Владимир Солоухин - Славянская тетрадь

В музеях (и в самом городе, и в парке Скобелева) личные вещи солдат и офицеров: котелки, хохломские мисочки, медные образки с изображением Георгия Победоносца, складни, пули, добытые впоследствии из братских могил (то есть, значит, уж выпавшие из трупов после нетления), волосы ребенка, найденные в братской могиле в солдатском ранце, черепа с дырками и зарубинами, кости с дырками, знамена, изорванные в лоскутки. Я не говорю про образцы оружия, само собой разумеется, оно представлено в изобилии.

И все же больше всего трогают не боевые реликвии, не вещи, не знамена даже, овеянные огненной славой, а длинные списки нижних чинов, офицеров и генералов, лежащих то тут, то там в поистине братских могилах.

Этот этюд у меня составляется из торжественных обращений да приказов. Вот еще слова болгар, вырубленные на мраморе в центре города Плевны: «Они – богатыри необъятной русской земли, вдохновленные братскими чувствами к порабощенному братскому народу, перешли великую славянскую реку Дунай, вступили на болгарскую землю, разбили полчища врагов, разрушили турецкую тиранию, сломали цепи пятивекового рабства. Своей героической кровью они напоили болгарские нивы, своими богатырскими костями усеяли поля брани. Они дали самое дорогое – свою жизнь – за наивысшее благо болгарского народа – за его свободу.

Освобожденный ими болгарский народ в знак вечной признательности, идущей из глубины души, воздвиг им этот храм– памятник свободы».

Написано все это довольно лаконично, хотя и торжественно. Автор другой надписи, а именно над входом в братскую могилу в парке имени М. Д. Скобелева, был настроения более романтического и, может быть, даже более сентиментального. Сравните сами: «Они, орлы северных небес, чада великой русской земли, вдохновленные духом гуманности, правды, свободы, водимые гением победы, перелетели леса и поля, реки и моря и смело опустились на прекрасные гордые Балканы. Здесь, в порабощенной веками болгарской земле, они пронзили своими пиками, своими штыками турецкую тиранию, острием меча разрубили они вековые оковы, а своими пушками разрушили до основ пятисотлетнюю крепость тяжелого рабства. В кровавой борьбе, бушевавшей на болгарской земле, они беззаветно пролили свою кровь, легли костьми на братской земле за свободу, за благо болгарского племени, забытого историей, царями, богами и сильными в то время народами.

В знак глубокой признательности и великой благодарности освобожденный ими болгарский народ воздвиг им этот памятник свободы, выросший из глубины души, как фиалка в лесу».

Итак, где храм, где обелиск, где крест – 440 памятников стоят в Болгарии. Чтобы покончить с мемориальными надписями, мне осталось переписать маленькое стихотворение. Я встречал его на обелисках в двух или трех разных местах. Сочинил его, вероятно, какой-то безвестный фронтовой поэт, который сложил скорее всего свою голову где-нибудь в Карпатах, а может быть, жив и здравствует. Может быть, даже эти стихи сложил не самоучка, а поэт-профессионал, один из тех, что были прикреплены к дивизионным фронтовым газетам. Вызвали, наверно, в политуправление: «Родина требует, надо немедленно сочинить…» – «Есть, сочинить!» и бегом в свою родную дивизионку. Вот это стихотвореньице:

Героям Плевны от частей 3-го Украинского фронта победоносной Красной Армии:

Вдали от русской матери-землиЗдесь пали вы за честь отчизны милой,Вы клятву верности России принеслиИ сохранили верность до могилы.Вас не сдержали грозные валы,Без страха шли на бой святой и правый.Спокойно спите, русские орлы,Потомки чтут и множат вашу славу.Отчизна нам безмерно дорога,И мы прошли по дедовскому следу,Чтоб уничтожить лютого врагаИ утвердить достойную победу.

На Шипку мы поднимались во второй половине дня, скорее даже к вечеру.

Прекрасное шоссе вело зигзагами все выше и выше в горы, заросшие в этих местах старым породистым лесом. Деревья по склонам гор сверкали на солнце ослепительным инеем. Точнее, это был не иней. Накануне шел обильный мокрый снег. Он облепил каждый сук, каждую ветку, потом его слегка схватило морозцем. Снег сделался хрупким, кристаллическим, засверкал. Он бы, конечно, Давно осыпался, если б хоть маленькое движение воздуха, хоть легкий ветерок, хоть тихое сотрясение. Но безмолвно и неподвижно было окрест в горах, сверкающих свежим чистейшим снегом.

