Владимир Богомолов - Поворотный день

Через час бронедивизион возвратился на базу, и механики, обрезая остатки веревок, весело рассказывали красноармейцам, как красновские ретивые волы хотели пересилить стальных коней…

Поворотный день

Станица Качалинская, растянувшая свои просторные улицы от устья Паншинки до Сакарки, зажиточная, многолюдная, близко расположенная к железной дороге, представляла собой важный стратегический пункт на северо-западном участке Царицынского фронта.

Три раза полк Хижняка, куда перевели Дундича заместителем, врывался на окраины станицы и три раза откатывался к железнодорожной станции. И лишь отчаянная ночная атака вынудила улагаевцев отступить к займищу. Контратака не принесла им успеха. Потеряв веру в возврат Качалинской, кадеты ушли в станицу Иловлинскую, а командир полка все ждал: откуда и когда начнется новый штурм его позиций.

Так и не дождавшись до утра сражения, Хижняк явно забеспокоился. Не верил он в безвозвратное бегство казаков.

— Нужна разведка, — говорил он, не обращаясь ни к кому конкретно, меряя горницу длинными ногами, — Без разведки мы как суслики в норе.

Командиры эскадронов, окружившие ведерный самовар, молчали, ожидая, что решит комполка. Они знали, что усиленное охранение на всех возможных подходах выставлено. И теперь самый раз, напившись чаю, сбросить казенную амуницию, упасть на постель и провалиться в сон на часок-другой. Ведь двое суток глаз не сомкнули.

— Нет, сейчас не до сна, — сказал Хижняк. — Улагай мастер кишки сонным выпускать.

— Знамо дело, — вяло сказал кто-то.

— А раз «знамо», — остановился возле стола командир, — значит, нужна разведка, и незамедлительная.

— Светает на дворе, — сказал комиссар Вишняков. — Днем они не сунутся, а в ночь можно выйти. Сейчас самое время сменить посты да всем вздремнуть. Только мы с тобой, командир, будем бодрствовать.

— Ну, будь по-твоему, комиссар, — сказал, поразмыслив, Хижняк.

— Не надо ждать вечера, — вмешался в разговор Дундич. — Самый раз идти утром.

— Если ты такой нетерпеливый — иди, — сказал комиссар и с интересом поглядел на новичка.

— Правда, сходи, товарищ Дундич, — попросил комполка. — Ты, должно быть, надумал что-то?

— Есть тут кое-что, — постучал Иван по лбу.

— Не дело это, — сердито проворчал комиссар, — чтоб строевые командиры ходили в разведку. Что скажет товарищ Буденный?

— Скажет: «Молодец, Ваня», — улыбнулся Дундич.

Ему понравилось ворчание комиссара. Значит, ценит, не хочет потерять его. Видимо, не знает, что для Дундича ничего лучше разведки не существует. Хотя всякий уход в тыл белых не безобидная прогулка. Но этот риск всегда менее ощутим для полка, бригады, дивизии, чем неожиданное нападение белых.

— Ты поделись планом, — попросил Вишняков, — а мы подумаем, кому его исполнять.

Такого оборота событий Дундич не предвидел. В словах комиссара он уловил даже что-то вроде недоверия. Это задело самолюбие.

— Ну, так выкладывай, — уже потребовал комиссар, когда их взгляды, как шашки в рукопашной, перехлестнулись и ни тот, ни другой не отвел глаза.

Все с интересом повернулись к ним.

— Беру своих земляков, — медленно заговорил Дундич, поправляя щеточки рыжеватых усов. — Говорю Улагаю: мы из «дикой» дивизии, пришли помогать тебе.

— Ну, это примитивно, — разочаровался Вишняков.

— Да, не фонтан, — согласился командир полка.

— Все будет в ажуре, — загорячился Дундич. — Я же не так поеду, — показал он на свой красный френч. — Буду хорунжим или есаулом. И ребята нацепят погоны, кокарды…

— Ну, тогда еще куда ни шло, — медленно произнес Хижняк и поглядел на комиссара.

— А документы есть? — чуть оживился тот.

— Хорунжий Руслан Алеев и есаул Лека Думбаев, — назвал Дундич фамилии офицеров «дикой» дивизии. Он запомнил их после рейда в калмыцкие степи, когда Иван Шпитальный приторочил к седлу две бекеши с серебряными газырями и офицерскими книжками.

— Сочиняешь? — спросил комиссар. — А вообще-то имена красивые: Руслан, Алеко. Пушкина небось начитался?

— Пушкина не читал, — обиделся Иван Антонович. — Офицерские книжки в руках держал. Своими глазами видел.

— У них все могет быть, — вступился за Дундича эскадронный. — Я когда на Тереке служил, у нас в сотне два братана було Цагаевых. Одного Мамедом звали, а другого, не поверите, Харей.

Хохот потряс стены уютной горницы. А не ожидавший такой реакции эскадронный перекрестился:

— Ей-богу, не брешу.

— Тоже книжку его смотрел? — спросил сквозь смех Вишняков.

Дундич стремглав сорвался с места, и не успел командир полка отсмеяться, как его заместитель уже гомонул наружной дверью веранды.

— Обиделся, — сказал Хижняк.

Его слова прозвучали упреком недоверчивому комиссару. И все теперь с некоторым укором глядели на того. А Вишняков, пряча усмешку в усы, заметил:

— На обидчивых воду возят.

Но через минуту дверь в горницу с шумом распахнулась, и Дундич протянул две зелененькие книжицы:

— Читайте!

— Я без этих книжечек пустил бы тебя, — мягчея голосом, сказал комиссар, возвращая документы Дундичу.

— А ты знаешь, Иван Антонович, — обратился командир к своему заместителю, — Мамонтов за твою голову тыщу колокольчиков обещает?

Дундич хмыкнул:

— Куда столько вешать будут?

— Так у нас николаевские золотые рубли называют, — объяснил командир с удовольствием.

А комиссар добавил:

— И вешать будут не колокольчики, а того, за кого они обещаны. Так что охотников за тобой много. Но самый хитрый из них, пожалуй, Улагай. Поэтому будь предельно осторожен, товарищ Дундич. Чуть что не так и…

— Ну ты, Константин, точно на плаху людей отправляешь, — сделал упрек своему политкому Хижняк. — После твоих слов не то что в разведку, за малой нуждой в леваду не пойдешь без оглядки.

Каким-то нескладным получился весь этот разговор. С тяжелым сердцем Дундич покинул штаб. Он привык, что в его успех верили безоговорочно. А тут… Слишком угнетали нетерпеливого Дундича и медлительность, и рассудочность, и вроде бы оглядка на каждый чих.

Дом, в котором они со Шпитальным заняли горницу, находился через плетень от штаба. Чтобы сократить путь, Дундич решил не выходить на улицу, теперь уже обласканную солнцем, а, проваливаясь в снегу, направился к хлеву, возле которого зияла дыра в изгороди. Не доходя до лаза, услышал в сарае шорохи и тяжелое дыхание. «Неужто кадет копошится?» — подумал Дундич и, расстегнув кобуру, подошел к приоткрытой двери, притаился. В сарае тоже притихли. Иван Антонович постоял с минуту, потом носком сапога распахнул дверь и приказал:

— А ну, выходи!

Первым в проеме показался его ординарец с красным, будто ошпаренным кипятком лицом. И невинно спросил:

— Что случилось, товарищ командир?

Дундичу сразу стало стыдно и за расстегнутую кобуру, и за свой приказ. «Вот черт, — выругался он про себя. — И тут подвох вышел». А вслух сказал:

— Думал тебя у коней застать, а не в чужом хлеву.

— Да мы туточки с Клавдеей сено зараз реквизуем.

За его спиной появилось ничуть не смущенное лицо молодой казачки. Пуховый платок сбился на воротник и открыл иссиня-черную корону волос. Она решительно отодвинула Шпитального со своего пути и предстала перед Дундичем. Вздрагивающие в улыбке сочные губы, чуть продолговатые озорные глаза под густой бечевкой бровей то ли зазывали, то ли отталкивали временных ухажеров — сразу не понять. Накидывая шаль на голову, она подняла руки, словно поддразнивая Дундича высокой грудью. И медленно пошла в глубь двора. Возле крыльца повернулась и насмешливо упрекнула ординарца:

— Говорила тебе, глупой, в сумерки приходи за сеном.

— Прийду, — шагнул за ней Шпитальный. — Прийду, Клавдея. Ты только не обмани.

— Она, может, и не обманет, а вот ты обманешь, — сказал Дундич, жалея своего ординарца, у которого срывается такое приятное свидание. — Сейчас завтракаем и уходим.

— Куда? — растерянно поглядел на девушку Шпитальный.

— За кудыкину гору, — беззлобно отбрил его командир.

Как это может показаться ни странным, но ему тоже почему-то захотелось понравиться этой красивой казачке. Но в следующее мгновение всплыл образ Марии Самариной, и он, чуть улыбнувшись, собрался уходить, когда Клавдия, вернувшись, вплотную подошла к нему.

— Ну что, красный командир? — с вызовом спросила Клавдия. — Подумал небось, что я со всеми шастаю по сараям?

— Нет, мой Ванюшка хороший. И в бою смелый.

— С кадетами не знаю, а с девками дюже смелый. Да и ты, видать, не промах.

— А о тебе я плохо не думаю, — произнес он, уводя разговор о себе.

— А как? Расскажи. Мне дюже интересно.