Гунар Цирулис - Товарищ маузер
— Братья и сестры, выслушайте меня! И на меня снизошло просветление. Я отказался повиноваться доброму хозяину, который милостиво дозволил мне в поте лица зарабатывать хлеб насущный. Я в своем недомыслии хотел, чтобы сыты были те, кто сеют и жнут.
Брат Кундзыньш был не настолько глуп, чтобы не понять скрытую насмешку. Но признаться в этом он не смел и предпочел побыстрее отделаться от этого грешника. Даже не спрашивая имени, он отпустил Робису все грехи оптом:
— Ступай с богом, дорогой брат…
Робис отнюдь не собирался покинуть зал в единственном числе. Наивно моргая, он обратился к собранию:
— Нет, я не успокоюсь, пока не наставлю на путь истинный все заблудшие души…
Видя, что дело осложняется, проповедник подозвал ближайшую миссионерку:
— Сестра Анна, чего же вы дожидаетесь? Забирайте его и ступайте. Да благословит вас бог!
Сестра, особа не первой молодости, взяла Робиса под руку. Но он не двигался с места.
— А тексты псалмов? — нисколько не смущаясь, потребовал он.
Наконец они оказались на улице.
— Вы так душевно говорили… — зардевшись, признала сестра Анна. — С вашим красноречием мы соберем больше других. Я позабочусь, чтобы вас за это как следует накормили…
Робис не ответил, так как заметил приближавшегося шпика. Крепче вцепившись в руку сестры, он принялся бормотать молитвы. Агент не обратил внимания на святую чету. Зато другой, тот, что дежурил на углу, пристально вгляделся в здорового парня, которому совсем не подходила роль брата-миссионера.
Робис счел, что на сей раз самое лучшее — воспользоваться приемом Атамана. Он подошел к шпику и, подавая ему листок с псалмами, обратился:
— Брат, не проявляй склонности к нравственному падению! Вместо того чтобы пьянствовать и предаваться распутству, пожертвуй сколько можешь на доброе дело.
Шпик что-то промычал по-русски. Но, отойдя от него, Робис почувствовал, что тот следует за ними.
Что делать? Выхватить револьвер и задать тягу? Это может кончиться скверно. На первый же выстрел сбегутся агенты, которыми, несомненно, кишит все вокруг. «Вот, как говорится, влип, несмотря на все псалтыри!» — подумал Робис невесело. Так или иначе, но надо оставаться в своей роли, пока не подвернется другой выход. И вскоре он подвернулся. Затащив сестру в Агенскалнский парк, где толпился народ, Робис облегченно вздохнул. Где люди — там спасение!
— Вот они, эти забастовщики! — сказала сестра Анна. — Попробуем спасти их души от ужасного заблуждения.
— Сию минуту! — И Робис запел в полный голос.
Как и многие песни девятьсот пятого года, эта тоже была на общеизвестный церковный мотив:
Смотри, что ни день, то все шире растетБорцов свободы племя!В его очах святой огонь цветет,И на его руках седого мира бремя.
Робис знал, что делает. Шпик не понимал слов, зато их поняли те, на чью поддержку он надеялся. Что с того, если вокруг нет знакомых, рабочие никогда не отказывали в помощи своему брату — рабочему.
Шпик не знал этой песни, но видел, какое она производит впечатление. Словно брошенная в сухое сено искра, песня взвилась могучим пламенем, захватила весь парк, выплеснулась на улицу. Люди сомкнулись в ряды, сжались кулаки, глаза загорелись недобрым огнем, так хорошо знакомым шпику и не предвещавшим ничего приятного. Но на этот раз он не отступился. Он больше не сомневался, что «святой брат» не кто иной, как Робис, за поимку которого начальство обещало большую награду. Теперь-то он уж не даст ускользнуть проклятому бунтовщику, чего бы это ни стоило. А тогда… всем семейством в теплую Ялту! На крымском солнышке, за стаканом вина забудутся все рижские передряги. Вернувшись, он, разумеется, уже не будет простым агентом, которому приходится день и ночь мерзнуть на улицах, постоянно опасаясь за целость своей шкуры. Пусть тогда другие занимаются ловлей этих бандитов, а он их будет только допрашивать.
Всего лишь несколько метров отделяют его от Робиса, а следовательно, и от грядущих благ.
Не спуская глаз с Робиса, голова которого, словно буй, поднималась над морем людей, полицейский агент бросился в толпу. Однако пробраться вперед ему не удавалось. Никто не отталкивал его, не поднимал на него руки, но дорогу преграждала чья-то широкая, нечувствительная к ударам грудь. Он сунулся в другое место и натолкнулся на такое же препятствие. Повсюду он видел насмешливые лица и слышал эту сотрясающую воздух песню, от которой гудело в ушах. Близок Робис, да не достать его!.. Вот людское течение относит его все дальше и дальше, а вместе с ним уплывают надежды на деньги и повышение… Агент сунул руку в карман за оружием, но обратно вытащить ее не смог. Не пошевелить было и другой рукой — плечи и локти рабочих так сдавили его, что он с трудом дышал. С места сдвинуться было невозможно.
