Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!
Зина считала, что от сухомятки может испортиться цвет лица, и всегда перед выездом, ночью, готовила обед на двое суток, который она разогревала в пути на брусочках сухого спирта.
Когда Капа ехала одна, она довольствовалась хлебом с салом. Но зато ей никто не мешал всю дорогу читать. Погрузившись в чтение, она теряла ощущение времени. И поэтому, когда она ездила с Зиной, ей казалось, что дорога почему–то становится длиннее. Зина, как только садилась в машину, начинала неутомимо говорить. И если Капа сердилась, отвечала без всякой обиды:
— А ты не слушай, я же только себя развлекаю. Молча думать мне неприятно. Когда молча думаешь, почему–то всегда приходит в голову что–нибудь грустное. Я заметила, все люди, которые много молчат, обязательно от этого становятся пессимистами. А я верю, что когда–нибудь обязательно должна стать счастливой.
— А сейчас ты что, несчастливая?
— Я же не о себе волнуюсь, — укоризненно сказала Зина. — Ты вот у меня какая–то совсем бесперспективная, даже платье новое в командировку не берешь. А вдруг человека особенного встретишь! А в чем ему понравиться? Не в чем. — Великодушно обещала: — Конечно, я тебе в таком случае свое синенькое одолжу. Но оно твою фигуру не покажет. Оно на тебе очень свободно будет.
— Ну, что у тебя в голове все одно и то же? — упрекала Зину Подгорная.
Та прижалась к Капе, заглядывала нежно в глаза.
— Так ведь я про все это только понарошку говорю. Коли у тебя или у меня по–настоящему будет… разве можно тогда в шуточку? Если вся жизнь начнет решаться?..
И часто, когда машина намертво застревала в жидкой хляби проселочной дороги или в бездонном снегу зимой, им случалось ночевать втроем с шофером в кабине грузовика. Потом приходилось тащить на жерди свинцовые контейнеры до ближайшего населенного пункта, клянчить подводу, чтобы попасть на водный переход, где их ждали сотни людей.
Перед тем как отравлять радиографисток на объект, Валуев вызывал их в контору, но беседовал с каждой отдельно.
Задумчиво разглядывая белокурые кудельки Пеночкиной и латунные клипсы в толстеньких розовых ушах, он спрашивал укоризненно:
— Ну что ты так о своей внешности тревожишься? И серьги вот какие–то кричащие.
— О чем, Павел Гаврилович? — с нарочитой наивностью осведомлялась Пеночкина.
— Что «о чем»?
— Да клипсы мои, по–вашему, о чем кричат?
— Ты пойми — строго внушал Балуев, — ошибешься с кем–нибудь, жизнь себе испортишь.
— Да что вы со мной, как с дочерью, разговариваете? — возмущалась Пеночкина. — Вы и так слово взяли, когда на работу поступала, обо всем личном с вами советоваться. Даже обидно. Чем я виновата, раз у меня наружность такая обманчивая, будто я легкомысленная.
— А ты еще прической и клипсами подчеркиваешь.
— Если вы мне официально велите, пожалуйста, сниму клипсы, а голову платком обвяжу. Только это неправильно, если начальник строительства будет в такие вопросы вмешиваться.
— Почему неправильно? Берут же люди в коммунистических бригадах на себя целый комплекс моральных обязательств. — Признался со вздохом: — Я в тебе, Зинаида, и себя вижу. Тридцать лет назад тоже таким был. Думал, все просто и ясно. А знаешь, сколько моих товарищей себя тяжело покалечили этаким легким подходцем к личной жизни?
— Не понимаю, — пожала плечами Пеночкина, — на что вы конкретно намекаете?
— Ни на что я не намекаю. Я прямо говорю: береги в себе женское достоинство. Пойми, мне хочется, чтобы вы все, молодые, были лучше, чем мы. — Задорно улыбаясь, заявил: — Я, как хозяйственник, считаю: хороший человек хорошо работает, а плохой — плохо. И чем больше у нас хороших людей будет, тем скорее коммунизм настанет. Понятно?
— Но я же согласна быть хорошей! И не нужно вовсе для этого меня уговаривать. Но Рахметова из меня тоже не получится. Это Капа считает его литературным образцом для подражания. Я же про себя считаю, что я не должна ни под кого притворяться.
— Притворяться не нужно, но вот мечтать про себя хорошо всегда следует.
— А вы тоже про себя мечтаете? — кокетливо осведомилась Зина.
— А как же! — живо согласился Балуев. — Мечтаю, будто я хороший, и поэтому все ребята на стройке обязательно должны быть какими–то особенно хорошими.
— Ладно, — согласилась Зина, — помечтаю, это вовсе не трудно.
Выйдя из конторы, она сердито сдернула с ушей клипсы, а белокурые, красиво взлохмаченные волосы туго стянула косынкой.
