Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
За школьной стенкой, под самым ухом забренчал медный звонок. Потом стало слышно, как тетя Фрося пронесла его по всему коридору. Вышла на улицу. Будто специально для него позвонила.
Сразу же за стенкой все заходило, задвигалось. Захлопали двери, крышки парт. Ребята в одних рубашках наперегонки рванулись в известное место. Кто быстрее. Не спеша вывалился из-за угла Баранов, руки в карманах, голова тяжело прислонена к плечу. Потопал туда же, куда неслись все.
Сергей задвинулся подальше за угол, чтобы не попадаться никому на глаза. Перемена только началась, а он уже с нетерпением ждал ее конца.
V
И вот снова тетя Фрося выкатилась на улицу со старым медным звонком. Сергей поднял с завалинки сумку, показавшуюся вдруг тяжелой, и побрел в свой класс.
Как всегда, перед началом урока было шумно. Говорили громко. О вчерашнем. О летчике.
— Слышишь, Малец, — закричал обрадованно Баранов. — Тот летчик Героем Советского Союза был, говорят… Тут из военкомата приходили. Ты ничего не знаешь? Эй, Малец, глухой, что ли?
Сергей одеревенело опустился на парту, даже не взглянув на своего соседа Тальянова.
— Я думал, ты заболел, — сказал Тальянов. — У меня кашель всю ночь был, горчичники ставили.
Сергей стал разбирать сумку.
— Не то достаешь, — сказал Тальянов. — У нас снова алгебра. Два урока подряд. Должно быть, за вчерашнее.
Тальянов перешел на шепот, так как в класс уже входила Шумилина, держа обеими руками стопку тетрадей.
Сергею сделалось тоскливо. Он ждал, что Шумилина сейчас потребует от него объяснения, но она ничего не стала спрашивать и лишь дольше обычного задержала свой взгляд на нем. И Сергей был благодарен ей за это, за то, что она не стала поднимать его, требовать объяснений.
Нужно было решать задачку. Шумилина раздала листочки. Первый, второй варианты. И села к столу проверять ту огромную стопку тетрадей, что принесла с собой. «Чьи это тетради?» — думал Сергей, как будто это сейчас было для него главным.
За спиной сопели, перешептывались ребята. «Чудаки», — думал Сергей. Всякие задачки он решал запросто, без особого труда. И контрольные сдавал обычно первым, хотя Шумилина всякий раз, видя его нетерпение, приговаривала: «Не спеши». Она и сейчас несколько раз украдкой бросила свой взгляд на него, видимо ожидая его прыти, но Сергея словно парализовало. Он сидел не шелохнувшись. Не мог сосредоточиться. Читал задачку, но смысл ее никак не доходил до него. Он готов был расплакаться от отчаяния.
Шумилина, по-видимому, догадалась, что с ним творится неладное. Оторвалась от тетрадей и вопросительно посмотрела на него. Застигнутый посреди своих мыслей врасплох, он встрепенулся, торопливо рванулся за ручкой, но, словно опять споткнувшись, закусил губу, почувствовал слабость, бессилие. Зачем эти задачки? Зачем все это? Если его больше нет.
— Я решил, Анна Ванна!
Сергей покосился на Тальянова. Тот облизал толстые губы и, осторожно погладив промокашку, закрыл тетрадь.
— Молодец, — похвалила Шумилина, — сдавай.
В разных концах класса послышались голоса ребят, сумевших так же запросто, как Тальянов, расправиться с задачкой.
— Ну что там у тебя? — зашептал возбужденно Тальянов. — Давай помогу.
Сергей нетерпеливо отодвинул его плечом. Закрыл тетрадку и понес ее на стол Шумилиной.
— Что, и ты уже? — спросила она, беря в руки тетрадь, тут же открывая ее. Но что она могла увидеть в ней?
— Я что-то не понимаю тебя, Сережа, — сказала она. — Надеюсь, ты не бесцветными чернилами писал? Возьми тетрадь назад. Еще есть время. Семь минут до конца урока. Плюс перемена. Возьми, — Шумилина протягивала ему тетрадь. — Ну же, ну! Не теряй зря времени!
— Не буду, — сказал Сергей, отходя к своей парте.
Шумилина встала из-за стола, положила перед Сергеем тетрадь.
— Решай!
Шумилина стояла над ним.
— Я жду, — сказала она.
Сергей сидел неподвижно, словно загипнотизированный.
— Уж не заболел ли ты?
Строгость ее сменилась жалостью.
— Что с тобой, Сергей? Я тебя не узнаю.
В коридоре ударил звонок. Шумилина кивнула классу, разрешая всем идти на перемену. Сергей встрепенулся.
— А ты останься, — сказала Шумилина.
