Константин Волков - С тобой моя тревога
Ольга теперь избегала встреч с Василием. Стояла на широком крыльце столовой за круглой колонной, ждала, пока веселенький Васин автобус не скроется, помигав огоньками. Она шла домой пешком, неторопливо — спешить-то некуда. Уже возле общежития долго стояла около щита с рекламными картинками новых фильмов, идущих во Дворце. В кино бы пойти, но не было денег: те десять рублей она бросила на стол заведующей.
— Подавись своими деньгами! — сказала ей Ольга.
Она умышленно сказала ей «ты». Пусть эта расфуфыренная, надушенная тетка знает, что ничем она не лучше воровки Ольги Лиховой. Одна им цена стала… «Тоже, нашлась, — на честность проверять, деньги подбросила. А сама?!»
Вчера вечером маленький автобус подъехал к общежитию. Завидев его еще издали, Ольга, таясь, убежала через двор на другую улицу. Она возвратилась в общежитие замерзшая, молча забралась под одеяло и лежала, сжавшись, грея холодные ладони между ледяными коленками.
— Поужинай, Оля, — предложила ей Люба. — Мы тебе каши гречневой оставили… И капуста соленая есть… Хочешь? — Люба присела к ней на постель, положила руку на плечо. — Поешь, а?
— Не хочу я ничего! — глухо ответила Ольга, кусая губы, чтобы не разреветься. Про себя подумала: «Небось считает, что и я на кухне мясо воровала, а притворяется, что жалеет».
— Уходи ты из этой столовки! Идем в цех работать. Знаешь, как у нас здорово! — продолжала Люба.
«Уехать бы куда подальше… Куда уедешь без копейки-то денег? Еще и Андрею Михайловичу должна… Вот ведь жизнь какая проклятущая!.. Глаза бы не смотрели на эту столовку! Вся начисто пропахла этими борщами и макаронами… А опять же, куда уйдешь, даже в цех, если нет денег? В столовой хоть обедаешь под зарплату…»
Глава восьмая
ПРАЗДНИК ДЛЯ ВСЕХ
В комнате тепло и по-домашнему пахнет глаженым бельем. Отутюженные платья, комбинашки, юбки лежат на кроватях — чтобы ни одна старательно заложенная складка не помялась. Сегодня во Дворце вечер.
Рита сидит на краешке кровати уже одетая в нарядное платье, поверх накинув легкий халатик, и пытается соорудить на голове что-то замысловатое. Нет, опять что-то не то! Она выдергивает шпильки.
— Обрежу, не могу больше, как они мне надоели! — отчаивается Рита.
— Не дури! Сейчас я тебе помогу, — откликается Зина. — Такие волосы всю жизнь потом будешь растить — не вырастишь!
Валя натягивает на ногу чулок — осторожно, чтобы, не дай бог, не зацепить нитку, которую и не разглядишь, такая она тонкая; не спустить бы петлю. Чулок нескончаемо длинный…
— Нет, велики!.. Надо же было родиться с такими короткими ногами! — вздыхает Валя. — Или бабы немецкие такие длинноногие все, что чулки ихние мне до ушей…
— Это не немки длинноногие. И у тебя ноги вовсе не короткие. Нормальные советские ноги! — успокаивает Зина подругу. — Мода такая…
— Скорее, девочки! — просит Люба. — В буфете мандарины будут…
Одна Ольга ничего не гладит и никуда не торопится. На душе скверно. Хуже, наверное, не придумаешь. Лучше бы не приходить в общежитие. У всех праздник. Только не у нее.
— Оль, а, Оль, помоги, ради бога! — просит Валя. — Опять я растолстела, видно. Никак не сходится! — Валя мучается с лифчиком.
Ольга встает со своей кровати, помогает застегнуть хитрую металлическую застежку.
— Ты, Оля, хоть бы губы накрасила, — предлагает Зина. — Возьми мою помаду.
— Чего ей их подводить? Они и так как свежая малина! — откликается Рита.
— Ну и что? — говорит Зина. — Сейчас морковные тона модны… Хочешь, я тебе начес сделаю? Все парни лежмя лягут, как увидят…
— Никуда я не пойду! — говорит Ольга тихо. — Торопитесь, опоздаете…
— Как не пойдешь?! — Зина всплескивает руками. — Еще как пойдешь! Как милая пойдешь! — восклицает она.
Внимание девочек обращено на Ольгу. Та возвращается к своей кровати. Брови ее как-то страдальчески выгнуты. Девчата вдруг замечают ее бедный непраздничный наряд — грубошерстную юбку, простые хлопчатобумажные чулки, туфли на немодном венском каблуке.
— Какие мы дуры, идиотки! — восклицает Зина. Она подбегает к Ольге и насильно поднимает ее с кровати, хватает Валю. — Становитесь рядом, живо! Нет, не годишься! Ну-ка я как? Девчата, одинаковые, да? Точно!
Зина порывисто распахивает дверку шкафа, снимает платья с плечиков — одно, другое.
— Не то, не то! Ага! Вот оно! А вы чего рты разинули? Ритка, где твой розовый гарнитур? Живо, живо, времени мало! Валя! Давай твои длинные чулки.
— Никуда я не пойду! — упрямо произнесла Ольга и села на прежнее место. Девчата переглянулись.
— Не дури. Этот праздник — для всех. А у нас уж так заведено. Друг дружку выручаем в нужные моменты. Одевайся и приходи. Я тебе займу очередь за мандаринами… Ты вот это платье надень, вишневое… Слышишь? — Зина по-дружески похлопала Ольгу по плечу.
— Примеряй, по-моему, подойдет. — Рита бросила на кровать свой гарнитур. — Да поживее!
— Чего уж там, свои люди — сочтемся. — Валя протянула Ольге чулки. — Только смотри, чтоб швы не перекосила!
Ольга вздохнула глубоко-глубоко, с трудом, и задержала дыхание сколько могла.
— Девчата… — сказала она, отдышавшись. — Ох, девчата! Сейчас я буду реветь… Что вы со мной наделали, девчата!
Слезы покатились из широко раскрытых глаз по смуглым щекам.
Она плотно закрыла глаза, но слезы продолжали течь.
— Да перестань ты реветь. Ну, что разошлась? — Валя взяла со стола сумочку.
— Идите, девочки, спасибо. Я немного позже приду, выревусь и приду.
Зина вышла последней, закрыла за собой дверь. Ольге было слышно, как девушки процокали на «гвоздиках» по коридору.
Ольга сидела, не открывая глаз, и плакала, запрокинув лицо. Слезы стекали по вискам к ушам и, не задерживаясь, по шее к лопаткам.
Она плакала от жалости к себе и от радости. До ее слуха доносилось глухое хлопанье дверей, звуки запираемых замков и быстрые шаги по коридору, оживленные голоса спешащих людей. Все шаги удалялись в одном направлении. А потом раздались шаги — гулкие, торопливые. Они приближались из конца коридора и замерли у дверей. Раздался стук. Она открыла глаза, поняв, что стучат в ее дверь.
— Да!.. — сказала Ольга. Стук повторился. — Да, да! — откликнулась она громче. — Кто там?
Вошел Василий, огляделся, на широком добром лице отразилась растерянность.
— Здесь что, дрались? Ты плачешь? Что случилось?.. Ольга?! Ну не молчи же ты! — Он еще раз внимательно обвел взглядом кровати и стулья с лежащими на них платьями, косынками, разноцветным нижним бельем, коробки с туфлями. — Чего ты молчишь?
— Ничего не случилось, — улыбнулась она и заплакала навзрыд, уткнувшись лицом в смуглые, пахнувшие кухней ладони. — Девчата на вечер собирались. Я не хотела идти, так они мне предложили — выбирай! Надевай, что понравится! Ты слышишь?!
— Одевайся, раз так, — сказал он глухо. — Я за тобой… Брось плакать.
Ольга сквозь слезы огляделась. Василий стоял лицом к окну, заложив руки за спину, и мял в руках новенькую серую кепку.
Все, что случилось в этот вечер, и то, что Василий хотел увидеться с ней все эти дни, а теперь пришел за ней и стоял вот так, отвернувшись, и мял кепку, наполнило ее радостью.
Что бы сделать такое, из чего бы поняли все-все, как она им благодарна? Ну что она может!
— Мне за гостями ехать надо. Хочешь прокатиться?
— Куда?
— В подшефный колхоз. Съездим, да?
— Ладно.
— Тогда я выйду. В автобусе подожду.
— Я мигом соберусь.
…Ольга шла к машине, откинувшись назад, будто сопротивлялась ветру, дувшему в спину.
— Никогда не ходила на таких высоких каблучищах, — рассмеялась она смущенно. — Открой дверь-то… Ну, как я выгляжу?
— Забирайся вот сюда. Теплее будет. — Василий указал на широкий капот.
Ольга послушно перебралась через барьерчик.
— А выглядишь ты… Ты самая красивая. Верно!
— Не зарули в столб! — она рассмеялась, довольная собой.
Василий нежно посмотрел на нее, слабо освещенную лампочками на панельке показателей приборов. Рядом с его плечом, стоит лишь протянуть руку, ее коленки, обтянутые тонкими чулками. Он сбавил скорость, наклонился и поцеловал вначале одну, потом другую.
— Это… это ты зачем? — испуганно встрепенулась она.
Василий не ответил.
Они мчались мимо черных полей, вдоль пустынных садов, потом между двумя рядами ярко освещенных домиков пригородного колхоза. Перед колхозным клубом горели костры. У костров толпились люди. Длинные, золотые в свете пламени трубы, обращенные к небу, призывно гудели, звонко гремели бубны.
— Расскажи что-нибудь, — попросил Василий.
— Так трясет, что у меня все из головы вылетело, — сказала она, принужденно рассмеявшись. — Ты и так уже все знаешь. Самое главное знаешь. Это изменить нельзя.
