Давид Константиновский - Яконур
Они встретились на улице, — Лена вышла Якову Фомичу навстречу; обнялись.
Стояли, приникнув друг к другу.
Редкие прохожие огибали их на узком тротуаре.
Яков Фомич нежно, благодарно обхватил ладонью затылок жены.
* * *Итак, в сумерках корабль подходит к вражескому берегу…
Но — измена! Чужой на борту.
Опять это… Ольга сделала себе замечание. Решила же: посмотрим.
Никитич аккуратно подвалил к пустынному берегу. Спустили лодку. Миша вызвался грести.
Лодка отдалялась от борта, Ольга смотрела, как с палубы машет им вслед Виктор; почувствовала, что напряжена.
Десант!
Когда причалили, Тоня отказалась идти, ей сделалось плохо: запахи… Даже не вышла из лодки.
Отправились вдвоем.
Пруд-аэратор, откуда сток уже прямо в Яконур, был покрыт серой пеной, от нее поднимался дурманящий запах; пена жила, она часто и глубоко дышала, это было огромное, полное сил чудовище, непонятное, враждебное, зловонное, опасное; нелепо казалось подумать, что оно не само тут появилось, а сработано людьми; и такая ты маленькая рядом с ним, растянувшимся далеко, такая маленькая на его берегу! Пену приводили в движение мешалки, плавающие на понтонах, от их электромоторов, от их турбин распространялось напряженное гудение, громкое, монотонное, страшное; оно угнетало; что могло оно произвести, кроме зловонной, странно живой, диковинной, своей жизнью живущей здесь темной пены…
Мысль о Борисе: как он тут работает, как он может?
Подошли ближе.
Воронки мутной воды…
Взяли пробы, замерили температуру.
А вот и кудрявцевский понтон с его оборудованием; что-то пустует сегодня…
Долго шли к отстойнику. Миша, кажется, скис, ни слова за всю дорогу.
Над темной поверхностью торчала широкая короткая труба; из нее изливался во все стороны мощный желтоватый поток, это было похоже… да, на лепестки цветка… из мертвого мира выросшего… смертоносного цветка… труба — как стебель, поставленный в воду.
На берегу росли ромашки…
Мысль о Герасиме: видел бы это!
Взяли пробы. Пошли к берегу.
Что такое?..
Остановились.
Две «Волги», поднимая клубы пыли, мчались к ним по пустырю. Резко затормозили метрах в двадцати. Еще пыль не отнесло, из первой машины выскочил человек и закричал:
— Чем тут занимаетесь?!
Столбов. Ясно.
— Отвечайте!
И стоит там, не подходит. В самом деле, враждующие державы.
Ольга молчала. Ждала.
Миша стал что-то объяснять: институт, экспедиция…
Столбов:
— Знаю!
Хлопнул дверцей. Подошел.
— А!..
Помнит еще.
Потом:
— Что за манера заходить в воды комбината без разрешения!.. Мои люди еще займутся этим!.. У вас вид диверсантов, которые хотят взорвать очистные сооружения, чтобы навредить Яконуру!..
Повернулся, пошел к машине. Остановился. Добавил, уже другим тоном:
— Могли бы приехать ко мне и рассказать, чем занимаетесь у меня на комбинате.
Отправился дальше.
Ольга окликнула:
— Главный…
Обернулся, смотрит.
Улыбнулась.
— Главный, — сказала, — вон та площадка, за третьим, кажется, прудом… Сверьте проект с данными гидрометслужбы. Эти сваи будет затапливать. Перенесите площадку повыше.
Сказала все-таки!
Когда заметила — не думала, что скажет…
— Ладно, — буркнул Столбов. — Спасибо.
Хотела за него добавить: «Знаю!..» Нет, лишнее. Позвала Мишу, направилась к берегу.
— Ольга!
Остановилась. Что скажет?
— Хм!..
Только и всего? Не знает, что сказать. Думает. Пусть подумает, что сказать женщине. К тому же давшей ему совет…
Сколько ж можно ждать? Кажется, придумал.
— Ищите… Может, что-нибудь найдете!
* * *Саня захлопнул дверь и бросил портфель на пол; поддал его ногой.
— Как кенгуру! Разрешите представиться: млекопитающее из разряда сумчатых. Ну, прямо прирос к руке! Целый день с ним. Чур, я первый заметил, что человек перестал удаляться от природы и пошел на сближение с животными!
Обогнул стол, посмотрел через плечо Герасима.
— Ага, программа! А будет с чем? А, Герасим, Советский Союз?
Герасим послал его к черту. Он сам без конца задавал себе этот вопрос. Можно, конечно, представить обычный очередной доклад, можно и совсем без доклада, можно смыться в отпуск…
А кто-то, видимо, привезет модель!
В этот раз уж точно не обойдется без модели.
