспетчерской его встретит Надя.
И через неделю они уедут в отпуск. На юг куда-нибудь, в Сочи, в Ялту — все равно. Будут ходить в белых костюмах, есть шашлыки и пить сухое вино. И прямо посреди улицы будут расти пальмы.
А потом они вернутся. Их встретят друзья, с которыми он на всю жизнь поделил этот далекий край.
…Через полчаса диспетчер в порту принял радиограмму: «Отказал мотор. Иду на вынужденную у Зеленой косы. Посадка тяжелая. Сяду у птичьего базара»..
— Сумасшедший! — закричал диспетчер. — Там же пятачок — две телеги не разъедутся, куда ты сядешь!
Вечером в штабе авиаподразделения старшая пионервожатая рассказывала:
— Это было все так страшно, так неожиданно… Мы еще с вечера пришли на террасу, поставили палатки, устроились. Там неподалеку геологические обнажения, вот и решили посмотреть. Уже совсем собрались, часть ребят ушла, часть у палатки…
Вдруг я вижу — самолет с моря… Я в это время не да террасе, я на обрыве, мы туда с девчонками забрались, чтобы лучше рассмотреть дорогу. Странно как-то самолет летит, я сначала не сообразила, в чем дело, потом вижу — он вроде бы рывками проваливается. И — тихо. Мотор не работает… Тут я поняла — авария! Хотела было бежать, только куда? Растерялась… А самолет — ему ведь ничего не видно было из-за скалы, ему вдоль моря зайти пришлось — самолет обогнул скалу и пошел прямо на террасу, уже прицелился. Тут я все представила сразу, даже остолбенела от ужаса — сейчас он всех передушит, там ребята, ничего не видят…
И вдруг девчонки мои закричали, и я тоже закричала, потому что он в последнюю секунду, наверное, все понял. Прямо как-то на месте повернул самолет и свалился вниз. В море…
16
Павел снова увидел лицо Нади в тот последний раз, когда они пришли на мыс Кюэль. Она стояла рядом с отцом, крепко держа его за руку, и, закусив губы, смотрела в синие сумерки, гуда, где едва можно было различить очертания скалистого берега, возле которого упал самолет Вени. «О нем нельзя плакать, — сказала она. — О нем не надо плакать. Он был счастливым человеком…»
— Мама тоже так говорила, — тихо сказала Нина. — И все-таки плакала… Она говорила, что и отец и Веня прожили так, как хотели, что другой жизни у них не могло быть.
— Твой отец… Он от чего умер?
— Сердце… Но я думаю, что он умер от ран. Да-да… Он ведь, как и Веня, чудом вернулся в авиацию. После Испании. Потом его снова ранили под Берлином. И все-таки он летал. До последнего часа.
— Слушай, я давно хотел спросить о твоем отце… Венька нам рассказывал, что однажды…
— Что он привез однажды нашу мать в Москву, в Большой театр на самолёте?
— Вот именно.
— Это и вправду было, Павел, но не совсем так, как придумал Веня. Мы действительно жили после войны за Уралом, отец командовал какой-то авиационной частью. А мама действительно очень тосковала по Москве и однажды сказала, что ей хотелось бы попасть на «Бориса Годунова». А тут как раз инспекция была, большой начальник прилетел. Ужинали у нас дома. Он и говорит: «А что, полковник Строев, я тебя все равно по делам сегодня в Москву заберу, можно и супругу захватить. Как раз на премьеру успеете». Самолет у начальника, сам понимаешь, был персональный. В Москве отметили мамин день рождения. Кажется, в ресторане. Вот и все.
Павел вздохнул:
— У Веньки интересней получалось.
— Ну вот и расстроился, — улыбнулась Нина. — Испортили сказку.
— Да нет… Сказка жива. Теперь, уж с ней ничего не сделаешь. Сказка жива, — снова повторил Павел. — Теперь это уже скорее легенда. И ты знаешь, я слышал, как она родилась, я присутствовал при сотворении легенды…
17
В Красноярске самолет задержали. Зал ожидания, как всегда, был переполнен. Павел не стал понапрасну бродить меж кресел, а сразу же направился в угол, где виднелся киоск «Союзпечати». По ночам он не работал, и опытные пассажиры, преодолев невысокий барьер киоска, устраивались там с относительными удобствами.
На этот раз, однако, опытных пассажиров было много, и Павел уже махнул было рукой, но тут его окликнул тот самый пилот, с которым они разговорились в аэропорту перед отлетом, когда прощались с Олегом.
— Подвинемся, не бросим в беде, — добродушно сказал он. — Кстати, и пиво осталось, и рыбка имеется…
Павел присел на ящик из-под канцтоваров.
— А я вот с молодыми людьми беседую, — уже как старому знакомому пояснил пилот, кивая на сидящих напротив парня и девушку. — Молодожены… Так на чем мы остановились-то? Ага, про дочку я рассказывал… Ну что ж, может, и скучно ей будет жить, зато тепло и спокойно. А вот послушайте, что я вам сейчас расскажу. Сразу после войны мой знакомый летчик служил за Уралом…
Павел грыз воблу и снова слушал историю о полковнике Строеве. «Всерьез человек взялся молодежь воспитывать, — с улыбкой подумал он. — Видать, не очень жалует своего благоразумного зятя».
— …Вот так оно все и было, — продолжал нилот. — Потом его хотели судить, но дело знаете как обернулось? Оно обернулось так, что жены тех офицеров, которые его судить должны были, устроили им форменный скандал. «Вы, — говорят, — солдафоны, вам истинного благородства не понять, его не судить надо, а пример с него брать. Он, — говорят, — последним рыцарем был». Ну и тому подобное. Одним словом, под давлением женской общественности смягчили ему наказание. Разжаловали, правда, списали в гражданскую авиацию. Стал он летать на «Аннушке». Но не тужил. Ведь настоящему летчику главное — в небе остаться.
