Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
Пронзительный крик, раздавшийся за спиной, заставил Дандея вздрогнуть и обернуться — к ним бежал Чихамо. Лицо его было перекошено, глаза белые, слепые от бешенства. Подскочив к лежащему, он рывком поставил его на ноги и несколько раз наотмашь ударил по лицу. Во взоре Ян Тули мало–помалу появилось осмысленное выражение, в чертах пепельно–серого лица обозначился признак жизни. Чихамо что–то прошипел яростно, и тогда Ян Тули медленно поднял руки, ощупывая непослушными пальцами плечи. И едва до него дошло, что нет лямок котомки и что, стало быть, исчезла и сама котомка, он враз словно проснулся. Ужас, смертный ужас исказил его лицо и опять обессмыслил глаза. Снова и снова, торопясь и дрожа, ощупывал он себя; метнулся к воде, потом рухнул на колени, вскрикивая что–то и простирая руки к Чихамо. Но Чихамо и подошедший к этому времени второй китаец зловеще безмолвствовали. Тогда, не вставая с колен, бедняга пополз к ним, причитая и плача, но на полдороге припал головой к земле и замер. Мгновенье стояла тишина, потом Чихамо и второй китаец разом сорвались с места и, плюясь и крича, словно бешеные, принялись безжалостно пинать лежащего ногами.
Со страхом и удивлением взирал на это Дандей. Снова и уже в который раз возникло в нем предчувствие беды, а вместе с ним желание бросить все и уйти от этих людей прочь. Неистовство китайцев встревожило и оленей: вздрагивая ноздрями, они глядели на избиение, и какое–то осмысленное сострадание проступало в их грустно–выпуклых глазах.
Наконец китайцы кончили пинать своего несчастного собрата. Чихамо, приподняв его за воротник, что–то яростно шипел, тыча пальцем в сторону воды, а его подручный побежал к оленям и, не обращая внимания на Дандея, стал торопливо отвязывать вьючную веревку.
То, что происходило дальше, напоминало дурной сон. Провинившегося заставили встать и, обвязав вокруг пояса веревкой, пинками загнали в воду. Дандей содрогнулся в душе, представив, как должен чувствовать себя и без того полуживой Ян Тули в этой ледяной воде: ведь стоило опустить в нее руку, и миг спустя вся она наполнялась невыносимой ноющей болью.
Ян Тули оказался удивительно крепким — после всего, что с ним сегодня случилось, он еще нашел силы три раза забредать в Чокчокачи и, борясь с течением, грозящим каждый миг швырнуть под уступ, высматривать на дне потерянную котомку. И трижды его, сбитого под конец с ног, исцарапанного, окровавленного, вытаскивали на веревке. Затем бедолагу отвели немного ниже и погнали под водопад, где речка, обрушиваясь с двухсаженной высоты, углубила дно. Вода в этом котле бурлила крутым кипятком и закручивалась воронками, жадно всасывающими грязно–белые хлопья пены и древесные обломки. Водяная пыль стояла в воздухе, нескончаемым дождем низвергались брызги. Ян Тули, едва он успел отойти от берега, вдруг с головой утянуло под воду. На берег его вытащили без чувств. Ни пинки, ни истошные визги Чихамо не смогли на сей раз поднять его на ноги — и к крикам, и к побоям он был безучастен, как мертвый. Лишь изредка крупная дрожь волной пробегала по этой груде мокрого окровавленного тряпья.
Чихамо был взбешен настолько, что не обратил внимания на Дандея, который начал разводить костер, чтобы согреть и напоить пострадавшего горячим чаем. Чихамо пробовал сам поискать потерянное в реке золото, но очень скоро понял, что совсем не просто бродить почти по грудь в бешеной ледяной воде. К тому же надо было спешить. И когда караван тронулся дальше, на узкой косе у реки остался лежать человек. Дандей, уходя, оставил около него несколько лепешек, но Чихамо увидел и потихоньку их забрал: путь еще далек, не следовало поэтому тратить пищу на человека, которому теперь уже незачем жить.
До конца дня караван прошел верст десять. Остановились на небольшой полянке. Наскоро поужинали, расположились на ночлег.
Ночь выдалась пасмурная и теплая. Китайцы еле слышно шептались о чем–то, лежа за кругом света от скудного костра. Не спал и Дандей. Ощущение близкой беды с наступлением ночи усилилось в нем. Впервые в жизни что–то враждебное и недоброе чудилось охотнику в ночном шуме тайги, в черноте беззвездного неба, в багровом свете чуть тлеющего костра. Зловещим казался ему и шепот китайцев. Одно только успокаивало — привычное позвякиванье оленьего ботала, доносившееся время от времени из темноты. Но постепенно тревога улеглась, стали вялыми мысли — усталость брала свое, Дандей начал задремывать.
