Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
Лейтенант не кричал, не повышал голос, а когда отдавал приказания, обязательно спрашивал:
— Вы меня поняли? Уяснили?
Виктор хорошо знал уставы, но знания свои не выказывал. На занятиях садился в уголок, подальше от командира. Спрашивали — отвечал. Не вызывали — помалкивал.
Иногда приходил ротный, капитан Патлюк, высокий, чернявый красавец в синих щегольских галифе, в скрипучей портупее. На плоском широком лице — веселые глаза, рот всегда приоткрыт в улыбке, видны мелкие острые зубы. Подтянутый, с тонкой осиной талией, он держался прямо, ходил строевым шагом. Взмах рук — как на параде: вперед до бляхи, назад — до отказа. Если показывал ружейные приемы, винтовка летала у него как игрушечная, будто и не весила четыре с половиной килограмма. Лихо умел капитан делать повороты, щелкая каблуками сапог; четким движением вскидывал руку, козырял по-особому, резко расправляя у виска сжатые в кулак пальцы. И все это быстро, весело, с улыбкой. Красноармейцы восхищались бравым капитаном, и после его ухода скучными казались занятия Бесстужева.
Однажды во второй половине дня, когда за окнами сгустились ранние декабрьские сумерки, а в казарме зажглись электрические лампочки в проволочных колпаках, взвод Бесстужева изучал Устав караульной службы.
— Носов! — вызвал лейтенант.
— Я! — вскочил длинный, нескладный красноармеец с большими оттопыренными ушами.
— Вы на посту. Ночь. Слышите шаги. Ваши действия?
— Кричу: стой!
— Только не кричу. Командую: стой, кто идет?
— Стой, кто идет? — повторил Носов.
— Вам ответили: разводящий со сменой.
— Ну, скажу, чтобы разводящий подошел, а остальные подождали.
— Вы очень вежливый человек, Носов! Смысл ответа верен. Но в уставе есть четкая формулировка. Ее надо запомнить твердо. Фокин!
— Я!
— Как надо скомандовать?
— Разводящему идти, остальным стоять.
— Дьяконский!
— Разводящий ко мне, остальные на месте.
— Вот так, — кивнул Бесстужев.
На его румяном лице задвигались брови: вверх, вниз, вверх, гармошкой собирая кожу на лбу.
— Повторите, Фокин.
Сашка не успел ответить. Лейтенант скомандовал:
— Встать! Смирно!
— Отставить, отставить, — махнул рукой подошедший Патлюк. — Садитесь, товарищи. Что, орлы, словесные крепостя берем?
— Учимся, товарищ капитан.
— Учитесь или мучитесь? — подмигнул Патлюк. — Дело невеселое, по себе знаю.
— Да, уж это не у тещи на блинах, — заявил Карасев, рыжая голова которого красовалась в первом ряду.
— Не у тещи, орлы, верно. А учить надо. В нашем деле без устава ни шагу не сделаешь. И начальство требует.
Виктор видел, как чуть заметно поморщился Бесстужев. Или завидовал он капитану, умевшему запросто говорить с людьми, или не нравился ему панибратский тон ротного?
Красноармейцы были рады капитану. Все празднично блестело на нем, пуговицы и сапоги, глаза и зубы. Свежевыбритый, пахнущий духами, он приходил из того свободного мира, где были девушки, танцы, кино, где не нужно было соблюдать распорядок дня, думать о взаимодействии частей затвора…
— Ну, посмотрим, чему вы научились, — сказал Патлюк, и красноармейцы сразу перестали улыбаться. Отвечать самому ротному — это не шутка.
— Вот вы, — икнул пальцем капитан.
— Красноармеец Карасев.
— Какое первое действие бойца при команде «чистить винтовки»?
— Сперва вынимаю затвор, потом шомпол.
— А самое первое?
— Затвор, — уверенно сказал Карасев.
— Я учил их именно так, — задвигал бровями Бесстужев.
Капитан сделал жест рукой: помолчите. Ноздри у Патлюка раздувались, он с трудом сдерживал смех.
— Не знаете, Карасев?
— Никак нет, товарищ капитан.
— Тогда слушайте. Как возьмешь винтовку из пирамиды, первое действие — на номер взгляни, твой или нет. А для чего это надо? Чтобы не вычистить винтовку ленивого соседа. Ясно?
— Ясно, — сказал Карасев, а по голосу чувствовалось: не понял шутки.
— Садитесь… Ну, еще всем вопрос. Что делает часовой, когда на штык его винтовки садится воробей?
Эта загадка была с седой бородой. Ее задавали, наверное, еще суворовским гренадерам. Виктор не мог промолчать — хотелось поддержать честь своего взвода:
— Часовой спит.
— А разве положено спать на посту?
— Это, товарищ капитан, вопрос для школьников, — голос Виктора прозвучал сухо и резко.
В самом деле, дурачками, что ли, считает их ротный?
