Ольга Гуссаковская - О чем разговаривают рыбы
Морок
Мальчик не понимал Колымы. Он вырос за Полярным кругом, Там его окружали только скалы и снег, и это был настоящий Север. Колыма его раздражала. Она не была Югом: лето короткое, как на его родине, но она не была и Севером: вдоль речек шумели тополиные рощи, а чуть выше стояли лиственницы в черных космах лишайника. И буйно цвели среди них синие ирисы. Красоты мгновенного колымского лета мальчик не видел и потому вызывающе говорил своим друзьям, что тут ничего интересного нет.
Вечерами, когда стены интерната потрескивали от шестидесятиградусного холода, а в небе плыло сразу три луны, он рассказывал о красотах и ужасах настоящего, ледяного Севера. Может быть, что-то и привирал, но ребята чувствовали, как он тоскует по земле своего детства, и не спорили с ним. А потом и сами поверили, что он — настоящий северный герой. Почти такой, как в рассказах Джека Лондона.
На лето мальчик остался в поселке. Его отец повел в тайгу партию геологов, а мать уехала к родным на «материк». Он жил у знакомых отца. Люди они были многосемейные, и мальчик, в общем-то, делал, что хотел.
Летом в поселке было пусто и скучно. Люди работали на золотых полигонах — километрах в пяти вверх по течению речки. С каждым годом они уходили все дальше и дальше от жилья. Обед им обычно привозили прямо на полигон, спали они в палатках, а в поселке появлялись только по воскресеньям — коричневые от ветра и солнца, бородатые и очень шумные. Ребятишки ловили в речке хариусов и налимов, собирали ягоды, охотились с шапками на бурундуков. Жилось им весело, только комары одолевали. Но старшие героически не обращали на комаров внимания, а младшие ходили в прозрачных черных шароварах из накомарников, надетых поверх трусиков.
Мальчик скучал. Рассказывать о своих подвигах стало некому, а без этого он просто не знал, чем себя занять.
И вдруг воскресным днем он увидел возле магазина двух своих прежних друзей — рыжего Генку и якута Мишу. Они жили на дальнем участке того же прииска и теперь, видимо, прибыли в магазин за товарами. Миша держал за повод двух вьючных оленей, быка и важенку. Бык стоял спокойно, опустив к земле единственный рог, а важенка с женским любопытством косила по сторонам большим лиловым глазом.
— Хо! Кого я вижу! — Генка первым кинулся навстречу другу. — Так ты не уехал, остался?
— Как видишь… — Мальчик ничем не хотел выдать своей радости.
— И долго ты собираешься сидеть здесь?
— А что я, по-твоему, должен делать?
— Ну как, что… Да хоть к нам приезжай. Знаешь, как у нас здорово? Все пацаны в старатели подались, целая артель набралась… Золото идет — во! Приезжай, а?
— Подумаю. Может, приеду.
— Приедешь! Это тебе не домой сходить. Ближняя дорога через сопки — животик надорвешь, а в обход…
— Да ладно тебе! Сам знаю.
Мальчик повернулся и пошел прочь. Только на повороте еще раз оглянулся и помахал друзьям рукой.
С этого дня он уже больше не скучал, а вовсю готовился в дорогу. Люди, у которых он жил, ничего не имели против его поездки. Наверное, они просто устали от его безделья и от его трудного характера.
Мальчик старательно сложил в рюкзак одежду и припасы, с сожалением глянул на хозяйскую двустволку, висевшую на стене. Спросить ружье он не решился.
— Поторопись, машина сейчас подойдет к магазину, — сказала хозяйка.
— Ладно. Не опоздаю.
Он знал, что пойдет пешком, пойдет верхней дорогой и никакая машина ему не нужна.
Утренний тихий воздух терпко пах смолою. На горизонте растекалось марево и стена дальнего леса двоилась на нем, как отражение на воде. Где-то горела тайга. Ничего особенного в этом не было: лето в этих местах сухое и знойное, леса горят каждый год.
Тропинка петляла по голой каменистой сопке. Если бы даже пожар был близко, он никому не угрожал здесь, на высоте. Лавина огня всегда прокатывается по долинам.
Высоко в бесцветном дымном небе повис ястреб. Чернильные тени редких облаков протекали внизу у ног мальчика. Свистели бурундуки, и тихо, очень тихо отвечали им черноголовые былинки возле камней.
Мальчик скоро оказался на вершине. Здесь среди огромных валунов, расцвеченных белыми и зелеными пятнами лишайников, лежали почерневшие стланиковые ветви — следы давнего пожара.
Идти стало легко: он шел по каменистому плоскогорью на гребне сопки. Острый — торный воздух кружил голову. Мальчик понимал, что на его месте не всякий поступил бы так же, и оттого еще больше гордился собой. В эту минуту он чувствовал, что он и верно тот самый геройский парень, о котором рассказывал он товарищам.
