Росток - Георгий Арсентьевич Кныш
— Конфликт! Между передовым мужем и отсталой женой... Сколько писано, сколько перьев притуплено...
Аида пошла на кухню, принесла воды, нашла какие-то таблетки, кинула в рот.
— Диво дивное... — она отставила стакан, грустно покачала головой. — Умные, просвещенные, ученые. От них надо бы откровений ждать, просветления... Чтобы и дышалось, и жилось всем чище, честнее... Внешне они такие и есть. До тех пор, пока речь не зайдет о женщине... В это время будто черту какую-то незримую переступают. По одну сторону — уважение, добропорядочность, честь. По другую — осмеяние, пренебрежение, грязь...
— Эва! Какой объем опыта, какая эрудиция!
— Прислушайся! Может, пригодится для другой жены, если встретишь еще такую, как я, безоглядно доверчивую. Пусть чувствует себя счастливой.
Григорий понял, что Аида говорит вполне искренне, что это не женская игра, не взрыв чувств. И похолодел. Незачем обманывать самого себя — она была верной женой. Больше того — товарищем, единомышленником. За ширмой ее ладошек было уютно в неспокойное время. На ее плечи ложилась не только домашняя работа. Они выдерживали тяжесть его неудач и провалов, иногда и разгибались, когда где-то далеко, как звездочка на небосклоне, пробивался луч скоротечного успеха. Тогда эти плечи распрямлялись, наливались новой силой и энергией. Он где-то слышал, что женщина по отношению к своему мужу чувствует себя не женой, а матерью.
— Ты не догадываешься, каких усилий мне стоили спокойствие, уравновешенность, приветливость. Иногда кричать хотелось... Молодость проходит, а я не могу себе позволить истратить лишний рубль на яркое платье, модные туфли... Нет-нет, это не мещанство... Кроме всего прочего, я хотела быть для тебя, слышишь, для тебя, желанной и привлекательной.
Григорий не выдержал, обнял Аиду:
— Хватит, прошу тебя, хватит!
— Хочу жить одна... Мне обещали работу...
— Не городи чепухи. Куда ты пойдешь отсюда? Я тебя не гоню.
— Пусти, терпеть не могу этого запаха. Какая-то гадкая смесь сивухи, пота и женской парфюмерии. Ты не солгал. Ты действительно был у той... Майи... Она красивая?
— Я все выдумал, Аида, чтобы подразнить тебя. — Григорий лихорадочно искал оправдания, спасения (пусть во лжи) и ухватился за первое, что пришло в голову. — У нас устанавливают новое оборудование, будет вычислительная машина. Включили одну новую штукенцию и сожгли. Я с Евгением Сюсюком всю ночь ползал с паяльником, чтобы к утру отремонтировать... Потом меня запряг Пиякович...
— А это что за тип? У тебя хоть есть приятели кроме пьяниц?
— Наш начальник Петр Яковлевич с малых лет ничего, кроме воды, не употребляет. Выпер меня на Кайзервальд думать... Я и думал, пока не замерз. Оказалось, что напрасно. — Отвлекшись от Майи, Григорий почувствовал себя свободней, раскованней. Не надо было лгать и придумывать разные подробности, запоминать их, чтобы при повторном упоминании не сбиться, не перепутать. — Не то чтобы напрасно... Все переносится теперь на более высокий уровень, нервные процессы будут рассматриваться шире, основательней...
— Не загоняй меня снова в старый угол. — Аида сняла халат, повесила его на спинку стула. — Слушай, знаток нервных процессов, не мог ли бы ты лечь в гостиной на диване? Или я перейду. Как тебе удобней?
— Аида, не выдумывай! — крикнул Григорий.
Он проанализировал все услышанное от жены и пришел к выводу: никаких любовников у нее нет. Тайные свидания, измена — все это чушь. А вот он... Аида обличила его непорядочность, его неискренность. В сердце Григория снова вползала змейка гнева, чтобы ужалить обоих. Ему не хотелось до конца открывать перед женой потаенное, скрытое. А он взял и признался, что был у женщины с весенним именем Майя. Но ведь жена тоже призналась... В чем? Она, просто решила допечь ему, играя на самой чувствительной струне — на ревности. Что же предметного, неопровержимого увидел он за ее словами? Ничего. Пустота и холод, отчужденность и презрение. А она увидела... Она поняла... И не стала упрекать, унижать.
— Бери, Гриша, простыню и одеяло. Не знаю, сколько дней потребуется для размена. Дай ключ от спальни, и прошу сюда не входить.
— Аида, когда перебесишься, скажешь. Хорошо?
— Я считала, что ты умней и порядочней. Иди, Гриша. Завтра мне придется побегать в поисках работы. Хочу спать.
9
— Гей, чувак, подмогни! А то хоть караул кричи! — толкнул коленом в бок по-приятельски Григория молоденький шофер, он же автокрановщик.
Савич ползал по полу просторной комнаты, переоборудованной из двух смежных. Одет он был в брезентовую робу, вполне мог сойти за простого рабочего и потому не удивился такому панибратскому обращению парня.
Григорий ответил не сразу. Заглянув в кальки прораба, которые беспризорно валялись на полу в уголке зала, он подметил несоответствие между тем, что было в проекте, и тем, что делалось. Разница была столь незначительной, что не бросалась в глаза. Но Григорий, выбитый из привычной колеи событиями минувшей ночи, раздраженно всматривался — в чем закавыка?
— Ты что, глухой или не хочешь помочь? — не унимался парень. — Я не поскуплюсь... В кабине спрятана «несовершеннолетняя»... На конец смены... Вместе раздавим.
— Что за «несовершеннолетняя» ? — поднял на него удивленные глаза Григорий.
— Нет, ты действительно тюкнутый в темечко! — взмахнул руками парень. — Четвертинку горилки так называют... Что-нибудь подкалымлю, Гузь у нас не скупой, будет и на загрызку. Пошабашим, дерябнем.
Парень вызывал симпатию своей нагловатой откровенностью. Красивое лицо, словно освещенное голубыми лучиками глаз, побронзовевшие на свежем воздухе щеки, — все в нем кипело молодостью, нетерпением, порывом.
— Армию отслужил?