— Знаешь, что мы с тобой зевнули? Немного опоздали!..
Герасим слушал рассеянно, продолжал заниматься бумагами. Он никогда не относился серьезно к происходившему на заседаниях совета. В том, что рассказал Саня, Герасим не уловил ничего такого, чему стоило бы придавать значение.
— Да, мне сейчас Вдовин сказал, что ты, как надежда наша и опора…
Ну, началось!
Ладно… Терпи.
— А здорово тебя Вдовин приспособил? Смотрит на нас, как на шахматные фигурки, — кем куда пойти… Вот спроси его — чем мы отличаемся друг от друга? Начнет говорить про деловые качества… Домой едешь?.. Ну, пока!
Герасим остался один.
Потянулся. Встал. Подошел к окну.
Солнце склонилось к лесу, опустилось на вершины сосен; казалось, сейчас покатится по ним вдоль горизонта.
Какая погода на Яконуре?..
Вернулся к столу.
Вдовин…
Пусть.
Герасим складывал бумаги, наблюдая за исчезающим из виду, укрывающимся от него солнцем.
Что ж, вот еще знаки, что он входит в круг тех самых людей, туда, куда его тянуло; становится одним из них… Значит, все хорошо. Надежно. Правильно.
* * *В кубрике горел свет. Ольга и Тоня готовились к посеву.
Двигатель выключен, тишина.
Пространство заполнялось стеклом; становилось непонятно, где все это могло поместиться раньше.
Пора.
Ольга взяла в губы стеклянную трубку, забрала воды из дневной пробы, отмерила ее по нужным колбам.
Небо наверху, над лестницей, в прямоугольнике двери.
Начало есть. Теперь еще раз девяносто. Или сколько? Не сбиться. Разные пробы по разным колбам. Разным бактериям — разную еду: кому азот, кому серу, кому глюкозиды; на любой вкус.
Прозрачный месяц над головой.
Тоня сразу заворачивает все в бумагу, складывает по ящикам.
Посев будет дозревать в термостате.
Жатва — анализ…
…Закончив, Ольга вышла на палубу, принялась выливать оставшуюся воду. Подошел Никитич:
— Выливаешь? Эх, то набираем…
День кончался. Дела иссякали.
— Довольна? — спросил Никитич.
— Да.
— И никаких благодарностей, кроме выговоров!
— Спасибо, капитан.
Обсудили с Никитичем погоду. Прогноз: шесть-семь баллов.
Пока совсем слабо тянет…
К сожалению, со стороны комбината.
Заработал двигатель. Никитич, едва отойдя от берега, потянулся мимо комбината к наветренной стороне.
Ольга стояла на палубе, куталась в шаль; смотрела на комбинат.
Дым из высокой трубы. Разноцветные дымы из труб помельче. Просто откуда-то дымы… Из-под крыш? Как печка растапливаемая, — отовсюду валит…
«Ищите, может, найдете!»
И найдет. Решение принято, первый шаг сделан; она включилась. Она рассчитывала не только на свою улыбку, она собиралась в ближайший месяц сделать столько, сколько без нее Савчуку не наработать за год. Пусть для кого-то здесь честолюбие, карьера, что-нибудь еще… Она должна показать, что делает комбинат с Яконуром. Она будет жить этим, пока не добьется своего.
Спустилась в кубрик.
Портрет Путинцева на стене… Безмятежность в глазах. Начало века…
Как объяснить Косцовой!
Уголком шали протерла стекло на портрете.
* * *Иван Егорыч отворил воротцы, ждал, когда Белка пройдет во двор. Направил ее ладонью по светлевшему в темноте боку, приложился к теплой, чуть влажной шерсти.
Ну, что ж теперь…
Начальство приехало скоро; в обед выпустил, вечером они прикатили. Ругань была… Знали, видно, что он в них нуждается. Не знали б, так бы не понужали.
Да он и сам после того к ним не пойдет.
Не мог, говорят, подождать!.. Значит, не мог, коли не подождал.
Что сделал, то и сделал… Все же Иван Егорыч вздохнул. Да что ж теперь!
Аня ему сказала: «Проживем, всю жизнь у воды да в тайге…»
Так-то оно так. Да беда, что Яконур теперь не кормилец… Вот в чем беда.
Куда ни посмотри…
Рыбу поизвели хаповым ловом да лесосплавом; ставными неводами, капроновыми сетями; втрое бригады добычу перекрывали, пока все не вычерпали…
В тайге гусеницу травили с самолета, которая шишку объедает, ну и всех, всю живность потравили…
С комбинатом — вот уж ученые сколько упирались, а ведь даже их не послушали. Теперь что? Какая рыба осталась, ушла в Мысовой сор, а прежде там ее и не видали, значит, плохо ей сделалось там, где раньше была; Карп рассказывал, на той стороне рыба на дне лежит…
