Литовские повести - Юозас Апутис
Учительница замолкла посреди фразы, и только теперь мы разглядели у двери Бенаса. Он зыркнул исподлобья на Жирафу, на класс и лениво потопал к своей парте. Сел. Затаив дыхание мы смотрели на учительницу. Она молчала, только ее руки беспокойно шарили по столу, будто искали чего-то… хотели что-то найти, но, так ничего и не найдя, бессильно повисли. Я подумал тогда: какие длинные у нее руки… Очень уж длинные, наверно, оттого, что она таскает эту свою тяжелую сумку с нашими тетрадями, молоком и булками.
На перемене во дворе я схватил Бенаса за рукав.
— Чего тебе?
— Послушай, Бенас, почему ты так?..
Бенас огляделся и глупо ухмыльнулся.
— А чего?
— Не приходишь… Опоздал… Не учишься… Жирафу… — лепетал я, словно жевал горячую картофелину.
— Подлиза… Смотри, сейчас сопля на красный галстук капнет!
Бенас, сунув руки в карманы штанов, навис надо мной, но я в этот миг так двинул его кулаком в подбородок, что он сделал шаг назад и грохнулся наземь. Я насмерть перепугался. Боже мой, подумал, я же убил Бенаса!.. В лучшем случае — челюсть ему вывихнул. Но Бенас уже вскочил и уставился на меня, словно все еще не веря, что я поднял на него руку. Грозно двинулся на меня, я попятился, но тут подскочила дежурная училка, истошно завопила, вцепилась мне в плечо:
— Хулиган!.. Марш к директору!
Потащила, поставила у стены. И меня, и Бенаса.
— За что вы его ударили? — спросила меня директриса. Она всегда обращается к ученикам на «вы».
Что я мог ответить?
— За что он вас ударил? — спросила директриса у Бенаса.
Бенас пожал плечами, украдкой покосился на меня.
— Да не знаю… Я-то — ничего.
В кабинет вошла Жирафа. Дежурная училка, видно, уже успела доложить.
Директриса поднялась из-за стола и гневно взглянула на Жирафу.
— Полюбуйтесь, уважаемая. Вот он!.. Ваш любимчик.
Жирафа поглядела на меня и только головой покачала.
Директриса разводила руками, стучала костяшками пальцев по столу, наконец села и сказала:
— Извинитесь.
Это она говорила мне.
Я молчал.
— Извинись перед товарищем, — попросила и Жирафа.
В эту минуту я мог сделать все, с чем угодно согласиться. Но извиниться перед Бенасом?! Директриса бацнула ладонью по столу.
— Мы будем вынуждены обсудить на педсовете ваш балл по поведению, — сказала она (про меня-то!).
Я стиснул зубы, опустил голову. Бенас стоял рядом и молчал, но мне казалось, что он потешается надо мной: «Бегал, высунув язык, старался… Хотел быть паинькой, живым примером… Лопух ты, лопух». И, пожалуй, хуже всего было, что я ни чуточки не злился на него.
На третьем этаже сидит на подоконнике парень и наигрывает на аккордеоне. Рядом стоят, обнявшись, две девушки и поют чего-то про ромашку. Выводят тоненькими голосами, стараются перекричать друг дружку — уверены, наверно, что «получается почти как по радио».
У другого окна бреется молоденький паренек.
Правее, на втором этаже, трое пьют водку. Длинноволосый тип в рубашке с оторванным рукавом бухает кулаком по столу и кричит: «Убью!.. Зарежу гада!» Дружки увещевают его и уговаривают сходить… в уборную.
Окна открыты, в створках отражается заходящее солнце.
За каждым окном своя жизнь.
Вот девушка задрала на голову платье и никак не может снять. Вот парень обнял толстушку и медленно, но верно продвигается к койке…
Зачем я на это смотрю? Нехорошо пялиться на чужие окна, это признак дурного воспитания. Но есть же у меня право смотреть из своего окна; а если перед глазами не то, что надо, я тут ни при чем!..
«Лопух ты, Арунас».
Лопух…
Хожу по комнате из угла в угол. Комната — не улица, в этой конуре не разгуляешься. Снова застываю у окна.
Девушка перед маленьким зеркальцем расчесывает длинные волосы…
Лопух!
Растягиваюсь на диване, укладываю под голову жесткий учебник истории и смотрю в потолок.
«Лопух ты, Арунас».
За этот тычок Бенас не обиделся. Поначалу я думал — прикидывается, ждал, что исподтишка смажет по физиономии. Хуже всего такое ожидание. Но Бенас первым подходил ко мне, заговаривал, просил дать алгебру списать. Как будто ничего не случилось. В остальном Бенас не изменился — то сидит в классе, а то его нет, то выучил кое-как, а то и не заглянул в учебник. В первом триместре пять двоек, во втором — четыре. И на классных собраниях, и на сборах нашего отряда я про него не говорю ни слова. Человек он конченый, думаю, пускай живет, как знает. Но почему учитель ставит троечку, если вытянет из него хоть словечко? И за диктант выводят тройку, хоть на страничке девять ошибок.
Однажды (дело было уже весной) Бенас догнал меня. Идем себе рядышком, как закадычные приятели. Он меня выше, плечи широченные, взрослый парень.
— К речке пошли, что ли… — вяло предложил он.
Я испугался, но кивнул.
В Нерис еще не спала вода, и река казалась непривычно широкой. Летом пара пустяков ее переплыть, но если б пришлось сейчас… Бенас взял камень, подкинул на ладони и швырнул в воду. Потом вынул из кармана потертый конверт и протянул мне.
— Хочешь?
Я оцепенел.
— Почтовые марки. Ты же собираешь.
— А ты?
— Бросил это дело. Раздал, что было. Это последние.
Это были старые марки Англии и Германии, довольно редкие.
— А что я тебе?..
Бенас презрительно отмахнулся:
— Ты что, маленький?
У меня, наверное, был глупый вид, когда я прикидывал: брать или не брать. А потом стал и вовсе круглым идиотом, когда, сунув конверт с марками в карман, вызвался:
— Я помогу тебе уроки готовить, хорошо?
Бенас посмотрел на меня и как захохочет. Аж за бока схватился от смеха.
— И когда ты уму-разуму наберешься? — Бенас смеялся от души, до слез. — Сдалась мне твоя помощь…
Потом успокоился, снова запустил в реку камешек и сказал:
— Если хочешь знать, в седьмом классе на третий год я не останусь. Это уж как пить дать. Есть похуже меня ученики. Не так-то просто оставить человека на второй год. Вот увидишь, вытянут — и без твоей тимуровской помощи. А если еще хочешь знать, мне даже нравится, когда учителя на брюхе ползают: «Бенас… Ну,
