Николай Шундик - Белый шаман
Ятчоль с важным видом долго приспосабливал на коленях балалайку, наконец ударил по струнам.
— Ка кумэй! — вырвался у Акко возглас изумления.
Степан Степанович слушал какое-то время с умилением балалайку Ятчоля, потом осмотрел торжествующим взглядом всех, кто сидел в магазине, и вдруг ударился в пляс с таким жаром, с каким не плясал даже тогда, когда женился на Рите.
— Вот так, так, моя разлюбезная Ритуля, — приговаривал он, задыхаясь. — Ты думаешь, я одурею от горя, запью! Дудки!
И снова врезал такую дробь, что пол магазина словно бы превратился в бубен.
— Все, Яшка! Спасибо, голубарь! Дай я тебя обниму и поцелую!
Увидев, как русский обнимает Ятчоля, Пойгин печально усмехнулся и тихо сказал Кайти:
— Ты можешь остаться. А я уйду. Друг Ятчоля не может быть моим другом…
Но Кайти ушла вместе с мужем, что очень расстроило Чугунова. По пути в свою ярангу Пойгин горестно недоумевал: почему русский выказывает такое дружелюбие к Ятчолю? Разве он не догадывается, что Ятчоль — тоже торгующий человек, однако торгует совсем по-другому. Хитрый Ятчоль. Поняв, что русский не позволит ему купить в фактории слишком много товаров, он начал подсылать к нему других жителей стойбища, вручив им своих песцов. Какой там своих — награбленных песцов, отданных ему теми, кто попал в его долговой капкан. Другие люди покупают за Ятчоля товары, а потом отдают ему, и он опять расставляет капканы, ловит новых должников: ведь русский в долг пока не торгует. Рассказать бы русскому… Но как расскажешь? Пора бы ему самому догадаться, кто такой Ятчоль, да, пора, если он действительно честно торгующий человек, если он к тому же человек с рассудком.
А Чугунов продолжал покорять души жителей стойбища своей сердечностью и общительностью. Все чаще и чаще он заходил в яранги, приглядывался к быту чукчей, учил язык. Начал наведываться и в ярангу Пойгина.
— Чистенько у вас, видно, хозяюшка, понимаешь ли, аккуратистка, — нахваливал он Кайти.
Степана Степановича хозяева гостеприимно угощали чаем, но вели себя сдержанно, даже замкнуто.
— Почему вы ко мне не как другие? — допытывался Чугунов. — Но вот что странно, именно вы мне больше всех и нравитесь. Нет, нет, не только Кайти, оба, понимаете, оба нравитесь. Два! Нирак! — добавил Чугунов, демонстрируя первые успехи в чукотском языке.
Как-то проехал через стойбище инструктор райисполкома и попросил Чугунова приглядеться к чукчам, посоветовать, кого бы можно было избрать председателем сельсовета. «Только смотри, не порекомендуй шамана». И надо же было ему высказать это предупреждение.
А Степан Степанович прежде всего подумал о Пойгине. «Хороший охотник, вес имеет, надо быть слепым, чтобы не видеть, как его уважают».
Да, кажется, по всем статьям подходил Пойгин для вожака сельсовета, всем решительно, если бы не называли его шаманом. Но, может, он все же никакой не шаман?
И решил Чугунов во всем разобраться самолично. Все чаще и чаще появлялся он в яранге Пойгина, разглядывал многие незнакомые ему предметы:
— Если ты шаман, то где же твой бубен?
Пойгин задумчиво вслушивался в русскую речь, сдержанно пожимал плечами, дескать, не понимаю.
— Надо бы тебе расстаться со своим бубном. На кой черт он тебе? Новая, брат, жизнь начинается. Движемся от тьмы прямым ходом к свету…
Как-то увидел Чугунов в яранге Пойгина огнивные доски. По виду своему они напоминали человека: есть голова, плечи, на лице нос, глаза, рот; на туловище много гнезд для сверла, с помощью которого добывают огонь. Не знал Степан Степанович, что в каждой яранге есть такие, как он назвал для себя, деревянные идолы. По праздникам хозяева очага смазывали их рты оленьим или нерпичьим жиром, всячески ублажали с помощью особых заклинаний: пропажа огнивных досок, имеющих суть священных предметов, — знак грядущей беды, их никогда не переносят в другую ярангу, не отдают в подарок.
Степан Степанович долго крутил в руках одну из досок с мрачным, подавленным видом.
— Э, я вижу, ты и вправду шаман, если держишь в своей яранге этаких идолов. Что же нам делать? Я же собираюсь, брат ты мой, дать тебе серьезную рекомендацию. Мне, брат, нельзя ошибиться, не затем я сюда послан…
Пойгин покуривал трубку, пытался понять, чем расстроен русский.
