Виталий Закруткин - Сотворение мира
Ермолаев пожал плечами.
— О твоей работе, Митрофан Федотович, мы еще поговорим, посоветуемся. Если хочешь, я могу назначить тебя управляющим полеводческим отделением. Но временно… Если бросишь свои браконьерские штучки и вообще перестанешь потакать ворам да лодырям, тогда утвердим на этой должности. То же самое я могу сказать и работникам бухгалтерии. Пусть пока каждый остается на своем месте, совхозу кадры нужны…
В просторной комнате стансовета в этот день накурили так, что пришлось открыть форточки, из которых дым валил клубами. Потом, когда стемнело, Михей Петрович зажег керосиновую лампу. Разговор продолжался до полуночи.
Ночевал Ермолаев у Залужного. А весь следующий день вместе с назначенной райисполкомом комиссией и уполномоченными из края принимал от Залужного хозяйство. Еще с рассвета зарядил нудный осенний дождь, под ногами хлюпали лужи. Ветхий, еле прикрытый соломой коровник, в котором горбились от холода мокрые коровы, такой же телятник, грязные, с обгрызенными краями корыта. В свинарнике худые, нечищеные лошади, разбросанные за станицей ржавые тракторные плуги и сеялки, старые колодцы с подгнившими деревянными срубами — все это произвело на Ермолаева самое мрачное впечатление. Он шлепал по грязи в огромных резиновых сапогах Залужного, сопел, крякал, но издевательская усмешка не сходила с его чисто выбритого лица.
— Д-да-а! — выдохнул он. — Дохозяйничались! Лучше бы уж строить совхоз на голом месте, чем принимать такую красоту…
Однако принимать надо было, и, когда все акты и необходимые документы были подписаны, а члены комиссии, пообедав у Михея Петровича, уехали, Ермолаев, посмеиваясь, похлопал Андрея по плечу:
— Так говоришь, садовод, надо корчевать твои африканские джунгли? Тут, братец ты мой, в самой станице такие джунгли, что не знаешь, с чего начать. Но вешать нос вообще не будем и плакать не будем.
Иван Захарович Ермолаев понравился Андрею. Был он нетороплив, умен, а в его насмешливости скрывалось желание под видом шутки откровенно сказать людям все, что он о них думает, может, даже самые резкие слова, которые не казались обидными, потому что произносились с обезоруживающей улыбкой. Заметил Андрей и то, что директор отличался постоянным стремлением все видеть в черном свете, но это, как видно, тоже помогало ему держать подчиненных в состоянии постоянной неудовлетворенности и подталкивало их к работе.
Временное жилье Ивану Захаровичу отвели в деревянном домике станичной библиотеки.
— Вы уж сразу ставьте и вторую койку, — сказал Иван Захарович, — получена телеграмма от главного агронома, послезавтра он приедет. А весной мы построим дома для совхозных специалистов, тогда освободим ваш культурный очаг…
Андрею директор сказал:
— Вот прибудет главный агроном — и тебе, дорогой садовод, станет легче.
— А что он за человек? — спросил Андрей. — Ты его знаешь?
— Как самого себя, — сказал Ермолаев. — Мужик образованный… Любена Георгиевича Младенова знают по всему Южному берегу Крыма. Он сам вообще из болгар. Из тех, что бежали в Россию от турецкой резни. Таким был прадед Младенова, а уже дед его и отец родились у нас. Между прочим, отец нашего главного агронома Георгий Младенов был большевиком. Его повесили врангелевцы.
В Дятловскую Любен Младенов приехал без семьи. Ставров и Ермолаев встречали его на пристани.
Когда он по сходням катера спустился на берег вместе с другими приезжими, Андрей сразу его узнал по описанию Ермолаева. Был он коренаст, кругл лицом, чернобров. В отличие от директора Любен Георгиевич оказался молчаливым, даже, как показалось Андрею, несколько замкнутым человеком. И говорил он мало, и улыбался редко и скупо, но, когда начал расспрашивать Ивана Захаровича о новом совхозе, о его землях и планах, сразу стало понятно, что главный агроном отлично знает свое дело и что с ним работать будет легко. Приехал он с одним тощим чемоданом и поселился вместе с Ермолаевым в библиотечной комнатушке.
— Ничего, Любен, до весны потерпим, а там и жен своих с детишками привезем, — утешил его Иван Захарович.
Дни шли своим чередом, и, когда над станицей замелькали первые снежинки, в доме, который занимало бывшее колхозное правление, уже разместилась контора нового совхоза. Казалось, в Дятловской продолжалась привычная жизнь: доярки, птичницы, телятницы, свинарки, конюхи, как и прежде, с утра шли на свои фермы; в комнате бухгалтерии пощелкивали костяшки счетов. Однако дятловцы удивлялись тому, что им стали выписывать денежную зарплату, что предложили вступить в профсоюз, что стали называть рабочими.
