Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев
Недавно прошел короткий и обильный летний дождь, вечер стоял тихий, немного влажный, но казалось, что было теплее, чем днем, — признак, указывающий на ухудшение погоды. За насыпным полотном будущего шоссе неровными полосками протянулась багрово-красная заря: она, против обыкновения, держалась долго, почти не меняя цвета. На лесной полянке, невдалеке от обвисшего лагерного флага, весело трещал костер, бросая горячие отблески на шалаши, на словно тлеющие стволы елей, берез, на замолкший радиоприемник. Вокруг огня густо сидел народ: землекопы, которых на участке было больше всего, мостовщики — самые почитаемые на трассе люди, возчики, машинисты, разнорабочие. Стоя в кругу, Молостов вел беседу. Варвара Михайловна решила не входить в полосу света, прислонилась к дубу: отсюда ей все хорошо было видно и она отчетливо слышала каждое слово.
— Дореволюционная Россия считалась страной бездорожья, — громко говорил Молостов. — Помните старые поговорки: «Тише едешь — дальше будешь…», «Увидишь мост — вороти в сторону». В 1902 году наше земство, посоветовавшись с хозяевами того времени — помещиками, промышленными тузами, торговыми воротилами, — решило проложить в губернии первую борозду — дорогу с каменным покрытием. За целое лето они замостили… одну версту! За второе лето… половину этого! Что называется, «набрались опыта». Работали вручную, без всяких машин. Деньги, выделенные земством, разворовывались чиновниками. Отцы губернии жертвовали на «общее благо» туговато. Когда одного купца-миллионщика спросили: «Почему вы не проложите мостовую от своего склада к железнодорожной станции?», он ответил: «Ежели бы это я один по ней ездил. А то деньгу вобью, а там, глядишь, и другие полезут на мои булыжники, да еще купцы-конкуренты! С чего я за всех радеть должен? Лучше я на этот капитал новый кабак тут поставлю». Среди слушателей, сидевших возле радиоприемника, послышался смех.
— Вот были нравы, — покачала головой Маря Яушева. Она сидела почти у ног Молостова и не отрывала от него черных, блестящих, диковатых глаз.
— Об своей мошне лишь интерес блюли, — подтвердил плотник Порфишин и разгладил бороду.
— Наш двадцатый век, — продолжал Молостов, — век автомобиля, мотоцикла, а добрую треть года из-за весенне-осенних распутиц они вынуждены обрастать пылью в гараже. Сейчас сложилась новая поговорка: «Дорога — это жизнь». Без нее и хлеб на элеватор не вывезешь, и товары в магазин не доставишь. Из-за бездорожья в нашей области автобусная линия Суходрев — Угалово пять месяцев в году не работает. Пассажирам зимой приходится передвигаться в открытых санях, прицепленных к трактору, со скоростью семь километров в час. Да я сам, когда демобилизовался и ехал на жогалевской «ракете» в Чашу, шесть часов просидел в колдобине. Вскоре после войны наш облисполком обратился в Москву с просьбой проложить дорогу Моданск — Квашин. Однако Совет Министров Российской федерации не утвердил титула. Вы, дескать, область молодая, можете потерпеть, в первую очередь надо строить автотрассы и магистрали республиканского значения. Вот поэтому обком поддержал инициативу Угаловского нефтеперегонного завода, ряда колхозов, предложивших возвести шоссе методом народной стройки, то есть усилиями одной своей области. В этом деле мы не новаторы. Первый опыт: Ярославль — Рыбинск; потом: Горький — Кулебаки — Муром; дальше: Орел — Ливны, Элиста — Дивное… Как видите, область за областью вступали в огромное соревнование. Этим шоссе мы не только выручим самих себя, но и сэкономим государству не один миллион. Только надо уложиться в срок — до уборки хлебов.
Закончив политбеседу, Молостов сел на чурбачок. Варвара Михайловна заметила несколько беспокойных и пытливых взглядов, брошенных им по сторонам: явно искал именно ее. Сознание своей власти над техником доставило Варваре Михайловне большое и откровенное удовольствие.
— Можно вопрос? — услышала она женский голос.
Это сказала Забавина. Официантка облизнула яркие губы, заученно-скромным движением поправила под белой косынкой черные волосы, упавшие на низкий красивый лоб, — и Варвара Михайловна осталась в тени у дуба.
— Пожалуйста, — поощрительно сказал Молостов официантке.
— Что, работа на трассе вольная… или обязательная?
Молостов хотел ответить резко, да замялся.
— А ты как думаешь? — зычно спросил голос совсем с другой стороны, от кухни. В розоватый круг света, отбрасываемого костром, вступила Баздырева: она только что закончила распределение трудовых нарядов на завтрашний день и освободилась.
— От вас услыхать хочу. Зачем бы и речь заводить? Разное толкуют, так я… выяснить.
— Немного чудно, Клавдия Никитична, — начал отвечать Молостов, подбирая выражения помягче. — Столько в отряде и до сих пор…
— Обожди-ка, — остановила его Баздырева. — Я еще хочу поспросить. Ты сама, товарищ Забавина, каким путем на стройку попала: насильно аль по доброму желанию?
Десятки голов повернулись к Забавиной. Она не смутилась, чуть вскинула лицо, подумала:
— У нас в районной столовой собрание было. Директор объявил условия… ну я и поехала.
— Сама, значит? А почему вызвалась?
— Интерес был.
— Все-таки?
Забавина оправила свой белый рабочий халат и спокойнее, удобнее уселась на пеньке, словно не ее и спрашивали.
— Из-за интересу, выходит, приехала? — своим далеко слышным голосом переспросила Баздырева. Разбитной паренек в кепке без козырька (носил он ее как берет) подбросил в костер сушняка, огонь вспыхнул ярче, и заместитель председателя райисполкома яснее выступила из полутьмы: коренастая, почти квадратная, с орденами и медалями на большой груди. — Думаю только, интерес-то у тебя был… с подкладкой. Двойной. А? Сознайся уж, мы люди свои. Штука вся в том, что у нас в Чаше ты, Забавина, была официанткой, а тут дали столовой заведовать. Раз. Оклад за тобой сохранили полностью, да еще командировочные выплачивают. Это два. Плюс третий — капитал заработать решила, что дороже всех денег ценится: высказала свою сознательность, откликнулась на общественное мероприятие. Небось козырять трассой будешь, когда вернешься домой, почета к себе потребуешь? Так, что ль?
Забавина не опустила глаз, затененных угольными ресницами, лишь чуть усмехнулась.
— Может, я наврала? — настойчиво переспросила Баздырева.
И тогда Забавина наконец ответила:
— Что ж я вам скажу, Матрена Яковлевна, когда вы сами за меня расписались.
Вокруг послышался смех.
— Отмолчаться хочешь, голубушка? Аль простушкой прикинулась?