С лица Патлюка медленно сошла улыбка. Пристально, изучающим взглядом смотрел он на красноармейца. Капитан уже приметил этого бойца. На нем ладно, как на старослужащем, сидела гимнастерка, и выглядел он старше своих товарищей. Патлюк привык видеть молодых красноармейцев робеющими перед командиром. Он любил говорить с ними так, чтобы они ловили каждое слово, смотрели ему в рот. Капитану было лестно сознавать, что он, бывший счетовод, окончивший пять классов, распоряжается студентами, техниками, бухгалтерами, не говоря уже о колхозных парнях. На гражданке Патлюк был бы незаметным человеком среди них, а здесь он пользовался уважением, его побаивались. А этот высокий красноармеец с выпяченным вперед подбородком без всякой робости смотрел ему прямо в глаза, и капитану казалось, что боец вот-вот усмехнется.
— Ваша фамилия?
— Красноармеец Дьяконский.
— Я вас спрашиваю, а не школьника: положено часовому спать на посту?
— Не положено.
— Вот так надо отвечать. Коротко, без штатской болтовни… Лейтенант Бесстужев!
— Слушаю.
— Обратите внимание на четкость ответов. Продолжайте занятия.
«Обиделся он, что ли?» — думал Виктор, глядя в спину удаляющемуся Патлюку.
Вечером, в свободный час, красноармейцы занимались своими делами: подшивали подворотнички, чистили пуговицы, писали письма. В ленинской комнате полно народу. За длинным столом сидели любители чтения, листали газеты, журналы. В углу на диване человек пять плотно сдвинулись возле Карасева, разговаривали потихоньку, чтобы не мешать другим. Виктор, решавший шахматную задачу, слышал шепот Лешки.
— Не выдумываю, сам видел. На побудке. Все уже в строю стоят, а он дрыхнет. Дневальный хвать за одеяло: «Фокин, подъем!» А Сашка и не чешется. Перевернулся на другой бок и храпит. Ну, тут дежурный к нему: «Фокин, такой-сякой, вставай!» А Сашка ногой брык. Ему, ребята, может, снится, как он с Анькой в лопухах обнимается. Обоими руками подушку облапил и сопит. Ну, старшина Черновод видит, что на всю роту позор — сам за него взялся. Раз! — одеяло долой и как рявкнет: «Тревога!»
— Не бреши, — сказал Фокин. — Дежурный меня поднял, а не старшина.
— Ты же не помнишь, спал.
— Молчи, Саша. Принимай критику.
— Да! Старшина, значит, командует тревогу, и одеяло с него долой. А Фокин перевернулся на другой бок и опять слит. Тогда я говорю: «Товарищ старшина, его не так будить надо». — «А как?» — «Разрешите мне», — «Валяй!»
— Черновод так не скажет.
— Вроде этого… Я, значит, подошел к Фокину, нагнулся и говорю потихоньку: «Сашка, обед!» Он как вскинется, чуть меня не сбил. Глазами спросонок лупает: «Где мой котелок? Куда бежать?»
— Ну и здоров ты муку молоть, — добродушно ворчал Фокин.
— Тише, жеребцы, почитать дайте, — крикнул от стола Носов.
— А ты вухи заткни, — посоветовал кто-то. — Хошь, паклю дам?
— На его уши по пуду надо.
— Га-а-а!
Носов с грохотом отодвинул стул.
— Вот доложу политруку про ваш балаган…
— Брось, — примирительно сказал Фокин. — Ну, пошутили, и все.
— Каждый раз так!
Носов вышел. В комнате наступила тишина.
— Политрука нет, кажется, — неуверенно произнес Фокин.
— Темную надо Носову… Доносчик, гад, — выругался Карасев. — Я ему, стерве, ноги по вырываю и спички вставлю.
— Не горячись, Алексей, — предупредил Дьяконский. — Не болтай лишнего.
Дверь распахнулась. Появился лейтенант Бесстужев. За его спиной маячила стриженая, с оттопыренными ушами голова Носова.
— Товарищи, шумно у вас здесь, — сказал Бесстужев.
Красноармейцы заулыбались. Лейтенант — не грозный политрук, разноса не будет.
— Надо мной смеются, — объяснил Фомин. — Я подъем проспал.
— Плакать надо!
— Плачем, товарищ лейтенант, когда наряд отбываем.
Бесстужев помолчал, подвигал бровями.
— Любители поговорить — в курилку. А здесь чтобы тихо было. Садитесь, Носов, вам не помешают.
Ленинская комната наполовину опустела. Лейтенант остановился возле Дьяконского.
— Хотите партию?
— Давайте попробуем.
Виктор дважды получил мат. Неудача не огорчила его. Лейтенант играл явно лучше. Было интересно наблюдать, как Бесстужев обдумывает ход. Опершись локтями о стол, он смешно морщил лоб, двигая редкими белесыми бровями. Румяный, с белым пушком над верхней губой, Бесстужев похож был на юношу-десятиклассника. «Хороший он парень, наверно», — подумал Виктор и спросил:
