Константин Коничев - Из жизни взятое
На улице, на бревнах, сидели кучей мужики. Время было уже под вечер. Тихонько разговаривали, гадая, за кем ещё пойдёт милиционер, кого после допроса отведет в каталажку-баню. Когда из сельсовета вышел Зызовушко и пошел было в свою «Волю», мужики его окликнули:
– Зызовушко! Сюда! Ну, как?..
– Да ничего, бог пронёс. Из годов, говорят, вышел, таких не рестуем. Отпустили…
– А на твой длинный язык наступили?
– Есть маленечко. Наступили.
– Ну, катись, катись, дурак…
– Дурак, да хитрый. Хи-хи-хи! – и поплёлся Зызовушко от любознательной толпы деревенской. А около бани, с берданкой на, плече расхаживал торжествующий колхозник Лисов.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ДОВБИЛОВА не беспокоили во время следствия по делу Борисова и Проташи. Однако о действиях Довбилова во всех подробностях стало известно райкому и окружкому.
В эти дни из Архангельска в Вологду проезжал секретарь краевого комитета партии. В Тигино из райкома была передана телефонограмма: «Срочно вызываются товарищи Судаков и Довбилов в Вожегу к секретарю краевого Комитета. Правительственный вагон. Передала Першакова. Принял Серов».
Оседлали двух бойких колхозных лошадок и где шагом, где рысью и вскачь вызванные поспешили в Вожегу. За всю двадцативерстную дорогу Довбилов только раз проговорился:
– Одно нас с тобой, Судаков, устраивает, что поезд в Вожеге всего пятнадцать минут стоит, значит, высшее партначальство не очень-то долго нас будет задерживать. Исповедает, а причащаться нам придется в вокзальном буфете…
– Едва ли. Радужные у вас надежды. Я думаю исповедает, да ещё как, не спеша, с протиркой. Вагон-то правительственный. А раз так, то он отцепляется где угодно, на сколько угодно, и за паровозом для секретаря крайкома дело не станет.
– Ты, пожалуй, прав. Тогда спешить нам некуда. У меня от этой скачки натёртость появилась… Не торопись. Не за наградой и едем…
В отцепленном вагоне было четыре купе и небольшой салон-зал. За столом сидел секретарь крайкома Сергей Адамович. Лицо у него мужественное, без складок, на щеке и на носу чуть заметные шрамы – следы боевых дней гражданской войны. Одет он в простую хлопчатую, цвета хаки, гимнастёрку. В петлицах максимум знаков военного различия – все четыре ромба. По своей должности секретарю крайкома полагалось быть членом Военного Совета округа, а потому и знаки командарма. Сергей Адамович без особой надобности, но чтобы казаться особой внушительной, с удовольствием нацепил эти знаки.
Прибывших к нему Судакова и Довбилова пропустили, предварительно проверив у них партбилеты. Войдя в салон, оба они представились секретарю крайкома:
– Явились, согласно телефонограмме…
– Садитесь! – секретарь показал рукой на свободные места. – Я вот закончу с ними, а потом побеседуем с вами… Есть о чём поговорить…
Сергей Адамович серьёзно и деловито, строго и взыскательно отчитывал сидевших у него на приёме секретаря райкома и предрика.
– Как вам не совестно! Взрослые люди, коммунисты, а затеяли между собой склоку… Из-за чего? Из-за квартир! Начали с мелочи, а эти мелочи довели вас до порочащих поступков. Эти мелочи большому общему делу мешают. Так ведь? Ужели вы не чувствуете, в какое ответственное время мы живём, работаем? Мне все ясно. Думаю, что бюро крайкома решит так: освободит вас от занимаемых должностей, объявит по строгому выговору и перебросит на другую работу. Секретаря за то, что он засиделся в своем кабинете, завел склоку с предриком, кое-где проглядел и приласкал кулака, кое-где ущемил середняка и дошел до того, что стал на торгах за дешевку приобретать конфискованные кулацкие вещи – швейную машину и прочее. Что ж, не работалось в Вожеге на партийной работе, поедешь в Кокшеньгу руководить лесопунктом… Товарищ Томилов, заготовьте проект решения, – приказал Сергей Адамович своему помощнику, сидевшему в углу за маленьким столиком. – А вы можете быть свободны…
Сумрачный, пришибленный секретарь райкома вышел в тамбур и, прежде чем спуститься по ступеням на грешную землю, долго вытирал пот на лице и на шее.
– С вами разговор особый, – обратился Сергей Адамович к предрика. – Будь кто другой на вашем месте, я отдал бы под суд. Но принимаю во внимание ваш пожилой возраст и то, что при интервентах на Севере вы прошли через каторжные тюрьмы Иоканьги и Мудьюга. Дело не в том, что вы получите взыскание. Важно прочувствовать степень своей виновности…
– Да я это понял, почувствовал, Сергей Адамович. Понимаете, перевез семью из Архангельска – жить негде, ну я к нему в дом… – пытался объясниться предрика, человек с болезненным серым лицом и хриплым голосом.
