Жар-птица - Николай Кузьмич Тиханов
— Почему? — спросила озадаченная барышня.
— Мы их садили и поливали.
Барышня затопала, закричала и просила наказать дерзкого мальчишку.
Рассказывают про него и такой случай. Однажды на барском дворе, где играли дворовые дети, сорвалась с цепи злая собака. Она набросилась на ребят, свалила некоторых с ног. На дворе поднялся страшный шум и переполох. Прибежавшие на крик взрослые увидели, как дядя Миша, тогда еще мальчик лет двенадцати, сидел верхом на собаке, крепко-накрепко прижав ее к земле и торжествующе держа за уши.
По окончании городского двухклассного училища дядя Миша долго бродил по нашему уезду в поисках места. В одном селе на ярмарке его привлекло любопытное зрелище. На краю выгона, где кончалась шумная ярмарочная площадь, под большим брезентовым зонтом он увидел человека, беседующего с толпой любопытных. Дядя Миша остановился. Человек в широкополой шляпе, в белой холщовой рубашке и высоких сапогах выглядел бедным художником или попом-расстригой. Крестьяне засыпали его вопросами, и ответы, которые давал он, возбуждали в толпе то взрывы хохота, то возгласы удивления. Когда толпа рассеялась, дядя Миша подошел ближе и разговорился с чудаком. Этот своеобразный и оригинальный человек был старше дяди Миши, образованный и начитанный. Дядя Миша узнал, что зовут его Артуром.
В народе про него говорили, что он разорившийся барин. Сам себя он громко именовал Яр-Туром, а мужики сначала называли Артуром, а потом, с легкой руки Семена Ивановича, прозвали Дурак-барином. Он был соседом варваринского помещика, усадьбу которого в 1905 году громили кармальские мужики. Хуторок Артура они не тронули, да и трогать-то уже было нечего.
У Яр-Тура была жена, которая жила за границей и звала его к себе. «За границу едут, — отвечал он ей, — не за нужным, а за лишним».
Жена боялась за имение, которое давно было заложено и перезаложено.
Семен Иванович начал потихоньку перетягивать остатки имения к себе, что не особенно огорчало Артура. «Лучше нет ничего, когда нет ничего», — говорил он.
Артур очень любил литературу и охотно беседовал о ней, по-своему интересно объясняя того или иного писателя.
Дядя Миша, прочитав об освободительной борьбе в Италии, о героических делах Гарибальди, с восторгом рассказывал Артуру о смелости, отваге, безумной храбрости итальянского патриота, думая, что Артур разделит его восхищение, но тот молчал. Тогда, желая лучше узнать Артура, дядя Миша намекнул ему, нельзя ли сделать что-нибудь и для нашего народа по примеру итальянских патриотов.
Артур такого намерения не одобрил.
— Что же тогда делать? Неужели все так и оставить, как оно есть? — спрашивал, испытующе глядя на Артура дядя Миша.
В ответ тот продекламировал:
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви.
— С народушком должен делить страдания каждый, кто не подлец, — прибавил он, — в этом мудрость всей жизни нашей.
И Артур старался жить «с народушком»: ездил с ребятами в ночное, ходил на «помочи», ночевал с охотниками в ометах, жил со стариками на пчельниках. Иногда он заглядывал и в наше село, садился с мужиками где-нибудь на бревнах, под тенью ветел, выпивал с ними и разговаривал.
— Так как люди живут на земле сотни тысяч лет, — говорил он, — то нет ни одного ни царя, ни владыки, у которого не были бы предки рабами или мужиками...
Мужикам нравились эти слова Артура.
— Да уже известно: поди в бане отличи, кто владыка, а кто просто мужик. Все одинаковы, — отвечали они.
Иногда он рассказывал мужикам о том, откуда взялись люди и земля.
Мужики ему на это говорили:
— Ты не про то расскажи, как земля началась, а откуда она у барина взялась, почему у одного земли глазом не окинешь, а у другого тулупом накроешь.
Когда в наше село приехал губернатор, Артур, нарядившись под Дон-Кихота — на худом одре верхом, с большой деревянной покрышкой от кадушки в одной руке, с длинным шестом, увенчанным пучком соломы, в другой, — явился под окно к губернатору.
— Что это за маскарад? — спросил губернатор, увидя диковинного всадника.
Артур церемонно раскланялся и ответил:
— Бессмертный рыцарь печального образа ходатайствует перед вашим сиятельством о том, чтобы вы возвратили ему его покорного слугу, беззаветного Санчо Пансу, который незаконно отчужден от него со всем скарбом его: и ослом его, и скотом его, и со всем тем, елико суть у ближнего моего, российского дворянина, составляет душу и сердце...
Узнав от Семена Ивановича, хозяина дома, о том, что перед ним «пропащий человек» — так называемый Дурак-барин, губернатор решил принять участие в игре и, обратившись к Артуру, игривым тоном спросил:
— А зачем вам, достохвальный и прославленный рыцарь, понадобился Санчо Панса?
— А я сделаю его губернатором, — ответил Артур и, отсалютовав шестом, поехал дальше.
...Фрося, пастухова дочка, после смерти матери переехала в Кувак и поступила прислугой к Семену Ивановичу, но не сумела «угодить» молодому хозяйскому сыну, и ее уволили. Ходила она по людям, на поденную работу. А когда не было работы, забегала по старой дружбе к нам.
Однажды на посадках сосен она встретила Артура. Он заговорил с ней. Фрося робко отвечала. Потом Артур стал помогать ей: он копал лунки, а она сажала сосенки и рассказывала ему про свою жизнь. С этого дня, где бы ни была Фрося, Дурак-барин старался ее разыскать. Часто он подходил к ее окну и с волнением произносил:
— Евфросиния Максимовна, сказка моя несказанная... Сердце ты мое... Ноги твои целовать недостоин я. Позволь поцеловать прах, попираемый тобой... — И он падал на колени перед домом и целовал землю.
Фрося в испуге забивалась в угол, дрожала и беспрерывно в тревоге спрашивала:
— Родимые мои, да что это с ним приключилось?..
— Пьян Дурак-барин, вот и представляется, — говорил хозяин, выходил за ворота и начинал усовещивать Артура: — Барин, не срами ты ее. Иди, ради бога, подальше...
И Артур молча, опустив голову, уходил по пыльной дороге, а на другой день снова все видели его у окна Фроси и снова
