Николай Иванов - Разговор с незнакомкой
Текли минуты, Александр Дмитриевич не сводил глаз с разросшейся компании во главе с подполковниками и человеком со «Славами» на груди и все пытался припомнить, где мог видеть его. А тот, вразвалочку обойдя друзей, которых было уже не менее полутора десятка, остановился вдруг, многозначительно и зычно кашлянул, отчего все сразу же замерли, и отдал какие-то команды, что-то наподобие «справа по одному» — Александр Дмитриевич не слышал, он мучительно вспоминал. Группа ветеранов моментально, в считанные секунды образовала четкий ровный строй в две шеренги, орденоносец встал чуть в стороне от строя, повернувшись к Александру Дмитриевичу левой щекой, и показал глубокий шрам, рассекший скулу сверху вниз. Александр Дмитриевич сразу же узнал его, удивившись простоте разгадки, и расслабился.
Дядя Вася бросил короткую команду, и строй двинулся с места. Александр Дмитриевич пошел следом. На ходу он вспомнил прошлогоднюю дачу, пристанционную шашлычную, пьяненького дядю Васю, и ему не верилось, что это он идет сейчас впереди, печатая шаг, и что это ему подвластны боевые старые подполковники и седые его однополчане-друзья.
Ровно квартал прошагал строй по тротуару вдоль улицы Горького. Не доходя памятника Долгорукому, повернул налево и остановился у входа в ресторан «Центральный». Дядя Вася скомандовал, и четко, согласно его приказу, справа по одному цепочкой двинулись ветераны мимо швейцара в дверь. А Александр Дмитриевич медленно побрел назад, вверх, к памятнику Пушкину, продолжая думать о дяде Васе, и искренне радовался его воскресению. Вспомнил он и историю, на ходу рассказанную буфетчицей, перед глазами снова встали его ордена, подполковники, тянувшие к дяде Васе руки, и очень захотелось узнать про него все. И написать.
Миновав театральный магазин, он под землей перешел на другую сторону улицы. Остановился в самом начале Тверского, у «Армении», закурил. Окинул взглядом недавно возникшую площадь, расчищенный сквер. Сколько лет уже прошло, а глаза еще не привыкли к отсутствию аптеки, знаменитой шашлычной, прочных, с корнем выкорчеванных вековых особняков в начале бульвара.
Перемены — закон движения, закон жизни, успокоил себя Александр Дмитриевич. Ведь и памятник Пушкину стоял когда-то на этой стороне, в начале бульвара. Это было еще во времена молодости мамы, подумал он, направляясь по бульвару вниз, в сторону Никитских ворот.
Вот и снова он возле старенького родного особняка. Заметно, что его только что подновили к весне. Фасад и мансарда светятся чистой солнечной охрой. Александр Дмитриевич постоял у парадного, прошелся вниз, снова вернулся к дому. Что-то сегодня переполняло его душу, держало в состоянии непривычного возбуждения. Ему казалось, что еще секунда, мгновение, и должно что-то произойти.
Навстречу шли счастливые веселые люди. На улице был май. Месяц его рождения и месяц рождения Маши, месяц красивых праздников. На улице был май… И бушевал, ликуя, звенел День Победы.
К счастью, такси показалось в ту же минуту.
— Нужен букет цветов, дружище, — сказал Александр Дмитриевич, когда шофер распахнул дверцу. — А потом — в Осташков тупик.
— Где такой?
— За вокзалом, я знаю дорогу, Только гоните скорее, иначе…
— Что иначе?
— Могу передумать.
— Вольному — воля.
— Именно. Золотые слова. Вот я и хочу быть таким. Может быть, первый раз в жизни…
РАССКАЗЫ
КАПИТАНСКИЙ ТАБАК
У Надежды Сергеевны сегодня сразу несколько праздников. Во-первых, нынче день ее ангела. Правда, по теперешним временам день этот отмечают не все, но именно в день Веры, Надежды, Любови она и родилась, так что упрекнуть ее в старомодности — не просто. Кроме того, в этот же день, ровно два года назад, она решилась наконец расстаться с заводской лабораторией, со своей работой. Теперь она заслуженная домашняя хозяйка и очень довольна своим положением.
Встала она с утра пораньше, с первыми лучами солнца, которые, пронизав зеленовато-бурую занавесь пожухлого плюща на балконе, расплывчатым пятном упали на коврик-палас возле кровати. Еще не умывшись, не поставив кофейник на плиту, она обошла всю квартиру. Окинула взглядом спальню, мебель в гостиной и кабинет мужа. Всюду было чисто, опрятно, все хранило недавние прикосновения ее рук. Она широко раздвинула шторы на окне и отправилась на кухню.
