Агния Кузнецова (Маркова) - Мы из Коршуна
Минна благодарно улыбнулась. Она предложила взять извозчика и поехать осматривать город.
Биржа извозчиков находилась на другой стороне улицы. Долго стояли, выжидая, когда пройдут машины. Но они шли и шли – вперед и назад. Казалось, весь Рим вместе с бегущей, гаснущей и вспыхивающей иллюминацией, с лавинами машин и веселыми толпами людей неудержимо мчался куда-то.
Минна подошла к полицейскому, попросила его помочь иностранцам перейти улицу. Полицейский остановил движение, и русские, а за ними следом и римляне торопливо пошли на другую сторону под нетерпеливыми взглядами водителей.
«Полицейский», «биржа», «извозчики»! Все эти названия из истории, из воспоминаний стариков, живших в иную эпоху, казались странными. Сибиряки с живым интересом разглядывали полицейского, который головным убором и широким поясом напоминал русского пожарника. А потом с таким же любопытством глядели на откормленных лошадей с султанами на головах.
В высоком старинном экипаже с большими колесами на рессорах они проехали могучий парк, в темной глубине которого сквозь деревья просвечивал старый замок.
– Это вилла Боргезе, – сказала Минна.
Извозчик неторопливо провез иностранцев вдоль высоких гранитных берегов Тибра. Вскоре в темноте показался Колизей, подсвеченный снизу прожекторами.
Остановили извозчика и подошли к Колизею. В темноте римской ночи отчетливо был виден круглый контур огромного сооружения с пустыми зияющими окнами, с колоннами, кое-где еще сохранившимися, но в большинстве своем разрушенными временем.
Стараясь неслышно ступать, молча вошли в Колизей. Тишина, полумрак и прохлада царила здесь. Пахнуло вековым, могильным холодом. Внизу лежала отлично сохранившаяся арена, отгороженная от зрительного зала высокой каменной стеной. Мрачно и грозно возвышались, хоть и осыпавшиеся, ложи.
Долго бродили между изъеденных веками каменных сидений, вполголоса делились впечатлениями.
– Саша, прочти Лермонтова «Умирающий гладиатор». Ты же помнишь это стихотворение, – попросила Елена Николаевна.
Саша встала около каменной стены, отгораживающей арену от зрительного зала, помолчала немного и начала читать:
Ликует буйный Рим… торжественно гремитРукоплесканьями широкая арена…А он – пронзенный в грудь, – безмолвно он лежит,Во прахе и крови скользят его колена…
Казалось, годы уходят назад. Гул голосов заполняет Колизей. В ложе возлежит император, окруженный римской знатью. А на ступенях – римляне, жаждущие крови и зрелищ.
И молит жалости напрасно мутный взор… —
продолжает Саша, неожиданно снижая голос почти до шепота.
К Саше подходит неизвестный старик – высокий, худой. Саша еще издали замечает его и, смущенно опустив голову, замолкает.
– Простите, ради бога! – на чистом русском языке говорит незнакомец. – Услышав русскую речь, я не мог пройти мимо. Насколько я помню, это стихи Михаила Лермонтова… в таком прелестном исполнении.
– А вы – русский? – изумилась Саша. Ей почему-то казалось невероятным встретить в Италии русского.
– Был русским. А теперь сам не пойму кто, – грустно и вместе с тем явно рисуясь ответил незнакомец. – Декламировали вы изящно, я уж разбираюсь! – Он повернулся к Сашиным спутникам, выпрямился, щелкнул каблуками. – Князь Гагарин!
– Сибирцева, – изумленно и даже растерянно отозвалась Елена Николаевна.
– Тоже Сибирцев, – сказал Федор Алексеевич. – Из тех Гагариных?
– Из тех самых, – с заметной гордостью ответил князь.
– А это наши односельчане, – продолжал Федор Алексеевич, указывая на Ваню и Веру.
– Односельчане? Простите, любопытствую – откуда же вы?
– Сибиряки.
– В наше время из сел не помышляли ездить за границу, – торопливо глотая слова и нарочито картавя, говорил он. – Ничего не скажешь, растет Россия. Мы хоть и эмигранты, но все равно гордимся успехами своей родины. Вот Юрий Гагарин, например! Да уж не из нашего ли он рода?
– Он сын рабочего… – невольно усмехнулся Сибирцев.
– Ну, теперь в России все рабочие, – с такой же усмешкой отозвался Гагарин. – А по крови, возможно, из князей. Здесь упорно говорят об этом…
– Здесь иначе говорить и не могут… Наш Юрий Гагарин из простого народа! – В голосе Федора Алексеевича прозвучал металл.
Для Вани это было словно сигналом.
– Какое же право вы имеете, князь Гагарин, называть Россию родиной? Вы изменили ей! – тихо сказал он, бледнея.
Гагарин выпрямился, с изумлением поглядел на Ваню.
