Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
Прохор Севастьянович подумывал, что если ему доведется когда-нибудь преподавать в Академии, он будет приводить эти операции в пример слушателям как образец быстроты, решительности, гибкости руководства. А то, что в газетах мало писалось о боях западнее Воронежа и что не курился вокруг них фимиам, — это Порошина не волновало.
Сталинград стал своего рода фетишем. Ну и правильно. Там остановили противника, там впервые окружили врага. Пусть и слава витает над тем местом. Людям трудно радоваться успехам вообще в каких-то незнакомых районах, в заурядных городах, которых не упомнишь и не перечислишь. Успех должен воплотиться в конкретной форме. Сталинград особенно подходит для этого. История у него революционная, защитники отличились, имя он носит громкое!
* * *Деревушка была пустяковая, полтора десятка изб в одну улицу. Но стояла она на возвышенности, вокруг чистое поле, и никакой обходной дороги вблизи. Немцы вцепились в нее, прикрывая отступление. Засели в погребах, в снежной траншее с ледяным бруствером, укрыли за срубами несколько танков. Имей Бесстужев хотя бы батарею 76-миллиметровых орудий, он размолотил бы всю эту оборону за полчаса. Но у него были две легкие пушки. Издали бить бесполезно, а на прямой выстрел немцы не подпускали.
Возле этой деревушки Юрий провозился с остатками своего батальона до утра. Сам взял роту и пошел в обход. Километров пять лезли по глубокому снегу, вымотались начисто, ватники взмокли от пота. И только когда вышли к деревне с тыла, немцы сели на подводы и уехали, заслонившись танками.
Юрий чувствовал себя опустошенным и разбитым. Недели две спал урывками, кое-как. Зарос грязью, тело чесалось. Умываться приходилось снегом, бриться — от случая к случаю.
Жалко было людей, погибших у этой деревни. Тринадцать бойцов и один командир взвода — это чувствительная потеря для батальона, в котором едва насчитывалось сто человек.
Теперь надо бы накормить красноармейцев, но чем? В каком-то подвале политрук разыскал кучу подмороженной репы. Раздали ее по штуке на двоих. Вскипятили воду для чая в котле уцелевшей баньки. На таких харчах много не навоюешь. Но ведь еще не было ни одной армии в мире, где интенданты вовремя обеспечивали бы войска в наступлении.
Согревшись голым кипятком, Бесстужев поплелся в избу поспать на соломе. Шел как старик, шаркая валенками. Его покачивало от усталости, плечи давили вниз, словно налитые свинцом. Ощущение было такое, будто прожил сотню лет и тяготится своим одряхлевшим телом. Испытал он и горе и радость, столько раз видел возле себя смерть, что давно стал равнодушным к ней и не ждал от будущего ничего хорошего, ничего нового.
Только приткнулся возле печки рядом с похрапывающим политруком, прибежал младший лейтенант, выделенный на дежурство, доложил испуганно, что приехал командир дивизии, приказал разыскать капитана, а сам пьет кипяток в баньке.
«Черти его принесли! — мысленно ругался Бесстужев. — Опять задачу поставит. Просто так генералы по дорогам не шатаются!»
Он стряхнул с ватника солому, запихнул поглубже вату, вылезшую из-под заплаты на колене, надел засаленный, прожженный на боку полушубок и затянулся ремнем. Провел рукой по колючей щеке. «А, ладно… Все равно не успею».
На улице стояли несколько автомашин, среди них вездеход и еще одна, штабная, с крытым кузовом, с антенной над крышей. Возле баньки гоготали здоровые румяные автоматчики из охраны, все в новых козьих полушубках, в высоких валенках. На Бесстужева они и внимания не обратили. Но навстречу капитану вышел генерал, и автоматчики сразу смолкли, попятились к грузовику.
— Ну, здравствуй! — протянул руку Порошин, внимательно оглядывая Бесстужева. — Замучился, комбат? Начальство клянешь небось?
— Кляну, — сказал капитан. — Людей нет, жратвы, извиняюсь, нет. Патронов неделю не доставляют, немецкими патронами воюем.
— Знаю, знаю, — кивнул генерал. — Дороги видишь какие? Машины в сугробах стоят. Но патроны и продовольствие будут. Сегодня подбросят на «уточках», я уже приказал… Вот, подарок тебе привез. Вручаю первому офицеру в дивизии, — протянул он маленький сверток. — Носи, воюй! После войны для парадов золотые дадут. А пока эти…
В свертке оказались погоны с двумя полосками и со звездой. Юрий даже растерялся. О введении погон слышал, но увидеть довелось впервые.
Он теперь офицер. Слово-то какое непривычное, так и режет слух… И еще странно: в газете писали, что капитан должен носить четыре маленьких звездочки.