Отпивая маленькими глотками кофе из фаянсовой чашки, она прикинула мысленно, сколько осталось до возвращения мужа. Срок его командировки истекал лишь завтра, но она ничуть не сомневалась, что он вернется сегодня вечерним поездом. А раз вечерним, у нее впереди едва ли не целая вечность — целый день. «День-то — год, все можно успеть…» — с улыбкой вспоминает она слова старой своей бабки и поднимается из-за стола. Теперь ей остается только уложить в большую хозяйственную сумку целлофановые пакеты, банки с пластмассовыми крышками, на всякий случай запасную авоську — и она готова.
Центральный рынок расположен в нескольких трамвайных остановках от дома, но Надежда Сергеевна предпочитает добираться до него пешком. Тем более что последний день сентября подарил ей такое ведренное тихое утро.
Конец сентября — сезон арбузов. Их привозят из заволжских знойных степей на длинных самоходных баржах. Бригады шустрых докеров и самостийные артели студентов играючи перебрасывают их в грузовики и рефрижераторы. А здесь, на рынке, на специально отведенном дворе, арбузы и дыни возвышаются над головами расторопных продавцов огромными терриконами.
Надежда Сергеевна подыскивает арбуз повнушительнее и в то же время такой, чтобы было по силам донести. Наконец выбор сделан, и она пересекает двор, попадая в ряды натюрморта и сразу же окутываясь туманом устоявшихся здесь крепких запахов. Чебрец и мята перебиваются сильным, щекочущим ноздри духом укропа и смородинового листа, к этому примешивается тонкий, веющий как бы издалека аромат поздних яблок, и вдруг — грибы, их вкусный, слегка прогорклый, ни с чем не сравнимый запах тугой волной ударяет откуда-то, точно из-под земли.
Надежда Сергеевна любит здесь бывать. За чем бы ни устремлялась она на базаре — не минует эти ряды. Ей кажется, что здесь пахнет детством: и лесом, и садом, и полем одновременно.
Но вот сделаны все покупки, большая сумка и сетка с арбузом оттягивают руки Надежды Сергеевны, она медленно выбирается из сутолоки, минует центральный выход и бредет сквером в сторону дома. Не доходя перекрестка, там, где сквер пересекает широкий проспект, ведущий к вокзалу, она устраивает свою ношу на ребристой скамье и присаживается отдохнуть. Сегодня, в будний день, сквер почти пуст. Лишь вдалеке голубеют две детские коляски, возле которых примостилась на такой же скамье женщина с книгой, да дворник, лениво взмахивая метлой, сгоняет к решеткам потемневшие от первых дождей палые тополиные листья.
Надежда Сергеевна, собравшись было подняться, увидела вдруг, как с проспекта свернула в сквер шумная пестрая толпа. Буквально за минуту были заняты все скамьи. Рядом с Надеждой Сергеевной разместились стриженный наголо парень со стареньким рюкзаком за плечами и его подружка, неловко держащая в руках растрепанный букет полевых цветов. Парень отламывает от большой плитки кусочки шоколада и кормит ее с ладони. Она тянется, тянется через его плечо к щеке, напрягая тонкую шею, и, прикоснувшись к щеке губами, вздыхает:
— Знаешь, я научилась определять с точностью до одного часа, сколько времени назад ты побрился.
— За два года разучишься…
— Я приеду к тебе…
На соседней скамье выпалили в крону тополя пробкой от шампанского и, роняя на асфальт густую белую пену, стали разливать вино по эмалированным кружкам. Резко взвизгнул магнитофон, висящий на плече у парня в потертом замшевом пиджаке.
— Все могут короли-и-и! — захлебываясь, закричала певица в небо.
— Эх, братцы… — выпив шампанское, вздохнул сутуловатый скуластый мужчина. — Гармонь бы теперь! Ну, разве ж так провожают?.. Гармонь бы… хромку двухрядную!
Надежда Сергеевна силилась подняться, уйти, она чувствовала себя неловко в этой оккупировавшей сквер компании, но что-то точно приковывало ее к скамье, и она никак не могла оторвать взгляда от сутулого мужчины, свертывающего из газеты цигарку, от стриженых ребят с транзистором, от седой, но молодой еще женщины, приложившей к глазам кружевной платок. И у нее тоже вдруг к горлу подступили слезы…
Паровоз вот уже больше часа давал протяжные, разрывающие душу гудки. Наденька стояла рядом с Петром на перроне, вцепившись в его локоть мертвой хваткой; все происходящее вокруг казалось ей наваждением, нелепым жутковатым сном, и она сжимала и сжимала руку Петра, морщиня и сминая возле локтя его отутюженный китель.