– Не надо ваших объяснений. Дело не в том, что вы заняли эту квартиру. Я тоже живу в бывшем губернаторском доме, но, понимаете, в бывшем. Вам следовало сначала раскулачить своего домовладельца. Дом конфисковать и поселиться. А вы заняли с дозволения кулака уголок в его доме, да ещё, по его заявлению, лично вы наделили его лесным участочком, на котором свыше двух тысяч деревьев строевого соснового леса!.. Государственный лес кулаку! Что это такое? Как назвать? Я удивляюсь вашей оппортунистической преступной мягкотелости.
– Я не видел того участка. Поверил земотделу…
– Тем хуже. Надо глядеть в оба!.. А вы знаете, вот в этом сообщении что про вас написано? – Сергей Адамович взял со стола бумагу, отпечатанную на машинке, и прочёл: «…Председатель Вожегодского райисполкома, живя в деревне Кузьминской, в доме кулака (имярек такого-то!) вошёл с хозяином в сделку, наделил его земельным участком, на котором находится сосновая роща в количестве свыше двух тысяч деревьев леса. Кулак в душе насмехается над предрика, а подкулачники говорят: „Если районная голова будет и впредь находиться под задницей кулака, нам жить будет можно…“ Ничего себе, весёленькие про вас у кулаков разговоры! Товарищ Томилов, заготовьте ещё проект решения: „С должности снять, объявить строгий выговор, перевести на рядовую работу в другой район, пусть исправляется…“»
Секретарь крайкома полистал какие-то лежавшие перед ним бумаги, посмотрел свои заметки в тетради, затем быстро взглянул на запылившихся и загорелых Довбилова и Судакова. Довбилов выглядел гораздо солиднее Ивана Корнеевича и по возрасту и по внешности и одет был в приличный костюм, только заношенный галстук никак не держался прямо на его шее, сбивался на сторону. С волнением, дрожащими пальцами перелистывая блокнот, Довбилов думал, что надо сказать и о чём умолчать. Он видел и слышал, сколь скоро, властно и решительно секретарь «райкома обошёлся с местными районными руководителями. Что же теперь он может сказать ему, с одной стороны, организатору нашумевшего в крае Тигинского колхозного куста-комбината, с другой – допустившего послабление кулачеству? „Остаётся уповать на одно: тот не ошибается, кто ничего не делает. На ошибках учимся…“.
Судаков чувствовал себя спокойно. Действовать против кулаков в Тигине начал он, может быть, неумело, слабо, но это поправимо.
Сергей Адамович слегка засучил рукава гимнастерки. В вагоне, прогретом солнцем, было жарко и душно. Хотя вагон стоял в тупике, но мимо то и дело проходили поезда и маневрировали паровозы, нещадно пуская пахучий дым с угольной пылью.
Наконец, Сергей Адамович обратился к ним:
– Расскажите, товарищи, как живет-поживает Тигинский куст колхозов. Надеюсь, этот из вас Довбилов, который постарше, поскольку в колхозах его величают тигинским „профессором“. Вот вы и расскажите коротко. Основное мне известно. Но вы мне доложите, что мешает колхозникам крепко стать на ноги? Не думайте вступать со мной в дискуссию по вопросу о том, можно ли кулака-вредителя пускать в колхоз, можно ли ему доверять и можно ли надеяться на мирное врастанье мелкой буржуазии в социализм. Эти вопросы давно решены. И надо быть „профессором кислых щей“, чтобы не знать и не понять учения Ленина по крестьянскому вопросу о непримиримости к кулаку-эксплуататору и так далее. Не помните ли, был в царское время такой автор „сочинитель кислых щей“? Печатал всякие пустячки. Правые оппортунисты уподобились ему. Придумали сказку о святости и непогрешимости кулака. А мы проводим ликвидацию кулачества как класса, выселяем его с насиженных мест, конфискуем у него имущество. Мы проводим массовую, сплошную коллективизацию на базе индустриализации страны и ликвидации кулацкого класса. Так как же у вас в Тигине на практике проводится линия партии?
– Плохо! Признаю, плохо. Не твердо, с допущением некоторых послаблений зажиточной части населения, – сказал Довбилов, полагая, что такое признание смягчит и облегчит разговор с ним секретаря крайкома. – Но мы, то есть я и местная ячейка, не знали, как поступить, прямо скажем, с кулаком. Ведь нам ничего пока не известно, кого, как, почему и куда надо выселять. Период массового выселения кулаков в нашем крае ещё, как мне известно, не начался, и директив конкретных на сей счёт не имеется…