С перевала открывается неоглядный вид на другую сторону Балканских гор, на знаменитую розовую Казанлыкскую долину. Нам из царства сверкающего снега странно было видеть зеленое лоно долины. Именно оттуда, от Казанлыка, и шли, и ползли на Шипку, и штурмовали ее тогда войска Сулеймана-паши.

На перевале теперь благоустроенная гостиница (разумеется, модерн), но туристов в зимнее время мало, они приезжают сюда все больше летом, когда тепло, а в долине, у подножия Шипки, расцветают розы.

Постояв с обнаженными головами у каждого креста, у каждого памятного обелиска, мы поехали вниз, в начинающие сгущаться сумерки. И тут нас ждала неожиданность. Наш глаз привык к болгарской красночерепичной архитектуре, и вдруг из черноты дерев, из синих сумерек, в голубое еще, светлое еще небо поднялись пять ослепительно золотых куполов-луковок, как в какой-нибудь из лучших русских сказок.

Подъехав ближе, мы увидели русскую церковь (храм-памятник в селе Шипке – так именуется она) неописуемой красоты. Изящная, построенная в прекрасных традициях XVII столетия, она лежит, как драгоценный камень, как жемчужина, в оправе зеленых Балканских гор.

Совсем стемнело. И мы уже потеряли надежду увидеть церковь внутри или хотя бы крикнуть кого-нибудь, кто мог бы рассказать о ней. Но тут на тропинке показался старичок, этакий сухонький, седенький, озирающийся на палочку. Про таких говорят обыкновенно: божий одуванчик.

– Вы попросите отца Иосифа, – посоветовал нам старичок. – Отец Иосиф – душевный человек, он вам откроет.

Пройдя в указанную мне дверь, я некоторое время шарил в темноте коридора руками и наконец нашарил дверную ручку.

В теплой, хорошо обставленной комнате сидели отец Иосиф (нетрудно догадаться по бороде) и еще один мужчина с пышными усами под Александра Второго (освободителя). Они мирно ужинали, попивая домашнее красное винцо. Слышать не захотели, чтобы не выпил с ними и я, хоть было некогда и неизвестно еще, что за компания. Тут вышла и матушка с чаркой на подносе по древнему русскому обычаю. Некоторое время спустя отец Иосиф повел ценя показывать церковь.

Оказывается, это самый большой и пышный памятник русским войскам на Шипке. Построен он по инициативе Ольги Николаевны Скобелевой – матери полководца, а также друга болгар графа Игнатьева на сбор пожертвований. В 1881 году был конкурс на лучший проект. Верх получил проект академика Томишко. Под общим руководством профессора Померанцева строил церковь архитектор Смирнов. Закончили строительство в 1902 году. Иконостас липовый, изумительной резьбы, с позолотой. Есть несколько замечательных икон старинного русского письма. Но самое главное, конечно, тридцать две мраморные доски с именами павших сынов России. На колокольне 17 колоколов – прекрасный малиновый звон. Как бы симфоническая музыка разносится на всю Казанлыкскую долину, особенно зимой в тихом морозном воздухе.

ЭТЮД ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ

Он позвонил ко мне в гостиницу в десятом часу утра.

– Можно ли к вам сейчас? Мне очень нужно с вами повидаться. – И как бы боясь, что я откажу, торопливо добавил: – Я звоню от портье, я уже в гостинице. Я могу подняться?

– Но кто вы?

– Я русский человек, переводчик. – И опять торопливо: – Не сомневайтесь. Меня знают ваши друзья, болгарские писатели. – Он стал называть имена. – Я перевожу их на русский язык. Они меня хорошо знают.

Я разрешил ему подняться ко мне в номер.

Пока он поднимался, у меня было время посоображать, кто он и зачем. Ясно, что русский эмигрант. Мне никогда не приходилось иметь дела с эмигрантами. Но все же я никогда не обобщал их в своем сознании, не сводил к некоему общему представлению, которое могло бы укорениться благодаря слухам, газетам и собственным измышлениям. Как-никак, эмигрантами же были Шаляпин, Рахманинов, Бунин, Куприн, великая балерина Павлова.

Говорят, некоторые, особенно из молодых, позволяют себе либо хулиганские, либо провокационные выходки по отношению к советским людям, приезжающим за границу. Но хулиганы попадаются у нас и дома. Кроме того, этого уж никак не может быть в Болгарии на исходе 1962 года.

Зачем он идет? Я твердо знаю: каким бы ни был эмигрант: политическим, отъявленным, лояльным, нищим или миллионером, – ни одному из них не уйти от тоски по родине, по России. Это так же закономерно, как закономерно то, что всякому человеку не уйти от собственной смерти.

Значит, идет, наверно, поговорить с человеком «оттуда», облегчить душу, порасспрашивать. Зачем же еще?