Александр Золототрубов - Тревожные галсы
— Роберт Баянович, — окликнул он стоявшего у телеграфа старпома, — помогите штурману определить район постановки мин.
— Есть!
Скляров был весь собран, напружинен, усталости как не бывало. «Надо перекрыть узкость минами, чтобы ни одна лодка «противника» не смогла проскочить, — размышлял он. — Мы это сделаем быстро. Лодки не пройдут. Скорее я дам себе отрубить палец, чем пропустить хоть одну субмарину». И Скляров уже пожалел о том, что с корабля ушел посредник адмирал Рудин. Убедился бы еще раз в безупречной выучке экипажа «Бодрого».
— Товарищ командир, мы в точке! — доложил штурман, выглянув из своей крохотной рубки.
Скляров в уме прикинул — шли два часа, значит, «Бодрый» сейчас находится где-то милях в пяти-шести от судоходного фарватера, по которому днем и ночью шли не только боевые корабли, но и рыболовецкие суда.
— Фарватер далеко?
— В пяти милях, — тут же отозвался штурман и весело добавил: — Я загадал на звезду в небе — если упадет, значит, постановка мин пройдет успешно. И звезда упала.
— Как раз вовремя, — засмеялся Скляров. Старпом, однако, съязвил:
— Упала звезда — это плохо. Да, да, товарищ командир, плохо. А схватить звезду нельзя — небо высоко и глубоко.
«Ишь ты, философ», — чертыхнулся в душе Скляров. Не любил он, когда кто-либо не вовремя острил. Он включил микрофон, и корабельное радио мигом разнесло его голос по каютам и кубрикам:
— Начать минную постановку!
Когда в море была сброшена первая мина и Кесарев сообщил об этом по громкоговорящей связи, Скляров почувствовал внутреннее удовлетворение. Вторая мина, третья, четвертая... И вдруг замолчал. Наступила зловещая тишина. Скляров замер в недоумении. Но вот в динамике послышалось:
— Товарищ командир, матрос Черняк упал за борт!
— Что? — вскричал Скляров и, не запрашивая больше Кесарева, приказал в микрофон: — Прекратить постановку мин! Человек за бортом! Катер к спуску!..
В следующее мгновение он подскочил к телеграфу и рванул его на себя.
— Право на борт! Включить прожектора!
Лучи осветили корму. Там суетились, что-то кричали моряки, показывая куда-то за борт.
— Старпом, бегом на ют! — крикнул Скляров. А в голове забилась тревожная мысль: «Мины не выставил, сорвал задачу...»
Корабль развернулся, подошел к тому месту, где свалился за борт матрос. На волнах лишь зыбко качался спасательный круг. У Склярова заныло сердце. О минах теперь он не думал. Где матрос? Неужели он ударился о железные леера и утонул? Он гнал от себя эту проклятую мысль, а она, точно бумеранг, возвращалась к нему, больно раня душу. Нет, нет, только не это... Корабль развернулся, сделал один галс, другой...
— Справа пятнадцать, человек! — услышал Скляров чей-то голос.
Черняка подняли на борт обессилевшим. Он посинел весь, дрожал от холода. Что-то силился сказать, но губы не слушались.
— В лазарет! — коротко бросил Скляров, хмуря брови; взгляд его упал на стоявшего у борта старпома; Комаров силился уложить спасательный круг, прижать его к палубе, но у него ничего не получалось. Но вот подошел боцман и вмиг все сделал.
— Ну и денек выдался, — чертыхнулся старпом.
— Упала звезда, — усмехнулся Скляров. — Только не с неба, а с палубы корабля. Звезда живая, с двумя ногами. — Капитан второго ранга снял фуражку, поправил волосы на голове и снова надел ее. — А вы, Роберт Баянович, провидец. Как есть угадали. Да, а где это Кесарев? — обернулся Скляров к вахтенному офицеру. — Вызовите его сюда...
«А все же Черняк крепким парнем оказался, — подумал Скляров о матросе. — Не растерялся, хватило силенок продержаться на воде, пока нашли его».
Кесарев поднялся на мостик угрюмый; он весь промок, без шинели, в кителе да сапогах. Он начал было докладывать командиру о своем прибытии, но Скляров резко прервал его и голосом, в котором зазвучала тяжкая обида, спросил:
— Как это случилось?
Кесарев, Медленно приходя в себя, начал докладывать подробности. Оказывается, Черняк во время сбрасывания мины оступился и свалился в воду.
— Как так? — Скляров смотрел на Кесарева не мигая.
— Очень просто, — Кесарев отвел глаза в сторону. — Вслед за миной бухнулся за борт. Я, товарищ командир, и глазом-то моргнуть не успел...
— Ну и ротозей! — вырвалось у Склярова.
Кесарев поддакнул:
— Истина, товарищ командир. И потом... — он замялся.
— Что?
