Солнечная ночь - Нодар Владимирович Думбадзе
Нас четверо в этом мире: я, море, Батуми и она...
Ну, как? — спросил Саша, сощурив глаза.
— Знаешь, где-то в чем-то напоминает Галактиона, — ответил я.
— Разве это плохо? — обрадовался он.
— Наоборот, очень хорошо! — хлопнул я Сашу по плечу.
— Раз так, будь другом, не поленись передать стихи редактору «Мнатоби». Не стесняйся, он меня знает, каждое лето отдыхает в нашей гостинице.
— С удовольствием!
— Гонорар могут выслать в адрес «Интуриста»... Да скажи, чтобы стихи подписали псевдонимом.
— Каким?
— Он знает.
— А все же?
— «Дельфин».
— А может, «Ставрида»? Или «Барабулька»?
— Делай, что тебе говорят!
— Воля твоя. До свидания!
— До свидания!
Я положил стихи в кармам и вышел из гостиницы.
ТАВЕРА
Было, наверно, за полночь, когда меня разбудила мать.
— Встань, сынок, тебя спрашивают.
Я быстро надел брюки и удивленно сказал:
— Кто это может быть? Пусть войдет.
— Не входит. Просит тебя выйти на минутку...
Мать была испугана. Я вышел в коридор. В темноте стоял мужчина среднего роста в надвинутой на глаза кепке. В руке он держал небольшой чемоданчик.
— Вам кого? — спросил я.
— Извини, Темо, я думал, ты один дома... Я уйду...
Голос был удивительно знаком. Я замялся.
— Простите, не узнал...
— Не узнал?
— Н-нет...
Гость криво улыбнулся. Боже мой, эта улыбка... Да, да... Девятый класс. Парта в заднем углу... Большая перемена... Голуби... Рамаз! Рамаз Корсавели! Тавера!
— Тавер! Это ты? — заорал я, заключая в объятия школьного друга. — Где ты пропадал, Тавер, как ты живешь? Заходи, заходи же!
Тавера смущенно улыбался, отнекивался. Я втолкнул его в комнату и усадил на свою кровать.
— Мама, у тебя не найдется чего-нибудь?.. Тавер, это моя мать.
Тавера вскочил, поклонился.
— Сиди, сиди, сынок, — кивнула мать и вышла.
— Тавер, черт ты этакий! Откуда ты взялся? Освободили? Рассказывай!
— Как живешь, Темо?
— Так себе!
— Ну ладно. Теперь я пойду...
— С ума сошел! Куда ты пойдешь?.. Мама, как там у тебя? — крикнул я.
— Пойду я, Темо. Завтра увидимся. Дело у меня к тебе, серьезное дело...
— Говори!
Вошла мать, разложила на столе хлеб, сыр и головки лука.
— Ешь, Тавер, ты, наверное, голодный!
— Спасибо.
Он ел медленно, сдержанно, хотя и чувствовалось, что голод давно уже мучил его. Я молчал.
Покончив с едой, Тавера достал папиросы. Мы закурили.
— Ну, рассказывай! — сказал я.
— Пойду я... Спасибо...
Мать с недоумением смотрела на нас.
— Мама, это мой школьный товарищ, Рамаз Корсавели. Помнишь? Мы его называли Таверой.
Мать улыбнулась и отрицательно покачала головой.
— Ну как ты не помнишь! Тавера Корсавели! У него водились голуби! Мне подарил двух почтовых голубей! С первого класса учились вместе. Вспомнила?
— Нет, не помню... — Мать направилась к балкону. — Я лягу там, а вы ложитесь здесь.
— Нет, нет! Я сейчас уйду! — встал Тавера.
— Останься, сынок! — улыбнулась мать. — Места хватит всем... — Она вышла.
Я не сводил с Таверы глаз. Он кончиком ножа собрал на скатерти хлебные крошки. Катал шарики, разрезал их, снова собирал. И молчал.
— Говори, Тавер!
— Дошел я, Темо, больше не могу. Десять лет — это очень много...
В голове у меня промелькнуло страшное подозрение...
— Хватит с меня шести лет... Еще четыре года — и пройдет вся жизнь... Не нужны мне ни их «право», ни их «рамки»! Ничего не нужно. Я не вор, Темо! Хватит! Или должны, наконец, поверить мне, или я умру! Все! Конец!
— Тавер, — прошептал я, — ты что, сбежал?
— Я, Гижо, Гиви, Красавчик Вахо и Ирача...
— Как?!
— В зоне стоял «студебеккер». Ключ зажигания торчал в гнезде... Стоял час, другой... Шофер все не появлялся... И мы решились... Гижо сел за руль, я рядом, Гиви, Вахо и Ирача легли на дно кузова... Гижо включил мотор, никто не обратил внимания... Гижо подался назад, потом дал полный газ вперед и с разгона пошел прямо на ворота... Ворота настежь, мы вырвались и пошли!.. С вышек грянули автоматы... Мы выскочили на Кахетинское шоссе, бросили машину... Красавчик Вахо и Ирача были мертвы... Красавчику размозжило голову... Мы разошлись. Вот и все! — Тавера умолк, схватил лезвие ножа, согнул его так, что металл со звоном сломался. — Это было третьего дня... Теперь меня ищут... Не могу я больше!.. Нет сил моих!.. Туда не вернусь! Поверят — хорошо, нет — к черту все!
Тавера встал, снова сел. Я вытер со лба холодный пот.
— Вот, поговорил с тобой, теперь уйду... Но ты знай: туда я не вернусь... Не могу... Я тоже хочу жить, как живут другие, хочу иметь теплую постель, хочу учиться, работать... Хватит с меня шести лет, хватит! Пусть поверят мне, поверят и простят!.. Я жить хочу!.. Повешусь, но туда не вернусь!..
— Успокойся, нужно что-то придумать, — сказал я и сам же улыбнулся своей глупости: что тут можно придумать?
Тавера начал опять катать хлебные шарики. Я вертел в руках обломки ножа, стараясь соединить их. Мы долго молчали, и наконец молчание стало нестерпимым.
— Мама, — тихо позвал я.
— Да, сынок.
— Ты слышала?
— Слышала.
— Все слышала?
— Все.
— Что же нам делать, мама?
А мать не отозвалась. Тавера поднял голову и с надеждой посмотрел туда, где лежала мать. Что он хотел услышать от моей матери, чего он ждал? Совета? Помощи? Сочувствия? Мать долго не отвечала.
— Мама! — не выдержал я.
— Трудное это дело, сынок...
— Как ему помочь?
— По-моему, такие вещи не прощаются...
— Почему?!
— Не знаю... Но уверена — не простят...
— Но если человек решил учиться, если он не хочет воровать, если ему