— Пой, гаденыш! — крикнул кто-то. — Иль господа бога не боишься?
— Помогите! — заорал он благим матом, не видя никакой возможности воспользоваться свистком.
— Еретик! — Человек впереди него обернулся, осенил себя крестным знамением и ударил его в лицо. — Антихрист!
Со всех сторон его толкали, щипали, пинками подгоняли вперед. Шествие, пополнявшееся всё новыми и новыми демонстрантами, вышло на улицу. От злости, тычков и насмешек в голове у шпика окончательно помутилось. Толпа несла его, переворачивала, швыряла. И последний, самый сильный пинок отбросил его к подворотне. На лбу быстро выросла шишка, и что-то давило на шею. Кружка для подаяний Армии спасения. В дикой злобе агент швырнул ее вдогонку шагающей колонне. Встревоженные трелью свистка, сбежались городовые и шпики тайной полиции.
— Задержать! — прохрипел агент.
Околоточный развел руками:
— Так что не сможем. Кабы казаков вызвать, тогда возможно…
— Скорее, скорее! — сипел агент. — Задержать этого длинного бомбиста!
Кто-то бросился вдогонку. Околоточный безнадежным взглядом посмотрел вслед демонстрации, насчитывавшей уже многие сотни людей.
— Который?
— Да вон он! — крикнул было агент, но тут же осекся: Робис уже скрылся из виду.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой вода побеждает оружие
В Риге было два вокзала. Динабургский, с которого по Орловской железной дороге поддерживалась связь с губерниями и городами России, и Тукумский на Карловой улице, куда, кроме пригородных, прибывали и поезда из-за границы. Сейчас здесь царила неописуемая суматоха. Почти одновременно к перрону подкатили два состава. Первый отправлялся в Варшаву. Второй привез пассажиров из городков, местечек и курортов Курляндии. Оба паровоза тяжело дышали, выбрасывая под навес клубы дыма и пара. Ветер подхватывал их и гнал на людей, заставляя их чихать и кашлять.
Лишь привычные ко всему торговки яблоками продолжали громко расхваливать белый налив и графенштейн, который не успели сбыть на базаре:
— Возьмите, барыня! Сочные, сладкие, что твой мед! Берите за полцены, лишь бы назад не везти!..
Столь же энергично предлагали свои услуги тележечники в красных фуражках с надписью «Экспресс» и силачи из «Рижской артели» в синих головных уборах. Однако проворнее всех оказывались вокзальные носильщики в белых фартуках. Словно муравьи, сновали они вдоль длинного приступка, опоясавшего вагоны немецкой конструкции, протискивались во все двери, тащили тюки через окна и бесцеремонно толкали тех, кто сам нес свои пожитки. Гораздо солиднее вели себя слуги из гостиниц. Расхаживая вдоль состава, они привлекали внимание прибывших возгласами на немецком и русском языках:
— Останавливайтесь в гостинице «Три розы»! Солидное заведение в самом центре города с первоклассной кухней!.. «Колумбия»! «Колумбия»! Комнаты с оплаченным завтраком!.. «Франкфурт-на-Майне»! Владелец Юлиус Мациг за умеренную плату предоставляет максимум удобств и создает атмосферу семейного пансиона!
Служащие известных гостиниц даже и не думали надрывать свои голоса. Расположившись на видном месте, они держали вывески над головами и не сомневались, что золотые надписи «Отель де Ром», «Санкт-Петербург» и «Метрополь» говорят сами за себя.
И действительно, почти все, кто выходил из спальных вагонов, направлялись прямо к ним. Тут были помещичьи семейства, которые, побросав свои усадьбы и замки, искали убежища в городе. Папаши в зеленых камзолах, мягких шляпах, высоких ботинках на шнурках и с двустволками за плечами делали вид, будто возвращаются с очередной охоты. Их дородные супруги были не в силах скрыть на своих лицах выражение панического страха. Встревоженными выглядели и их старшие сыновья, по традиции обучавшиеся в немецких университетах. Но каникулы они обычно проводили в родительских поместьях, наслаждаясь вольготной деревенской жизнью. Лишь малолетние отпрыски, которых вели за руки гувернантки, не выказывали признаков беспокойства. Два озорника в бархатных курточках, заметив на перроне шевелящийся мешок, из которого доносилось жалобное поросячье хрюканье, мигом перерезали бечевку. И поросенок, обретя неожиданную свободу, бросился наутек от голосившей хозяйки.