Ермолаев с Младеновым решили приступить к раскорчевке леса и подготовке плантажа весной, а саженцы фруктовых деревьев высаживать следующей осенью. Андрею Ставрову вменили в обязанность обдумать и точно определить сортимент яблок, груш, слив, черешни, вишен, абрикосов, которые наиболее подходили бы к почвам и климату Придонья. Подолгу вечерами просиживал он над книгами.
В конце ноября Андрей получил от Ели долгожданную телеграмму, в которой было написано, что она соскучилась, решила хоть несколько дней пробыть у него в совхозе и посмотреть, как он живет. Дон в эту пору уже стал, по льду реки ходили люди, но перед самым приездом Ели наступила оттепель, снег подтаивал, на проложенных станичниками и обозначенных вешками ледяных тропинках заблестели лужи.
Андрей рассчитал, что Еля должна быть на левом берегу Дона в воскресенье после полудня. Накануне он попросил Федосью Филипповну приготовить обед повкуснее, с помощью Наташи убрал свою тесную комнатенку, помыл голову. Утром проснулся пораньше, побрился и загодя пошел к Дону.
День был пасмурный, сырой. С неба лениво опускалась на лед реки холодная кисея, и нельзя было понять, дождь это или снег. В прибрежном лесу надсадно каркали вороны. С резиновыми сапогами под мышкой — он взял их для Ели у Егора Ивановича — Андрей шагал по песчаному берегу, радовался предстоящей встрече с женой, и настроение у него было праздничное.
Услышав конское фырканье, Андрей бросился по лесной дороге навстречу и тотчас же увидел Елю. Она сидела в санях-розвальнях, вытянув ноги в расшитых узорочьем меховых сапожках, одетая в синий плащ с капюшоном, наброшенный поверх теплого пальто. Когда кучер остановил взмыленных лошадей, Еля отряхнулась от соломы и, улыбаясь ярко накрашенным ртом, сказала:
— Ну, здравствуй, милый муж! Ты доволен моим приездом?
Андрей кинулся к ней. Она звонко смеялась, пряча губы от его поцелуев и подставляя то одну, то другую влажную щеку.
— Хватит, сумасшедший, — отрывисто прошептала Еля, сжимая руку Андрея. — Человек вон смотрит!
Заплатив на радостях флегматичному кучеру сверх всякой меры, Андрей взял из саней два тяжелых чемодана.
— Пойдем, Елка! — ошалев от восторга, закричал он. — Сейчас с тобой будем переплывать Дон, только сначала сними свои унты, надевай резиновые сапоги, а то промочишь ноги.
Сапоги были мужские, тяжелые. Еля остановилась, насмешливо посмотрела на мужа.
— Изящные сапожки! Я же в них на чучело буду похожа. Увидят люди и скажут: ну и жена у агронома!
— Тут балов и званых вечеров нет. И по Дону — не по паркету идти, лед мокрый. Так что давай ногу!
Она засмеялась, сказала с шутливым упреком:
— Ты как с лошадью со мной обращаешься.
Андрей снял с нее меховой сапог и поцеловал обтянутое тонким чулком полное колено. Она легонько ударила его перчаткой по щеке.
— Пошли, звереныш, еще успеешь…
Дон переходили осторожно. Андрей шел впереди с чемоданами, Еля сзади, всматриваясь в темные крыши станичных домов под хмурым небом, в покосившиеся плетни, в кривые, протоптанные скотом тропы на крутом берегу. Оглядываясь, Андрей заметил, что улыбка у Ели исчезла, а лицо стало грустным. Когда шли по улице, Еля с трудом вытаскивала ноги из грязи.
— А вот весной, — торопился утешить Андрей, — весной, говорят, тут красиво: улицы чистые, зелени много…
— Да, я понимаю, — сказала Еля, опуская глаза.
По дороге она рассказала Андрею, что ее отцу и матери удалось переехать на Дон, что они получили хорошую квартиру в центре города.
— Папа сразу же пошел работать на машиностроительный завод, — сказала Еля, — а мы с мамой привели квартиру в порядок и живем все вместе. Так что ты обо мне с Димкой не волнуйся…
Федосья Филипповна встретила жену своего квартиранта ласково, помогла ей раздеться, поставила на табурет миску с теплой водой, подала чистое полотенце и смущенно приговаривала, как будто в чем-то была виноватой:
— Вы уж не обижайтесь, пожалуйста, у нас все по-простому, по-деревенски. Андрей Митрич вроде привык, а вы, я не знаю, как вам у нас покажется.
— Ради бога, не беспокойтесь, хозяюшка, — сказала Еля. — Поверьте, у вас очень хорошо, а потом, я ведь приехала ненадолго, всего на два дня…