– Вы, молодой человек, мало еще на свете прожили и мало думали для того, чтобы рассуждать о больших жизненных поворотах, о социальных проблемах. Вы еще с чужого голоса поете.
– Извините, мы спешим, – холодно перебил его Федор Алексеевич. Он поклонился Гагарину и торопливо пошел к выходу. Все поспешили за ним.
На обратном пути молчали. Но когда в вестибюле гостиницы переводчица пожелала покойной ночи и удалилась, Федор Алексеевич повел всех в свой номер и строго отчитал Ваню.
– Друг мой, ты здесь не пропагандируй! – сказал он. – Князя Гагарина не перевоспитаешь и на родину его не вернешь. Да и нужен ли он нам, такой соотечественник…
– Интересно, бывают ли в этой изумительной стране дожди? – сказала Вера, распахивая утром окно. – Погляди, Саша, какое голубое небо!
Саша вскочила с постели и в одной рубашке, босая, с растрепанными волосами подбежала к подруге.
– Нет, это удивительно, – сказала она. – Небо такое же, как у нас. И люди такие же. Смотри, вон идут девушка и парень, держатся за руки… Видишь, как они смеются? А вон тетка тащит в сумке продукты. Все одинаковое. А живем по-разному…
– А вон, посмотри, Сашенька, – перебила подругу Вера, – вот тут что-то не одинаковое. Смотри – мальчик. Ему не больше двенадцати. Это, конечно, «наемный мальчик». Что же он тащит на подносе?
– Завтрак! – воскликнула Саша. – Вон из той траттории, что на углу, возле дома. – И она показала пальцем на столики и стулья, расположенные прямо на тротуаре.
А мальчик проворно, мелкими плавными шажками пробежал мимо гостиницы, ловко удерживая поднос на пальцах правой руки.
Они могли так без конца висеть на подоконнике и разглядывать жизнь итальянцев, но внизу их ждали к завтраку.
Минну в этот день вызвали по каким-то срочным делам, и это было кстати. Хотелось посмотреть город одним.
Остановили таксиста. Он знал английский язык и, почувствовав, что Елена Николаевна владеет этим языком плохо, спросил, из какой страны его пассажиры. Узнав, что они русские, резко затормозил и, горячо жестикулируя, заговорил быстро-быстро, пересыпая английскую речь итальянскими словами.
– Он состоит в Коммунистической партии, – с трудом поняла Елена Николаевна.
Итальянец полез в карман и с гордостью показал свой партийный билет.
Ваня попросил Елену Николаевну узнать у шофера, не знает ли он кого-либо из бывших партизан.
Итальянец отрицательно покачал головой, но через минуту вспомнил, что такой знакомый у него есть.
– Слесарь, – сказал он. – Живет в городке безработных.
Елена Николаевна осторожно осведомилась, может ли он отвезти их в городок безработных. Шофер согласился, но не сразу и не без колебаний.
Он вел машину, не переставая разговаривать с Еленой Николаевной и поставив зеркало так, чтобы видеть пассажиров на заднем сиденье.
– Товарищ водитель предлагает вам разговаривать по-французски или по-немецки, – с улыбкой обернулась Елена Николаевна. – Он удивлен, что вы не знаете ни одного языка, кроме родного.
– А мы итальянский изучаем! – воскликнула Вера. – Вот, пожалуйста, считаем до пяти.
И все хором стали считать:
– Уна.
– Ду́э.
– Тре.
– Куа́тра.
– Чи́нкуэ.
Итальянец смеялся. Автомобиль, маленький и вместительный, бежал по улицам Рима мимо старинных домов, памятников и фонтанов.
– Ди Треви! – сказал водитель. – Остановить машину?
Конечно. Разве можно было проехать мимо, не бросив в фонтан монету?
Фонтан примыкал к старинному дому с четырехугольными колоннами и полукруглой аркой посредине. В пенистом потоке воды дикие кони, сдерживаемые нагими людьми, мчали колесницу, похожую на огромную раскрытую раковину. Колесницей управлял человек. Фонтан был прекрасен. По обычаю приезжих, каждый бросил в воду монету, чтобы когда-нибудь снова вернуться в Рим. Об этом обычае рассказала Минна в незабываемую ночную поездку по Риму на извозчике.
Ехали долго. Давно уже остались позади красивые дома, фонтаны и храмы. Не то площади, не то пустыри отгораживали шумный, веселый Рим от грустного и тихого городка безработных. Вот показались жилища, которые трудно было назвать домами. Они стояли, близко прижавшись друг к другу, жалкие, низкие, похожие на собачьи конуры, сооруженные из кусков фанеры, картона, ржавых железных листов и даже из обломка крыла самолета. Возле этих жилищ людей не было видно. Даже итальянское небо, ласковое и голубое, казалось здесь хмурым. Даже солнце, казалось, обделяло этих людей своим светом.
