Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
И проводить целинников интересно. Торопливо дожёвывая воскресные слойки, допивая чай, девушки принялись одеваться.
— Ох, у меня ж бельё мокнет! — вдруг застыла Глаша.
— Экая важность! Не скиснет. Я помогу! — крикнула Алёна.
— Девочки! — Просунув голову в ворот свитера, Агния испуганно вытаращила янтарные глаза. — На такие проводы и с пустыми руками?
Глаша мгновенно вынула из тумбочки коробку из-под монпансье — «колхозную» кассу.
— А что купить?
— Цветы? Конфеты? Ну, с чем провожают?
По дороге на вокзал, запорошенные снегом, ввалились в цветочный магазин.
Продавщица невольно подняла брови. Глаша, не дав ей ответить, начала проникновенным голосом:
— Простите! Пожалуйста! Мы очень торопимся.
— Пожалуйста! Пожалуйста! — подхватили Агния с Алёной, и Женя, улыбаясь, умоляюще сказал:
— Пожалуйста, два букета.
— Ни цветочка, — раздельно ответила женщина. — Приходите после обеда…
Молча вышли на улицу.
— А если конфет? А? — нерешительно спросил Женя и вдруг обрадовался: — Братцы, это же существеннее! Купим ирисок. Килограмма три или… на сколько денег хватит! — Так и купили на все деньги три с половиной килограмма ирисок, попросили продавщицу разложить их в семь пакетов, чтобы каждый мог вручить свой подарок.
На площади толпился народ. До отхода поезда оставалось двадцать минут. В здание вокзала было не пробиться. Впереди, расчищая путь, двинулись Огнев и Миша. Платформа оглушила гулом голосов, громом оркестра, врывались звуки гармони, песни, аплодисменты, где-то говорило радио.
Медленно протискиваясь сквозь плотную, шумную массу людей, Алёна ловила отрывки разговоров, деловых и тревожных, задорных и шутливых. Мелькали лица, множество цветов, плакатов. Вдруг, покрывая все звуки, из репродуктора словно вылился на голову голос: «Подвиг не только там, где люди рискуют жизнью…»
— Отец! — Олег остановился, схватил Алёну за руку, глядя испуганно-весёлыми глазами на репродуктор.
— Идём, идём же скорей! — Она потащила его, чтобы не оторваться от своих.
Совсем рядом с ласковым укором какая-то девушка сказала:
— Ведь не под пули едем! Ну, мама…
И тут же мелькнуло заплаканное лицо женщины и оживлённое — дочки.
Олег, внезапно оставив Алёну, протиснулся к группе парней и девушек, те приветливо замахали руками. Алёна заметила, что растеряла всех своих. И тут на неё налетел Женька, схватил за руку и потащил, что-то говоря. Она пошла, прижимая к груди кулёк ирисок. И вдруг ощутила себя ненужной здесь, посторонней всем. Пришла поглазеть? И вручить кому-нибудь полкило ирисок?!
Когда поезд тронулся, какой-то парень в распахнутом ватнике, без шапки подхватил Алёну за талию и побежал рядом с идущим уже вагоном. С площадки тянулись к ним руки.
— Хватайся за поручень!
— Я же не еду! — на бегу отчаянно крикнула Алёна, поспешно сорвала с головы вязаную шапочку, сунула в неё ириски и протянула незнакомому парню: — Это вам! На дорогу!..
Уплыла площадка с огорченно и укоризненно глядевшим на Алёну парнем, уехала на целину её шапочка…
— Где у тебя голова-то? — Женя взял её под руку. — Пошли! Ребята, понимаешь, звали: «Кончай, говорят, институт, приезжай артистом…» Только когда ещё кончим!
— И меня… звали… — сказала Алёна с грустью.
…На следующий день после проводов целинников, во время занятий ритмикой Алёна с Лилей, сделав упражнения, отдыхали, пока работали другие пары.
— Посмотри-ка напротив, — сказала Лиля.
У противоположной стены сидели Березов и Огнев. Лица у обоих были возбуждённые. Следя глазами за строгой Ниной Владимировной, они сердито о чем-то спорили. Алёна подумала уже не в первый раз, что Лилька-то рассеянная-рассеянная, а всё замечает.
— Говорят, — тихо зашептала Лиля, — что бешеный наш чуть не махнул на целину.
— Что? — громко вырвалось у Алёны, и Нина Владимировна строго глянула на неё. Выждав, Алёна осторожно повторила: — Ну и что?
— В райкоме сказали: нечего с учебы срываться.
Едва кончился урок, Огнев оповестил присутствовавших:
— Никто не расходится. Слово для информации — Березову.
— Братцы, — заговорил Миша с непонятным волнением, — Огнева озарила идея. По-моему, гениальная. Товарищи, внимание! — Он выждал, пока замолчали. — Вопрос очень серьёзный. Через три с половиной года мы кончим институт…
— Вот это открытие! — негромко бросил Джек.