Страсть как не любил Сергей всякого рода объяснения. Не любил, когда начинали копаться в его душе. И вот сейчас пытает его Шумилина. Что с тобой? Что с тобой? Но каждому ли скажешь об этом? Да и потому что от этого изменится. Если бы Шумилина, чем-то и впрямь могла помочь. А то ведь они, учителя, все сводят к оценкам. По ним и судят о каждом. А разве это правильно? Если ты хорошо учишься, значит, ты пригож, значит, тебе во всем доверие. Требуют откровенности от каждого, а к тем, кто учится слабо, относятся с предубеждением, настороженно.
Шумилина говорила, но, смысл слов не доходил до Сергея. И она это поняла.
— Ну что ж, — сказала она, — я вижу, тебе не хочется говорить со мной. А жаль. Но должна тебе сказать, меня настораживают твои начавшиеся нелады с некоторыми предметами, твое отношение к учебе. Так нельзя, Сергей.
«О чем она? — думал он. — О чем?»
— Я буду вынуждена поговорить с твоей матерью.
Сергей знает, что несладко придется ему после того разговора. Строга у него мать. Но сейчас ему все равно. Надоело ему все. Ничего не хочется.
— Можешь идти, — говорит Шумилина.
И знакомое чувство свободы вдруг наполняет его.
Пока Шумилина читала нотацию, у него исподволь созрел план. Он решил уйти из школы. И прогулять сегодняшний день. Уйти в лес. И как только Шумилина отпускает, его, он, захватив фуфайку и шапку, выбегает из класса. Скорее. Скорее. Как будто кто-то торопит его. Как будто там, в лесу, его ждут.
Снег уже повсюду подернулся слюдяной коркой и блестит так нестерпимо, что даже глаза ломит с непривычки. Он замечает, что ветви у берез за зиму отросли, стали длиннее и теперь чутко прядут под ветром, касаясь сережками земли. Что бы там ни было, скоро весна, ручьи…
В лесу так тихо, что слышен каждый шорох. Вездеходы накатали дорогу. По их рубчатому следу уже не раз проехали на санях, и дорога от этого стала глянцевой, скользкой. Сергей, разгоняется и катится по дороге, как на коньках. В лесу тепло, а от быстрой ходьбы даже становится жарко. Сергей сходит на обочину, сбивает пяткой затвердевшую корку, разгребает руками снег и, захватив пригоршню чистого белого снега, начинает есть. Зубы ломит. Но все равно снег вкусный.
Наверху, в деревьях, вдруг кто-то звонко высвистнул, и пока Сергей пытался отыскать невидимую птицу, она уже успела скрыться, пропорхнуть между берез. Должно быть, синица? Тут он заметил, что идет снова по той самой дороге, которая ведет к поляне, где на ветках трепыхались странные легкие лоскутки. Вот уже хорошо видать и поляну, на которой вчера толпились солдаты.
Посреди поляны чернеет все та же земля, перемешанная со снегом. И вся поляна по-прежнему усеяна мелко посеченными коричневыми ветками берез. Сергей представляет, с каким свистом и грохотом обрушился самолет на лес. Ему становится жутко, и он оглядывается по сторонам. Он часто бывал один в лесу, но никогда ему не было так страшно.
Рядом хрустнула ветка. Сергей вздрогнул, осторожно оборачиваясь, но никого не было. «Фу-ты, какой трус», — подумал он, смелее придвигаясь к тому месту, где была яма, наскоро забросанная теперь снегом.
Что хоть искали тут солдаты? Что они хотели найти? Сергею показалось, что на снегу, под березой, валяется пуговица. Должно быть, его, летчика. От комбинезона. Он рванулся туда, схватил, обдул ее. Но это была не пуговица. Просто заячий орешек. Вокруг ствола он увидел несколько еще таких же орешков, старых, закатавшихся в снегу. Сергей обозлился и решил в следующий раз обязательно поставить здесь силок и поймать шкодного зайца. Правда, силки он ставить не умел, но этому нетрудно научиться. Все ребята с Чапаевской улицы ставят силки.
«Самолет, должно быть, взорвался от сильного удара», — подумал Сергей. Он вспомнил, как кто-то из ребят говорил, что на носу у всех реактивных самолетов есть такое устройство, которое при ударе о землю взрывает самолет. Говорят, на наших «катюшах» во время войны тоже было такое приспособление, чтобы сохранить от немцев тайну. Конечно же самолет взорвался, не стали бы солдаты просто так собирать землю.
Но что они могли определить по глудкам мерзлой земли?
Сергей закрыл глаза, отчетливо представив себе падающий самолет… Эта поляна, эти деревья, что торопливо разбегаются в сторону. Удар! И все. И больше ничего. Сергей открыл глаза. Черная земля на белом снегу как бы кричала ему о непоправимой беде, о том, что его летчика больше нет. И никогда не будет. Есть школа, Шумилина, мать, школьные ребята. Все есть. Все остается по-прежнему, а его больше нет.
