Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев
А вот Терек, наверное, не могла бы так смеяться. Очень уж она была застенчива. Интересно, как она сейчас? Сорокалетняя женщина. И, может быть, совсем уже не застенчивая… Но как трудно, просто невозможно представить ее себе другой, навсегда осталась она для него пятнадцатилетней. Глаза у нее были умные, ясные, но всегда какие-то вспугнутые… Они менялись, когда Герек смотрела на него, становились спокойнее, глубже. А он робел, смущался под этим мягким, ласковым взглядом. И все-таки не мог не смотреть на ее губы, тонкие, розовые, нежные…
Ни разу не встретились они наедине, не сказали друг другу ни единого тайного слова — в то время ему и в голову не приходило, что это возможно, — но в любой толпе среди множества людей они ощущали присутствие друг друга, тянулись друг к другу. Оба были робки и стыдливы, и в этой робости, в этой чистой и трепетной стыдливости зрело большое, огромное чувство… Он уехал учиться, Герек осталась в селе. А потом началась война, его послали учительствовать в другое село, за сто километров от дома…
Байрам внимательно, изучающе оглядывал девушек. Ни одна на нее непохожа. И, может быть, ни одна из Этих красавиц не умеет так мило смущаться. Застенчивость была к лицу Терек, но ведь эта самая застенчивость, робость мешали ей жить, как она хочет…
Да, теперешние девушки другие. И одеты они совсем иначе. На Терек почти всегда был простой домотканый халат, а эти!.. Он даже не знает, как называются роскошные ткани, из которых сшиты их наряды. Байрам вдруг поймал себя на мысли, что простой халат Терек нравился ему больше, может быть, потому, что немыслимо представить себе робкую, трепетную девушку в платье, переливающемся всеми цветами радуги.
Они счастливее, эти оживленные, звонкоголосые, беззаботно веселящиеся девушки. Если бы во времена его молодости на селе устраивались такие вот праздники, если бы девушки и молодухи могли веселиться вместе с парнями, они с Терек встретились бы тогда, поговорили… И вся его жизнь могла сложиться иначе…
Плясавшие по очереди выкрикивали частушки. Тому, кто, не умея импровизировать, сразу же выдыхался, приходилось ретироваться. Сейчас в кругу остались лишь те, кто, выражаясь языком спортсменов, вышел в финал. Видно было, что наплясались они всласть. Ботинки плясунов покрылись густым слоем пыли, лица были мокры от пота, и топали они уже еле-еле, вяло взмахивая руками. Впрочем, сейчас было не до хореографических тонкостей, все решали частушки.
Вот и еще один сдался, махнул рукой и вышел из круга. Остались двое, но заметно было, что и эти недолго протянут. Зрители начали подбадривать парней выкриками, те вроде зашевелились проворней. Один из них, высокий и тонкий, с детским пушком на щеках, стащил с себя нейлоновую куртку и швырнул ее отцу, уставшему, казалось, не меньше самого плясуна, так он болел за сына.
— Нуры-джан, не годится без куртки, ты же весь мокрый.
Но Нуры, не слушая отца, уже завел звонко:
У меня немного силы,
Но зато завидный пыл.
Ты, Вели, напрасно, милый,
Победить меня решил!
Противник его не сдавался:
Не тебе со мной тягаться,
Лучше б ты, Нуры, отстал.
Даже девушек бояться
Ты еще не перестал!
Нуры снова не сплоховал:
Ты гляди немного дальше,
Мне расти еще дано.
А тебя уже бояться
Стали девушки давно!
Все захохотали, у Нуры сразу прибавилось болельщиков. Правда, и до этой частушки большинство зрителей желало победы ему, а не Вели Шалопаю, хотя именно Вели привез в село кушт-депме и впервые сплясал его вместе с несколькими приятелями, которых захватил с собой, надо думать, специально для такого случая. Среднего роста, плотный и плечистый, он был на удивление легок в движениях и любого мог переплясать.
Братцы, я умру от смеха,
Я скончаюсь до поры.
Вот умора, вот потеха —
Соревнуюсь я с Нуры!
На этот раз зрители особенно громко подхватили припев Вели, а бедному мальчику ничто уже не могло помочь. Он задыхался, лицо его посерело. Потопав положенное время и не дождавшись ответной песенки, Вели взглянул на соперника, повел широкими плечами и выкрикнул.
— Эхх-эхххе-хе-е!
Парень чувствовал, что победа близка, осталась самая малость, обязательно нужно продержаться. Еще оглушительнее загремел бубен, дружнее завопили приятели Вели.
Нуры что-то еще выводил тонким, полудетским голосом, но даже те, кто стоял у него за спиной, не могли разобрать ни слова.
— Эй, Нуры, громче давай!
— Больше жизни, Нуры!
Злость и отчаяние прибавили мальчишке сил.
Ты, Вели, хвастун ужасный.
Хвастовство твое как хвост.
Машешь ты им понапрасну,
До меня не достаешь! —
выкрикивал он срывающимся дискантом.
Напрасно — его никто не слышал. А Вели не знал устали. Притопывая, он раза два нарочно наступил Нуры на ногу.
Перестань за мною гнаться,
Сил не трать и не потей.
Все равно придется сдаться,
Кушт-депме не для детей!
Все было решено. Нуры выхватил у отца свою куртку, бросился куда-то. Губы у него дергались, в глазах стояли слезы. Никто не пытался удерживать парнишку — такое надо пережить одному.
А Вели, вдохновленный победой, казалось, без труда мог начать все сначала. Видя, что парень продолжает отплясывать просто так, желая повеселить их, благодарные зрители еще сильнее захлопали в ладоши. Бедняга Нуры, которому еще минуту назад принадлежали симпатии публики, был забыт. Девушки кричали Вели "молодец!", и он звал их в круг, он снова готов был плясать. Даже старики одобрительно качали головами — сносу нет парню. Только отцу Нуры тошно было смотреть на плясуна, у него сейчас одна мысль — выбраться поскорей отсюда.
Ничего, в другой раз думать будет, прежде чем выставлять сына против такого соперника!
А Вели все еще в кругу. Молодец, ничего не скажешь, здорово пляшет, задорно, весело. Ему уж и приз дали платок с бахромой на плечи набросили,
