Агния Кузнецова (Маркова) - Ночевала тучка золотая...
– Конечно… Это очень заманчиво. Но у нас в училище полагается ставить в известность художественного руководителя и ректора о ролях, которые нам предлагают в кино. Немедленно выехать в Париж без ведома моей страны я тоже не могу…
Тетя Таня многозначительно переглянулась с Куртом.
Нонна замолчала. Ответила она французу очень решительно, но в душе было смятение: отказаться от фильма… Легко ли? С кем посоветоваться? Что предпринять? Звонить? Телеграфировать? Куда и кому?
– Не можете ли вы… несколько дней подождать? – в отчаянии спросила она мосье Мортье.
– Не более трех дней, – деловито ответил он.
– Хорошо. Через три дня я вам отвечу. – Нонне показалось, что три дня – это огромный срок: она успеет все выяснить, все решить, и, успокоившись, стала расспрашивать режиссера о сценарии.
По его сбивчивым ответам в мысли ее закрались сомнения: есть ли сценарий? Если его еще нет – зачем же так срочно устраивать кинопробу?
– А если я для балерины окажусь слишком… ну, что ли, громоздкой? – спросила она с беспокойством.
– Мы и это предусмотрели, – бойко ответил француз. – У нас припасена на всякий случай еще одна роль. Очаровательная. Маши-эмигрантки!
– Эмигрантки?
– Не волнуйтесь. Это глубоко положительный образ.
Нонне очень хотелось сыграть в этом фильме: поехать в Париж, выдержать пробы. Быть может, это судьба? Та самая счастливая звезда, которую ждет каждый актер? Что же делать?
– Тетя Таня, а где находится наше посольство? – спросила она.
– В Бонне. Вернее, около Бонна. Ты хочешь поехать туда? Правильно, девочка! Там тебе помогут выехать в Париж и договорятся с твоим училищем. Они, конечно, пойдут навстречу. Ведь не каждой русской актрисе предлагают сниматься во французской картине!..
Тетя Таня тут же все разъяснила Курту. В раздумье наморщив лоб, она сказала:
– На завтра мы договорились с Карлом о Дахау. А послезавтра ты съездишь в посольство. Путь не близкий, примерно такой, как до Кёльна. Да я сама с тобой съезжу! Согласна?
– Договорились! – оживленно воскликнулаНонна.
Ей стало не только спокойно, но даже весело. Посольство поможет ей во всем. Это ясно! Она съездит в Париж на пробу. Ее возьмут сниматься. Она чувствует, что возьмут обязательно! Затем она уедет домой в Москву, к Алеше, к бабушке. Придет в училище… Всем обо всем расскажет! А потом – снова в Париж, на съемки. Это же счастье! И все это сделал Курт…
Нонна опять с благодарностью поглядела на него и протянула ему руку. Он несколько раз поцеловал ее чуть повыше драгоценной серебристой змейки.
Тетя Таня торжествовала: «Вот уж против этого девочка не устоит! А потом благодарность к Курту, может быть, переродится… в любовь. Так часто бывает…»
21
Курт и тетя Таня вновь пожертвовали ради Нонны своим рабочим днем. С утра все трое отправились в Дахау. По дороге заехали за Карлом.
Из окна машины Нонна с удивлением наблюдала, как спешащие на работу мюнхенцы, студенты, дети с ранцами за плечами останавливались и подолгу стояли на тротуарах перед пустой дорогой только потому, что на противоположной стороне изображение шагающего человека было красным.
– У нас бы не выдержали, побежали! – сказала Нонна.
– О! Это же немцы… Железная дисциплина, – ответила тетя Таня, поворачивая машину к улице, где находился знаменитый мюнхенский пивной бар.
Внезапно Курт схватился за руль. Нонна разобрала быстро произнесенные слова «Найн! Найн!» и залп еще каких-то фраз.
Тетя Таня стала разворачивать машину, и Нонна увидела, что здание пивного бара окружено полицией, а улица забита неспокойной толпой.
– Что там случилось? – спросила Нонна.
С таким же вопросом тетя Таня обратилась к Курту и, выслушав его, перевела Нонне:
– Пивной бар сняли неонацисты для своего собрания… Вокруг собрались противники, хотят помешать им. Ну, а полиция, как обычно, блюдет порядок…
Нонна никак не могла уяснить, что из себя представляют различные партии ФРГ, но понимала, что неонацисты – самая агрессивная, самая страшная партия, идущая по стопам фашистов. Она помнила, как однажды Курт сказал: «Если правительство даст возможность неонацистам укрепиться – они повернут ФРГ к гитлеровскому режиму».
– Зачем же правительство разрешает неонацистам снимать пивные бары и проводить там свои собрания? – спросила Нонна. – Значит, правительство все же этого желает?
– Все правительства ведут двойную игру, – уклончиво ответил Курт.
Карл уже стоял на тротуаре, издали приветствуя подъезжающий автомобиль. Его рука была выброшена вперед так решительно, что казалось, он вот-вот крикнет «Хайль!».
