Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 1
Замятину дружно аплодируют все. Оркестр играет туш. Дед Чмелёв крякает и замечает:
— Ишь ты! Поддабриваются перед чужими! Мне так не подыгрывали!..
— Так тебе, Абросим Иваныч, неудобно подыгрывать, — отвечает капельмейстер. — Ты ж всегда кончаешь матюком!
Собрание становится шумным. Смех, соленые добавления с мест. Елкин то и дело стучит карандашом по столу. К тому времени, когда на сцену с заключительным словом проверочной комиссии выходит Капитон Иванович, атмосфера уже сильно накаляется…
Капитон Иванович, сухощавый, стройный, в бешмете с обтянутой талией и высоким стоячим воротником, покручивая усы, ждет с минуту, пока успокоится народ. Шум откатывается по рядам колхозников назад и замирает у дальней стены.
— Ну, мы наговорили вам тут всякой всячины, — начинает Капитон Иванович. — Извиняйте, если, может, кого задели за живое. Такая наша обязанность, затем и послали нас сюда. Оно-то, конечно, в чужом глазу соринку видать, а в своем и бревна не заметно. Ну ничего, вы тоже приедете к нам, укажете на наши упущения… Итак, товарищи, поработали мы с вами год. Я думаю, мы сейчас первенство определять не будем. Тут нужны посторонние люди, а сами начнем определять — еще подеремся. Это районные организации сделают: проверят, учтут все и скажут, кто кого опередил. Но все-таки разрешите сказать свое мнение, так, частным порядком, неофициально: первенство, конечно, останется за нами.
— За кем? — не расслышал кто-то сзади.
— За нами. Ну ясно, иначе и быть не может.
— Ничего ясного еще нету! — тот же голос. — У нас нынче, Капитон Иваныч, далеко лучше, чем раньше было. Мы в этом году по шесть килограммов хлеба на трудодень дадим, чего у нас еще сроду не бывало.
— Ну что ж такого! И мы по шесть, — отвечает Капитон Иванович.
— Значит, равняемся.
— Если равняемся, тогда мой совет: давайте на палку конаться. Чей верх, тому и знамя, — предлагает какой-то шутник.
Елкин с сердцем грохает кулаком по столу:
— Да поимейте же вы совесть! Ну что за народ — не дают человеку слова сказать!
— Нечего копаться, — продолжает спокойно Капитон Иванович. — И так видать. Что на трудодень — это еще не все. Не единым хлебом жив человек. Отпало уже это — ценить колхоз только по килограммам. Что — шесть? Можно и восемь и десять дать. Ничего не строить, не отчислять для продажи — вот и десять. Мы ведь в этом году сколько настроили! Конеферму на сто маток, мельницу, гараж, родильный дом, две новые автомашины купили. Восемь тысяч центнеров пшеницы сверх поставок продали кооперации под машины и стройматериалы!.. Нет, товарищи, так однобоко нельзя подходить: шесть и шесть, — значит, равны. Надо брать все хозяйство, все отрасли, тогда будет правильно. А если взять по отраслям, — конечно, наш колхоз от вашего как небо от земли, что и говорить! Мы, можно сказать, мчимся вперед на тройке вороных, еще и пристяжные по бокам: сад, огород, пчелы, птица. А вы запрягли одну клячу в оглобли — трюх-трюх помаленьку. Только на полеводстве выезжаете. В случае какой стихии, града или засухи — все, слезай, приехали. Ни хлеба, ни денег. Правильно? Единственное, что имеете, — животноводство, и то нашему и в подметки не годится. Наших всех животноводов вызвали в район оформлять документы на Всесоюзную выставку, а вашего, как видно, не сегодня завтра будет прокурор оформлять…
— Капитон Иваныч! Да ты не верь! — не выдерживает Пацюк. — Тут такого наговорили, что и на голову не лезет. И сено — под самую крышу. Прямо будто я вредитель какой!..
— Никита! — хрипит Елкин. — Тебе давали слово? Терпенья не хватает?
— У вас этот председатель, которого сняли, — продолжает Капитон Иванович, — был парень из таких, которые не любят особенно перегружать себя работой, чтоб не надорваться. Разведи гусей, утей, а на них, дьяволов, нападет еще какая-нибудь чума, подохнут — отвечать придется. Ну, теперь Николай Савельич, может, иначе дело повернет?
— Да уж кой-чего начали, — отзывается Дядюшкин. — Сто колод пчел покупаем в «Дружбе», с питомником договор заключили на посадку винограда.