Кесарев объяснил, что Черняк не закрепил себя страхующим концом, как это положено делать.
— Молодых минеров я проверил, все ли так, как инструкция требует. А его не стал проверять — ведь не новичок он! — Кесарев передохнул. — Хорошо, что вы мигом застопорили ход корабля, а то могла случиться беда. Застыл бы Черняк в воде как ледяшка...
Скляров долго молчал, о чем-то размышляя; то, что случилось на корабле, его буквально потрясло, и теперь он был не просто раздражен, нет, он злился и на себя, что передоверился Кесареву, и на матроса, что тот допустил лихачество. «Корабль не выполнил поставленную задачу!» — эта мысль до боли жгла ему душу, она держала его в напряжении, он чувствовал, как у него горело лицо, как будто он натер его полотенцем.
— Вот вы как-то распинались о личной, так сказать, персональной ответственности, — наконец сухо заговорил Скляров. — Где же она у вас, Кесарев? А я скажу — нет у вас любви к своему кораблю, никак нет. А ведь корабль — это частица нашей Родины, а флаг — его знамя. И все мы от командира до рядового матроса служим своей Отчизне под этим флагом, преданы ей до последнего вздоха. Да, Сергей, корабль — это святыня, ему сердце свое отдай сполна, потому что в нем, в его стальных отсеках и в его оружии — мудрость рабочего класса, его любовь к нам, защитникам Родины. Так разве можно служить так, с прохладцей? Нет, никак нельзя.
— А я и не спорю, что корабль — святыня. Но не только для вас он святыня, товарищ командир, — сдержанно возразил Кесарев. — И не один вы привязаны к морю. Может, меня тоже море держит. Вот я когда у рыбаков разоружал мину, то думал не о себе, могу в этом дать слово офицера, а о вас думал, Павел Сергеевич, чтоб все знали: подчиненный командира «Бодрого» капитан-лейтенант Кесарев сделал все на совесть... Мой отец был летчиком, и всегда твердил, что у человека должна быть в жизни своя высота. Вот и вы как-то говорили о высоте. А по-моему, батя ошибся — не высота, а глубина мысли, знаний. Я и стараюсь больше знать, чтобы все делать один раз и надежно, чтоб не краснеть...
— Да, да, я знаю, человек вы честный, — прервал его Скляров. — А где честность, там рядом и смелость. Но человек иногда переоценивает себя, допускает изъяны в своем деле. Так и с вами случилось. Вы обязаны были все проверить, а вы этого не сделали, — жестко добавил Скляров.
— Может, и так, я не проверил, — Кесарев отвел глаза в сторону. — Я осматривал мины. Это я считал важным. Я еле успел мины проверить. Я и так устал, не знал, за что взяться...
В голосе Кесарева Скляров уловил раздражение, и ему стало не по себе — как можно говорить об усталости, если едва не потеряли человека? Ему казалось, что Кесарев ничуть не переживает, ни за матроса Черняка, ни за срыв задачи. И вид у него был как у боксера, выигравшего поединок. Скляров почувствовал, что в нем неожиданно нарастает гнев.
— Матрос едва не погиб, и в этом есть ваша вина, — резко сказал Скляров. — Да, товарищ Кесарев, есть ваша вина.
Кесарев так и впился глазами в его лицо. Потом глухим, надтреснутым голосом возразил:
— Черняк — не ребенок, и я ему не нянька, чтоб ходить по пятам. Я еле успел мины проверить. Я чертовски устал...
— Тяжело, да? — Скляров смотрел на Кесарева в упор. — Так, так. А может, вам в тягость боевая часть, может, подыскать службу полегче? Я это могу сделать — росчерк пера — и вы будете на берегу.
В его голосе было столько злости, что Кесарев не выдержал:
— Можно и полегче. Я вас понял. Можно и полегче, — вновь повторил капитан-лейтенант. Он как-то неловко взялся за околыш фуражки, потом опустил руку. — Товарищ командир, — сказал он, заикаясь, — я виноват, но... — И умолк.
Скляров пристально смотрел на него, казалось, он раньше никогда не видел Кесарева и теперь старался разглядеть и запомнить все черточки на его лице.
— Что еще?
Кесарев разжал губы:
— В ту минуту я растерялся, но все же бросил ему спасательный круг... Я...
— Идите! — резко сказал Скляров.
Кесарев молча шагнул к трапу, но тут же застыл на месте, опечаленно взглянул на командира, хотел что-то сказать, но махнул, рукой.
Всю эту сцену наблюдал замполит. Пока капитан 2 ранга отчитывал Кесарева, Леденев молчал: он прекрасно понимал состояние командира. Но теперь он сказал:
— Грубовато, Павел Сергеевич. Ты обозлил человека...
— Может, мне извиниться перед ним? — Лицо Склярова покраснело. — Грубовато... Ну и сказал, комиссар. Так ведь задачу мы сорвали! В бою — это потери сотни жизней людей.