Тропинка сбежала в неглубокий распадок, потом начала карабкаться на крутую сопку, а когда мальчик снова поднялся на гребень, то увидел пожар. Сверху это ничуть не страшно. Лесистую долину у подножья сопки плотно заволокло дымом, похожим на облака под крылом самолета. Иногда в этих облаках появлялся разрыв, и оттуда с пушечным грохотом выплескивалось пламя, а иной раз взлетало и целое горящее дерево. Потом дымовая завеса вновь смыкалась, и опять ничего не было видно.
Мальчик спокойно смотрел вниз — ему не было жалко гибнущей тайги, она была ему чужой, а бояться ему было нечего. Он уже собирался идти дальше, свернул в сторону… и вдруг увидел великана! Немыслимо огромный, от земли до самого неба, великан медленно повернулся и замер. Внизу, сквозь него просвечивали вспышки пожара, голова терялась в небе. Весь он был, как густая черная тень от облака, и все же напоминал человека. Он поднял руку и занес ее над мальчиком, над всей сопкой!
Дальнейшее мальчик помнил смутно — он бежал. Просто бежал, сам не зная куда, и все время в мозгу билась мысль, что бежать бесполезно, что ему никуда не уйти.
Рюкзак он бросил сразу же, потом скинул и теплую куртку, и сапоги: их подошвы скользили по камням.
Оглянувшись на бегу, он увидел, что и великан ожил, и его фигура порывисто движется, мелькая на фоне дымного неба. И все это совершенно беззвучно. Слышался только не прекращающийся шум огня, похожий на далекий грозовой ливень.
Еще несколько минут тому назад ровная хоженая тропа вдруг ощетинилась острыми ребрами камней. Он часто падал, и рогатые сучки мертвого стланика рвали одежду. Мальчик не знал, куда и зачем он бежит. Страх, только один страх, и кроме страха — ничего. Увидев прерывистую цепь людей, поднимавшуюся по склону, он, как зверек, присел за камень, и тело его само сжалось в комок. Но его уже заметили. Люди шли на пожар. Следом за ними, ныряя утиными носами, грохотали бульдозеры.
— Откуда ты? Что с тобой?!
Перед мальчиком стоял якут Миша.
За ним со всех сторон бежали взрослые.
— Там… там великан… до самого неба…
— Эка! А ты и испугался? Да это же, чудак, твоя тень на дым упала. Морок — вот и все. Дело известное. Где вещи-то побросал? Мы подберем, а ты отдохни.
Мальчик медленно поднялся и сел на теплый нагретый солнцем камень. Головой он чуть заметно показал назад. Знаменитого полярного охотника не стало.
Одиночество
Лесник остался один. Жена в этот раз даже не бранилась. Только и сказала:
— Каменный ты человек, Егор. Каменный. — Собрала вещи и ушла в поселок.
Дети учились в интернате. Во всем просторном, пахнущем смольем доме никого не было — ни кошки, ни собаки. Как ни странно, он не любил животных.
Всю жизнь он честно проработал лесником: ловил самовольных порубщиков, штрафовал браконьеров, охотился, когда было время. Но в звере и птице видел он еду либо шкуру.
Лесник очень удивился, когда однажды жена принесла куропатку-подранка и пустила ее к курам. Он долго тяжело смотрел на маленькую пеструю птицу, сторонившуюся дородных сытых кур. Одно крыло у нее было неумело перевязано. Потом нагнулся, взял куропатку за ноги, легонько стукнул об угол сарая и протянул жене.
— На ощипи, да чтоб этого больше не было.
— Что, уж на зерно пожадовал, зверюга?! — как всегда криком, ответила жена.
— А что, может, его даром дают, зерно-то?
Повернулся и, не слушая, пошел прочь.
И на охоте он встряхивал зверька на руке, дул против ворса, проверяя цену, — и только. Так и жил лесник многие годы. И вдруг остался один.
Утро встретило его тишиной. Лесник как можно громче топал ногами у порога, стряхивая с валенок снег, с грохотом обрушил на пол охапку дров для печи. Но эти звуки поумирали быстро. Вновь в доме воцарилась тишина.
За окном в розовой морозной мари вставало солнце. Оно было похоже на огромное замерзшее пятно клюквенного сока, и от него делалось еще холоднее. Тайга тоже молчала. Зимой с Колымы улетают все птицы, даже кедровки откочевывают к югу. Остаются только тихие куропатки, да возле поселков — мрачные черные вороны — хозяева свалок.
Однако что же это за непонятный звенящий звук? Откуда он? Сначала лесник подумал, что ему чудится или звенит замерзший снег, осыпаясь с лиственниц.