— Хорошо! Вот когда всего этого заведете побольше, тогда можно будет вам и о первенстве поспорить. А пока не волнуйтесь и не расстраивайте зря нервы. Вот так… А насчет вашего полеводства я, товарищи, тоже хотел поговорить. В нынешнем году урожай хороший, но не думайте, что у вас так уж крепко дело поставлено. Мы сегодня были во всех бригадах, с бригадирами беседовали. Проверяли, как полагается, как нас недавно колхоз «Коминтерн» проверял. Спрашивают коминтерновцы наших колхозников: «Кто такой был Тимирязев? Кто был Вильямс? В чем их учение заключается?» А что вы думаете? Вспахать только без огрехов да посеять в срок — этой агротехнике уже десять тысяч лет. Пора по-настоящему браться за науку. Я скажу, не хвалясь: у нас это крепко налажено. Я как заведующий агролабораторией сам закручиваю учебой, собираю людей, агронома приглашаю. Четыре раза в неделю занятия. Ходят все в порядке дисциплины: и бригадиры и члены правления. Никаких никому льгот ни по семейному положению, ни по старости. Сидим за партой, как детишки: тетрадочки, карандашики. А у вас, проверили мы, — плохи дела! Агролабораторию вашу мыши съели, от экспонатов одни пеньки остались. И заведующего, может, съели бы, так его нету — услали в горы лес заготавливать. Нашли работенку по специальности! Ну, раз агролаборатория не работает, значит, и учебы никакой. Думали, может, сами люди читают, интересуются, взяли на выдержку несколько человек — ни в зуб ногой, извиняйте за выражение. Вот товарищ Елкин такого нам упорол, что животы порвали было со смеху. «Дарвин, говорит, это главнокомандующий французской армией».
— Да неверно же! — вскакивает Елкин. — Не говорил я этого!
Теперь Елкина успокаивают в свою очередь колхозники:
— Порядок, Семен Трофимович! Не перебивай докладчика.
— Ты же председатель собрания!
— Сам нарушаешь!
— Терпи! — кричит ему Дядюшкин. — Терпи!
— Да как же стерпишь, ежели напрасно? Не говорил я про главнокомандующего.
— Прошу прощения, ошибся, — извиняется Капитон Иванович. — Насчет главнокомандующего это бригадир Душкин сморозил… Плохо, плохо, товарищи! Гляжу вот я на тебя, товарищ Елкин, и думаю: нет из тебя никакого движения, — почему так? Каким помню я тебя с начала коллективизации, таким ты и остался. И кепка на тебе та же самая, которую носил, когда мы лошадей обобществляли в станичном гиганте. Помнишь, как тебя бабы возле мельницы терзали, сапоги в колодец забросили, а кепку в яме с мазутом утопили? Ты ее после в керосине вымачивал, она тогда еще новенькая была… Как ты, товарищ Елкин, в то время руководил бригадой? Наряды давал, конюхов по ночам проверял, тяпки полольщикам точил. А сейчас как руководишь? Тяпки точишь, наряды даешь — то же самое. Неужели за десять лет ничего нового не прибавилось? А агротехника? Иль тебя это не касается? Неверное рассуждение! У Душкина в бригаде еще хуже — ни одного гектара не удобрили! У нас же, товарищи, на будущий год половина всей посевной площади пойдет по удобрениям. Вот, выходит, и тут вам до первенства далеко. Триста гектаров озимки посеяли — наперекрест. А вы — ничего. Может, и слыхали об ефремовском агрокомплексе, — слыхали, конечно, не может быть, чтоб вас не коснулось, — но не придали значения. Поговорили, тем дело и кончилось, а применить на практике не рискнули. Никуда это не годится!
Елкин ерзает на стуле.
— Что ж ты равняешь, Капитон Иваныч? — говорит он, жалко улыбаясь. — Вы — в станице, а наше дело хуторское. Живешь тут, в глуши, бык быком, и уши холодные.
— Ты не прибедняйся, товарищ Елкин! При чем тут хутор? Можно и в станице запустить себя хуже, чем на хуторе. Тут другое… Я скажу прямо, ты только не возьми в обиду. Вот пришел ты сегодня на собрание, в общественное место, а на что ты похож? В дегте весь, будто подолом трактор обтирал, небритый, рубаху распустил. Еще хвалитесь — шесть килограммов! Куда ж вы их деваете? А посмотри на нашего бригадира Андрея Савельича. Видал, какой джигит? Почему бы и тебе не так? Не любишь казачью форму — надень галстук, пиджачок. Ах ты ж, товарищ Елкин-Палкин! В этом культура тоже проявляется! Поверь моему слову: сейчас у тебя в бригаде урожай неплохой, а уберешь рубаху в штаны да скинешь вот эту цилиндру телячью, еще лучший урожай будет!
Смущенный Елкин снимает свою «меховую» кепку, вся тулья которой от давности облезла, вытерлась, как бок у чесоточной овцы, и, повертев ее в руках, кидает под стол.
В клубе дрожат стекла от хохота.
— …Ну, что вам, товарищи, еще сказать? Значит, самое больное место у вас — культура. Нажать надо на это дело обязательно.
— В следующий раз приедете — все бригадиры при галстуках будут, — говорит, улыбаясь, Дядюшкин. — За свой счет куплю. И обяжем решением правления носить. Как в армии — приказом по гарнизону.