— А что, если мы, дорогой ты мой, пустим их на дрова? Вот взял бы ты сам да и сжег своих идолов посредине стойбища, чтобы все видели. Знаешь, какое бы это произвело впечатление! От сплетен, что ты какой-то там шаман, и следа не осталось бы…
Чтобы хоть как-то донести свою мысль, Чугунов поморщился, показывая, насколько ему не нравятся деревянные идолы, постучал одним о другой, показывая, что их надо изломать. И когда он, выбрав самого крупного идола, сунул его на миг головой в костер, горевший посреди яранги, — Кайти вскрикнула, а лицо Пойгина стало серым.
— Э, да я, кажется, что-то не то сделал. Никак, понимаешь ли, испугал вас. Черт его знает, на какой козе к вам подъехать…
Кайти подошла к Чугунову и с враждебным видом вырвала из его рук огнивную доску.
— Э, да ты, голубушка, я вижу, разгневалась. Извини. — Чугунов поклонился Пойгину, приложив руку к сердцу. — Извини, брат, и ты. Надо тебе перевоспитываться, и как можно скорее. Время не ждет, надо, понимаешь ли, созревать для новой жизни ускоренными темпами. Ты мужик крепкий, выдюжишь. Знал бы ты, как я тебе добра желаю…
Натолкнувшись на глухую враждебность, Чугунов ушел из яранги Пойгина раздосадованный и встревоженный. «Неужели шаманство это в нем сидит, как зараза? Да и в чем оно, это шаманство? Ну, идолов держит, подумаешь, беда какая. И зачем я ткнул этого деревянного болвана головой в огонь? Только-только стали налаживаться добрые отношения, и вот на тебе, все, понимаешь ли, насмарку. Но я своего добьюсь. Мы еще будем друзьями!»
Поздним вечером Степан Степанович опять вошел в ярангу Пойгина, забрался в полог. Всевидящий Ятчоль, прихватив Мэмэль, явился вслед за русским.
— Я пришел в твой очаг, хотя ты и не звал меня, — несколько вызывающе сказал он Пойгину. — Я должен помочь русскому поговорить с тобой. Он очень на тебя сердится…
— Можешь ему передать, что я на него еще больше сержусь, — мрачно ответил Пойгин.
Ятчоль с трудом скрыл, насколько он обрадовался. Усевшись в углу полога, он внимательно посмотрел на Чугунова, приветливо улыбнулся.
— Нет палалайка, париня нато.
— Подожди ты со своей балалайкой, не до «барыни» мне. И на кой шут, понимаешь ли, ты приперся со своей благоверной? Без вас обошлись бы.
— Русский говорит, что ты плохо покупаешь. Купил всего лишь один карабин, напильник да две плитки чая, — беззастенчиво лгал Ятчоль, стараясь поссорить Пойгина с торговым человеком.
— Ему бы лучше знать, как ты все его товары скупаешь чужими руками. Скоро вся фактория окажется в твоей яранге. Голода будешь ждать, чтобы капканы людям расставить…
— Ну, вот что, по тону вашему и по взглядам я вижу, вы опять ругаетесь! — сказал Степан Степанович и положил одну руку на спину Пойгина, вторую на спину Ятчоля. — Пора вам мириться. И вообще, давайте жить веселее. К черту споры, нытье. Я сегодня покажу вам свой коронный номер. Опробую на вас. А завтра вечером в фактории выйду, понимаешь ли, на широкую публику.
У Чугунова действительно был «коронный» номер: не однажды он выступал на вечерах самодеятельности как фокусник. Был целый год в его жизни, когда он работал в цирке конюхом (лошади были его страстью), пригляделся к фокуснику, кое-чему у него научился.
Привычно подтянув рукава гимнастерки, Степан Степанович поднял руки, показал два красных шарика.
— А ну, друзья, расширьте ваши милые зенки. Сейчас вы увидите чудеса. Видите шарики? Хоп! Где же они? Куда запропастились?
Чукчи, изумленные исчезновением шариков, с недоумением переглядывались, не выражая пока ни малейшего желания рассмеяться.
— Так, сейчас, сейчас, дорогие мои, я все-таки вас пройму. Вы у меня, голубчики, все равно захохочете! Так где же шарики? — Чугунов пришлепнул себя ладонью по левой щеке, и вдруг изо рта его выскочил шарик, пришлепнул по правой — выскочил второй. «Чудотворец» ждал оживления, смеха, но зрители его словно окаменели.
— Да вы что?! — удивился Степан Степанович. — Не произвело ни малейшего впечатления?! Ну хорошо, я вам еще кое-что покажу.
Достав из кармана треугольные лоскуточки разноцветного шелка и лист бумаги, Чугунов сделал бумажный кулечек, вложил в него один за другим все лоскуточки.
— Прошу вас, прошу удостовериться! — показал кулечек, предлагая убедиться, что лоскутки, все до одного именно там, а не где-нибудь в другом месте. — Внимание, внимание и еще раз внимание!
Чугунов смял кулечек, развернул бумагу — лоскутков не оказалось.
— Ка кумэй! — наконец нарушил молчание Ятчоль.