И Нонна подумала: «Не из таких ли молодчиков состоит НДП?»
Большой Карл влез в машину, и в ней сразу же стало тесно. Он с таким же интересом, как и в первый раз, рассматривал представительницу чуждого ему мира, попутно балагурил с Куртом, о чем-то расспрашивал тетю Таню.
Город Дахау был совсем близко от Мюнхена. И когда машина остановилась около длинного забора, окружавшего бывший лагерь, Нонна вспомнила слова женщины, работавшей когда-то секретаршей у Гитлера, о том, что она не знала о существовании лагерей и была уверена, что ее фюрер тоже не знал об этом.
Нонна усмехнулась наивности этого заявления. Смешно, чтобы кто-то в Мюнхене не знал о концентрационном лагере, находившемся рядом с главным городом Баварии. Этот лагерь был хорошо виден. Курт показывал Нонне его из окна ресторана. Смешно, чтобы кто-то в Берлине не знал о лагере Заксенхаузен или в Веймаре о Бухенвальде. Кто в это поверит?!
Они вошли на территорию бывшего лагеря и стали беспорядочно осматривать его без путеводителя и без экскурсовода.
Сначала шли по бесконечной Лагерной улице, совершенно пустой, с кое-где уцелевшими одинокими деревьями от тополевой рощи, посаженной арестантами. Располагавшиеся раньше вдоль этой улицы жилые и больничные бараки теперь были снесены. Огромные мертвые пустыри молчаливо лежали по ту и другую сторону Лагерной улицы. Аккуратно прочерченные полосы сообщали о том, что когда-то здесь стояли бараки, в которых жили, страдали и умирали люди…
Тетя Таня сказала Нонне, что через эту страшную, мертвую пустыню прошло 206 000 заключенных.
Лагерная улица заканчивалась католической часовней. Она называлась часовней «Предсмертного страха Христа» и была построена уже после войны. Это странное, аляповатое сооружение, выложенное галькой, напоминало широкую трубу, врытую в землю. Почти четверть диаметра этой трубы служило дверью. И в эту широкую дверь виден был висящий на проволоке огромный белый крест. Под крестом, на круге, к которому вели широкие ступени, поднимался четырехугольный пьедестал, сооруженный из какого-то ноздреватого материала. На нем возвышалось распятие, освещенное горящими свечами. С улицы в незакрывающуюся дверь был виден круглый, опускающийся к центру, потолок часовни.
С крыши свешивался гигантский терновый венец из железа. Это было оригинально. Но ничто оригинальное и необычное не могло произвести здесь впечатление. Сердце было охвачено ужасом.
Над входом в лагерь было написано: «Работа освобождает».
Слова о свободе в Дахау! Нонна почувствовала озноб.
– А в Бухенвальде еще страшнее надпись, – сказал Курт. – Там написано: «Каждому свое».
Это была экскурсия в мир кошмаров. Прошлое словно бы оживало на фотографиях стендов Дахауского музея.
«Баня»… Здесь эсэсовцы умывались человеческой кровью.
«Лаборатории»… Здесь подопытным материалом, обреченным на медленную мучительную гибель, были люди…
Нонна вышла из выставочного зала притихшая, потрясенная… Послушно, не говоря ни слова, пошла туда, куда повели ее Курт, тетя Таня и Карл.
– Это крематорий, – сказала тетя Таня. – Газовая камера была замаскирована под баню. А в печи мертвых привозили на вагонетках.
Они вошли было в крематорий, но около него стоял памятник, возле которого нельзя было не задержаться.
На постаменте стоял изможденный человек. Стоял просто, засунув руки в жалкое рубище, напоминающее пальто. На ногах его были страшные бухалы наподобие не то валенок, не то ботинок.
Подняв исхудавшую стриженую голову, устремил вдаль невидящие сухие глаза, разучившиеся плакать…
Всхлипнув и уже не пытаясь сдерживать слезы, Нонна прикоснулась пальцами к словам, высеченным на постаменте.
– «В память погибших и в назидание живым!» – прочитала тетя Таня.
– «В назидание живым!» – шепотом повторила Нонна. – «В назидание живым!»
И вспомнила мюнхенский пивной бар, оцепленный полицией, улицу, забитую толпами людей, и слова Курта, сказанные небрежно: «Если правительство даст возможность неонацистам укрепиться, они повернут ФРГ к гитлеровскому режиму».
«Вот к этому», – с ужасом думает Нонна, окидывая взглядом крематорий, памятник и мертвые кровавые пустыри лагеря.
Вдруг рядом с ней кто-то закричал. Она вздрогнула от неожиданности, побледнела, со страхом взглянула на маленького, подвижного человечка, который внезапно появился возле памятника. Он что-то кричал, размахивал руками, обращаясь к присутствующим. По щекам его катились слезы. Он стыдился их и жалкой, вымученной улыбкой пытался отвлечь взгляды людей от своих глаз…