Проснулся он вдруг и непонятно отчего,— показалось, что его словно бы кто толкнул легонько. Стояла все та же непроглядная ночь, но что–то вокруг изменилось, и Дандей понял что: не слышно шепота китайцев, молчит настороженно ботало. Безошибочное чутье охотника подсказало: кто–то затаился в темноте, здесь, совсем рядом, и чье–то осторожное дыханье примешивается к густому, мерному шуму тайги. Дандей положил пальцы на рукоятку ножа и замер, до боли в глазах вглядываясь во мрак.
Время шло, но ничто не нарушало тишины, только раз где–то поодаль коротко хрустнул сучок. Олени понемногу успокоились, снова начало позвякивать ботало. Угли, рдевшие в костре, все тускнели и тускнели, пока не погасли совсем.
Ночь, казавшаяся бесконечной, наконец иссякла. Плотная тьма мало–помалу редела, и пепельный рассвет стал лениво просачиваться из–за вершин. Вот выступили из серой мглы ближние деревья, а за ними еще и еще. И когда разъяснилось настолько, что каждая хвоинка отрисовалась на фоне светлеющего неба, в конце поляны проступило смутное очертанье человека. Пугающе неподвижный, безмолвный, он сидел, скрестив ноги, и казался неживым.
После некоторого колебания Дандей осторожно приблизился к нему и узнал Ян Тули. Страшно блестели его глаза, слепо устремленные перед собой, чуть шевелились губы, беззвучно шепча что–то. Дандею стало жутко: человек этот уже не принадлежал себе, в него вселились неведомые духи,— только они могли вдохнуть силы в полумертвое тело и привести сюда сквозь ночную тайгу.
Властный окрик Чихамо позвал Дандея к костру, торопя в путь.
Пока пили чай, Дандей все посматривал в сторону безмолвной фигуры, но лица китайцев были холодны и бесстрастны, они словно не замечали своего собрата.
На этот раз охотник не решился оставить еду для Ян Тули: только великий шаман мог, не опасаясь, помогать тому, чьими поступками руководят столь могущественные духи.
Весь день Ян Тули следовал вдали за караваном, не приближаясь и не отставая. Не подошел он и вечером к костру, но Дандей и китайцы знали: из темноты на их костер глядят безумные глаза, и неизвестно, какие изуродованные мысли горят в них.
Наступившая ночь была наполнена тревогой. Дандей не сомкнул глаз — все мерещилось серое помертвелое лицо того, кто темным призраком бродит сейчас где–то неподалеку.
Впрочем, в эту ночь Ян Тули так и не дал о себе знать. Не обнаружили его и утром. Дандей почувствовал облегчение, но в полдень, когда караван остановился передохнуть, поднявшись на невысокий перевал, внизу, у подножья, снова разглядели одинокую серую фигурку, медленно и упорно двигавшуюся по их следам. Страх и злоба исказили лицо Чихамо. Он сказал несколько слов своему спутнику, махнул рукой Дандею, приказывая идти дальше, и остался стоять на тропе.
Догнал он их версты через три. Сбавил шаг, приноравливаясь к размеренной поступи каравана. Все с тем же непроницаемым лицом Чихамо продолжал путь.
«Быть беде, быть беде,— снова подумалось Дандею.— Плохие люди, и путь их недобр…»
Он не знал, что беда, и беда страшная, разразилась еще в первую ночь, когда он со своими оленями ждал в условленном месте нанявших его старателей. В ту ночь Чихамо, навсегда покидая Золотую тайгу, похитил золото, которое его соотечественники уже не один год припрятывали, надеясь рано или поздно унести с собой на родину. Из всей артели, бывшей под его началом и доверявшей ему безгранично, он давно выбрал двоих, наиболее подходящих для задуманного. В день побега он загодя предупредил их, незадолго до полуночи вывел из землянки и отправил вперед. Сам же задержался на некоторое время. Чихамо понимал: обнаружив его исчезновение и пропажу всего артельного золота, люди сразу кинутся в погоню. Это допускать не следовало. Поэтому он еще с вечера подмешал в артельный чай немного сонного порошка,— подмешивать много остерегся: зелье могли распознать по вкусу. Когда его сообщники бесшумно удалились по тропе, уводящей с прииска, Чихамо вынул из–за пазухи бритвенной остроты нож и крадучись вернулся в землянку. В ней стояла темнота, лишь слегка разбавленная светом молодого месяца. Однако Чихамо достаточно прожил тут и легко ориентировался в полумраке. Он шагнул к крайним нарам, где спали четверо. Чуточку постоял, прислушиваясь к сонному дыханию, и приступил к делу. Протянув руку к лицу крайнего человека, большим и указательным пальцем защемил его нос, прерывая дыхание, сильно рванул, задрав ему подбородок и обнажив шею, молниеносно перерезал горло. Всхлип, негромкое бульканье и движение, пробежавшее по телу убитого,— не то судорога, не то дрожь. Вот и все. Чихамо, не мешкая, перешел к следующему… Не много времени понадобилось ему, чтобы покончить со всеми. Не было ни шума, ни крика. Отойдя от прииска, Чихамо снял залитую кровью одежду, забросил ее в старый шурф, оделся во все чистое и поспешил прочь…