Вокруг засмеялись, а Сашка зло зыркнул глазами.
— Через три с половиной года на нынешней целине, — твердо продолжал Миша, — будет нужен театр. Молодой и лёгкий на подъем, передвижной молодёжный театр.
Стало тихо.
— Есть предложение. — Миша обвел всех глазами. — Добиваться, чтобы нас при окончании института не разогнали по всем концам света, а выпустили коллективом в любой целинный район. Всё. Пусть каждый обдумает, вечером — обсудим.
— Чего тут ещё думать! — возбужденно крикнула Алёна, и все разом заорали.
Курс забурлил. План сразу сблизил все «колхозы», и даже злостные «единоличники» — Джек и Володя Сычёв — вдруг высказали весьма здравую мысль: уж в своём-то театре никому не придётся годами сидеть и смотреть, как играют народные и заслуженные, поскольку таковых не окажется. Все будут играть много, приобретать опыт, быстро расти. А потом поедут на гастроли в Москву и удивят столицу. А потом — чем чёрт не шутит! — может, пошлют на международный фестиваль?
Соколова сразу же поддержала березовско-огневский план, названный сокращенно БОП.
— Конечно, через три с половиной года там будут нужны театры. И коллектив, сплочённый годами учёбы, может стать ядром такого театра, — внимательно и весело оглядывая всех, сказала она. — Все студии, из которых вырастали хорошие театры, начинались с дружного, крепкого ядра. — И подзадорила: — Добивайтесь!
Почти всем курсом отправились в дирекцию.
Когда, возбужденные, они ввалились в кабинет Таранова, глаза его на мгновение изумленно расширились, но тотчас же лицо засияло приветливой улыбкой.
— С чем пришли, молодые друзья мои? — Он встал из-за стола. — Размещайтесь, размещайтесь. Так что скажете, дорогие?
Березов коротко изложил суть вопроса. Таранов, хмуря светлые брови, выколачивал мундштук, затем, закладывая новую сигарету, заговорил растроганно:
— Долг каждого советского юноши и девушки, скажу, даже каждого советского гражданина — внести свой вклад… — И начал объяснять, что даст целина стране, как велик подвиг едущих на новые земли, как незыблемы романтические традиции комсомола.
Алёне показалось, что его монолог здорово похож на посредственную статью. «Ну и ладно, пусть на здоровье изливается, лишь бы идея нашего БОПа его заинтересовала». И, не особенно вникая в смысл директорской речи, она вдруг обратила внимание на то, что у него плохая дикция, буква «с» определенно подсвистывает. «Наталия Николаевна наверняка поставила бы ему по сценической речи плохонькую троечку», — мелькнула у Алёны озорная мысль.
Таранов затянулся сигаретой, выпустил дым колечком и заговорил грустно и деловито:
— Возвращаясь конкретно к вашему вопросу, принуждён сказать, что постановка его несколько преждевременна. — Светлые глаза его, точно лаская, оглядывали молодые сосредоточенные лица. — Три с половиной года — срок огромный при наших-то темпах! Рано, друзья, рано, милые, поднимать этот вопрос.
— Почему рано? — напористо спросил Огнев. — На пятилетку планы составляются, а на три с половиной года почему-то рано?
Алёне показалось, что директор рассердился, — скулы его порозовели, но он улыбнулся Огневу:
— План! Да вот целинные-то земли, видишь, сверх плана выскочили. А мероприятие грандиозное.
— Но ведь от этого же не прекращается планирование на пятилетку, — возразил Березов.
Таранов повернулся к нему, слегка прищурился.
— А вы, кажется, молодой коммунист?
«Что плохого сказал Миша?» — тревожно подумала Алёна.
— Так разве он?.. — выскочил Олег и осекся.
— Да. Член партии — и что из этого? — вопросом ответил Таранову Миша.
— Члену партии надлежит мыслить масштабнее, — заметил Таранов и неожиданно весело, перейдя на фамильярно-товарищеский тон, подмигнул: — Наше дело надстроечное — как пойдет экономика, так пойдем и мы.
— Культурное строительство тоже планируется, — возразил Огнев, плохо скрывая иронию.
Таранов чуть поморщился, зажигая погасшую сигарету, потом вздохнул и, как бы размышляя вслух, сказал с лёгкой досадой:
— Значит, не понимаем. Не доросли.
— Почему не доросли, Иван Емельянович? — кокетливо улыбнулась директору Глаша. — Объясните — поймём. Мы все нормальные.
Таранов устало усмехнулся.
— Пожалуйста, объясните, Иван Емельянович, — уставясь ему в лицо, с оттенком кротости попросил Джек. — Мышление, конечно, не масштабное, в особенности у меня. Объясните.