— Товарищ генерал, это ошибка, наверно, — сказал Юрий. — Погоны-то вроде майорские?
Прохор Севастьянович будто ждал такого вопроса, сразу заулыбался, обнял плечи Бесстужева.
— Никакой ошибки, товарищ майор! Досрочно тебе присвоили, за прорыв на станции, ясно? Хотел сообщить, а потом подождать решил. Чтобы сразу со всеми праздниками тебя поздравить. Ну, рад?
— Конечно, товарищ генерал, спасибо вам! — ответил Юрий, а сам все не мог погасить в себе мысль: неужели Порошин приехал только за этим?
— Ну, полчаса у меня еще есть, — посмотрел на часы Прохор Севастьянович. — Стол тут найдется какой-нибудь? Нет? Тогда пойдем в машину ко мне. Чихнем по маленькой, как ты говоришь.
Юрия даже в жар бросило — откуда генерал знает про эту присказку?
— Эге, да ты, оказывается, еще краснеть можешь?! — удивился Порошин. — Ну, не стесняйся. Я не большой любитель этих чиханий, но по праздникам можно. А в такие праздники, как у тебя, и сам Бог велел. Сколько тебе стукнуло? Двадцать четыре?
— Что? — не понял Бесстужев.
— Да ты что, забыл, что ли? — развел руками Порошин и умолк, видя, как неестественно расширились и остановились глаза Бесстужева, как задергалась изуродованная шрамом щека.
— Забыл, — одними губами шепнул Юрий и вдруг, всхлипнул, закрыл руками лицо.
— Ну, что ты, что ты, — растерянно говорил Прохор Севастьянович, трогая его локоть. — Ну, успокойся давай!
А Бесстужев повернулся и быстро, вобрав голову в плечи, пошел к баньке, не отрывая от лица рук. Захлопнул за собой дверь и бросился на лавку, не сдерживая больше рыданий.
— Да, нервы, нервы, — сказал сам себе генерал. — Переутомление, вот это что. Даже такие кремни, как Бесстужев, и то стерлись…
Не знал Прохор Севастьянович, что Юрия, выросшего без отца и без матери, за всю жизнь поздравляли с днем рождения только дважды: один раз Полина, погибшая в начале войны, и вот теперь генерал Порошин, листавший его личное дело совсем недавно, когда представлял к досрочному званию.
* * *Прежде чем вернуться в штаб дивизии, Прохор Севастьянович сделал большой крюк и заехал еще в одну деревню — в Чепухино. Издали, с возвышенности, посмотрел и обрадовался: цела! От многих населенных пунктов только развалины да пепелища остались, а Чепухино совсем не задела война.
Вытянулась деревня длинной улицей километра на два. Дома, осевшие среди сугробов, стояли редко, людей не видно. Кое-где над трубами курился дымок. Дорога не наезженная — вездеход едва пробивался. Заметив молодую бабенку с коромыслом, адъютант крикнул из машины:
— Здравствуйте! Где тут Ватутиных дом?
— А у нас полдеревни Ватутины, — игриво ответила молодка. — Хоть ко мне заворачивайте, не ошибетесь.
— Ты того, без шуточек!
— А я и не шучу! — повела плечами бабенка. — Вам-то, поди, Вера Ефимовна требуется? Вот ее крыша.
«Ну, жива, значит! — с облегчением подумал Прохор Севастьянович. — Не огорчу Николая Федоровича».
Дом был обычный, крестьянский, с крыльцом. Порошин, постучавшись, распахнул дверь, шагнул через порог и увидел женщину в длинном платье, с седыми прядями, выбившимися из-под платка. Посреди горницы — раскрытый сундучок, на лавке какие-то бумаги. Женщина держала в руке деревянную рамку с фотографиями, намереваясь укрепить в простенке.
— Добрый день, — Порошин снял папаху. — Порядок наводите?
— От немцев в подполе прятала, — улыбнулась женщина. — Ты кто будешь-то, мил человек?
— Товарищ и сослуживец Николая Федоровича. Наказывал побывать у вас, как только освободим.
— Батюшки! — всплеснула женщина темными сухими руками. — Как он, Коленька-то? Здоров?
— Полный порядок. Растет Николай Федорович. Фронтом командует!
— Не студится? Небось на ветру, на морозе. Не исхудал?
— Что вы, Вера Ефимовна! Мы, генералы, все больше в помещении, в тепле.
— Да ты раздевайся, к столу проходи!
— Спасибо, — Порошин повесил на гвоздь у двери полушубок. — Рассиживаться некогда. Вот только погреюсь у печки. Что Николаю Федоровичу передать? Сестры его как?
— Всё слава Богу, так и скажи. Кланяемся ему, в гости ждем. Хоть на минутку, хоть бы одним глазком. Братья его воюют, остались мы тут одни бабы.
— Фашисты вас не трогали?