Капе Подгорной Балуев строго заметил:
— Ты вот что: нельзя с каждым сварщиком разговаривать прокурорским тоном. И потом, что ты щеки помять боишься? Улыбнись человеку! Ну, в знак дружелюбия, что ли! Расположи его к себе на доверие. Плохой шов получается не только из–за нарушения технологии. Поссорился сварщик с женой, — в шве сразу видно: дрыганый. Ты ему толкуешь о неравномерном продвижении электрода, а он думает о том, как с женой помириться. Выполнение производственного плана, если хочешь знать, начинается с быта, с дома. А как ты сварщика навестишь, если у тебя с собой даже партикулярного платья нет? Так в замызганных лыжных портках и сядешь за стол с людьми чай пить, если они тебя об этом попросят? — Сказал сердито, тоном приказания: — Ты брось себя бояться, что ты красивая! Красота, она на благородное настраивает человека. Взглянет на тебя, потом на шов, увидит вопиющее противоречие, и захочется красиво шов варить… И потом вот что, — сказал Балуев, немного конфузясь, — не бойся ты ребятам нравиться. Пускай говорят, что ты нравишься. Ты слушай и присматривайся, какой из них самый лучший окажется, с тем и подружись… на всю жизнь.
Капа спросила дрожащим голосом:
— Вы, кажется, хотите меня здесь замуж выдать?
— А как же, — простодушно согласился Балуев, — обязательно! Хорошего работника закрепить надо. А то что получится: курсы ты у нас окончила, мы тебя воспитали, и вдруг, пожалуйста, явится какой–нибудь шибздик со стороны и увезет в неизвестном направлении. А ты девушка серьезная, умная; можешь даже выбрать себе парня и с недостатками, сама его после довоспитаешь. Вот Зинаида твоя совсем иного склада экземпляр. Ты за ней смотри как старшая.
— Да я ее на полгода моложе!
— Бывают люди и в полсотни лет подростки. — Посоветовал: — И со словами будь легче. Скажешь зря «бракодел», а ведь это слово убийственное. Самое легкое карать. А вот не допускать до кары — тут сам с ним помучаешься. Зато приятно: вроде человека спас.
— А говорят, вы очень суровым были.
— Что значит был? — обиделся Балуев. — Я и сейчас такой!
— Значит, вы всегда одинаковый были?
— Зачем? Все растет, все изменяется; скажем, после Двадцатого съезда всех нас партия улучшила. Я, например, для себя, как хозяйственник, какой вывод сделал? Ищи у каждого человека в первую голову его лучшее, а не худшее. Нашел — наваливайся, эксплуатируй в государственную пользу.
Подгорная, потупившись, спросила шепотом:
— А во мне вы нашли что–нибудь хорошее?
— А как же! — весело сказал Балуев. — Вот это самое хорошее нашел, что ты в себе хорошее ищешь. А нехорошее в тебе пока то, что ты хорошее мало у других ищешь.
— Я буду стараться, Павел Гаврилович.
— Знаю! — сказал Балуев весело и снова строго предупредил: — Значит, помни: ты по своей должности поставлена людей обличать. Но не каждый из нас до своей должности душой дорос. Значит, надо подтягиваться к соответствию. Тогда даже требовать будут, чтобы ты ими руководила по всей линии жизни, а не только согласно штатному расписанию, кто над кем поставлен…
После таких разговоров Подгорная, собираясь в отъезд, стала укладывать в свой рюкзак выходное платье. Заметив это, Пеночкина с торжеством воскликнула:
— Ага, попалась! Тоже, значит, в кого–то влюбленная?
— Да, — сказала Капа, — именно влюбленная.
— Ну скажи, Капочка, дорогая, в кого, скажи!
— В Балуева, вот в кого!
— Да что ты! — ужаснулась Зина. У нее даже лицо побледнело и сразу обозначились все веснушки. — Он же женатый и детный! Это же ужас, что может получиться! — И тут же объявила: — Хоть это и нехорошо с моей стороны будет, но я про него в партком скажу, а про тебя — Витьке Зайцеву. — Она всплеснула полными короткими руками и, ломая пальцы, с горестным ожесточением воскликнула: — А я еще тебя лучше себя считала!
Капитолина обняла подругу, сказала на ухо:
— Глупая, я же пошутила. Я же в него совсем иначе влюблена.
— Все равно, никак нельзя, раз человек женатый, — сердито упиралась Пеночкина. — Скажем, он тебе с идейной стороны понравился. Все равно нельзя. У нас в школе преподаватель физкультуры был. Офицер, на войне раненный. Я ему письмо просто как герою написала. А он меня почище, чем Онегин, отчитал. Еле упросила письмо на педагогическом совете не обсуждать. Ты не думай, что я жизни не знаю. Я все свои ошибки из нее помню. И просто решительно тебя предупреждаю: не смей!
